Самуил Шатров - Нейлоновая шубка
«Двуногий идиот! — обругал он себя. Былинный кретин! Кто тебя дергал за язык!»
До него донесся сухой, дробный звук. Будто защелкал, затаившись в траве, большой металлический кузнечик. Лошатников тревожно прислушался. Да, сомнений быть не могло: стрекотание доносилось из юрты Жандарбекова. Лошатников заглянул внутрь. Фельетонист, поджав под себя ноги, сидел на белой кошме. Перед ним на чемодане стояла портативная «Москва». Жандарбеков быстро печатал, шепотом диктуя себе.
— Фельетон? — скучным голосом спросил Лошатников.
— Он самый, — сказал Жандарбеков.
— Про меня?
— Про совместителя.
— Выходит, вы тоже совместитель.
Жандарбеков кивнул головой и с жаром ударил по клавишам.
— Весь мир полон совместителей, — меланхолично заметил Лошатников. — Всем мало одной профессии.
— Что нас еще интересует? — грубовато спросил фельетонист.
— Как он будет называться?
— На заголовок не обидитесь. Подберем что-нибудь подходящее.
— И у вас не дрогнет рука? Я же работник искусства!
— Не дрогнет! — заверил Жандарбеков.
На заре Лошатников покинул жайляу.
Вскоре появился фельетон Жандарбекова. Куплетист сел на мель. Полгода он не дарил публике своих реприз. Он начал подумывать, что жизнь в искусстве ему не удалась. Незаметно подошла зима с ее каникулярной страдой. Как и всегда, в высших эстрадных сферах началась паника. Выяснилось, что не хватает дедов-морозов. Эта история повторялась из года в год. Елочных площадок оказывалось больше, чем рождественских стариков. Об этой пугающей диспропорции много говорили, принимали развернутые резолюции, издавали многолистные приказы, а дедов все равно не хватало.
Со Снегурочками обстояло несколько проще. Детский сектор горэстрады был укомплектован пожилыми травести, которые легко оборачивались Снегурочками. Наличие баб-яг тоже обеспечивало план. Но вот со сказочными бородачами дело не выправлялось.
Когда началась очередная паника, Лошатникову предложили стать дедом-морозом. Он согласился, не раздумывая. Ему вручили парадную униформу: парчовый армяк, турецкие сапоги с загнутыми носами, обшитый бисером кушак, боярскую шапку и полуметровую бороду.
Лошатников без труда выучил приветственную речь, пару детских реприз и загадок. Он легко освоил рождественскую прозодежду. Лошатников оказался одним из самых мобильных дедов-морозов. Он умудрялся ежедневно выступать на восьми площадках. Такси поджидало его на улице. Невыключенный счетчик разогревал его артистический темперамент. Ворвавшись в зал, он хриплой скороговоркой отбарабанивал приветствие. Затем в темпе бросал несколько реприз, загадок, шарад, после чего, пожелав всем учиться только на пятерки, рысью покидал зал. Перепрыгивая через три ступеньки, Лошатников с неприличной для деда-мороза поспешностью бежал к такси. Шофер, знавший назубок маршрут, молча включал скорость.
На оперативных совещаниях в горэстраде Лошатникова ставили в пример как передового деда-мороза, болеющего за план.
— Учитесь у него экономить время, — призывал Говорухин. — Он даже обедает и ужинает не снимая сказочной бороды!
В разгар елочной страды эстрадник сильно притомился. Пару раз он переврал текст приветственной речи, напутал с загадками. Сказывалась перегрузка. Чтобы не свалиться с ног, он начал взбадривать себя коньяком.
В последний день каникул дед-мороз несколько переоценил свои силы и недооценил качество продукции треста «Арарат». Он хлебнул лишнее. Лошатников вбежал на сцену веселый, жизнерадостный, со сбитой набок бородой!
— Привет, ребята! — прокричал он.
— Здравствуйте, дедушка Мороз! — дружно донеслось из зала.
— Как жизнь молодая течет? — развязно продолжал он. — Вы уж меня извините, опоздал. Задержала, понимаете, эта старая склочница баба-яга с мерзавцем серым волком. Пришлось им дать по лапам!
— Что вы говорите? — возмущенно прошептала Снегурочка, молодящаяся пятидесятилетняя дама в коротеньком сарафанчике и белой пуховой шапочке, из-под которой выбивалась фальшивая коса толщиной в корабельный канат.
— Помалкивай в тряпочку! — огрызнулся Лошатников.
— Вы пьяны! — ужаснулась Снегурочка.
— Брось звонить, старая! — отбрил Лошатников. — Иди нянчить внуков!
Елочная фея отпрянула от своего партнера.
— Так вот что, ребята, — сказал дед-мороз, в чьей крови уже во всю силу заиграли звезды «Арарата». — Отгадайте загадку: сверху лукошко, снизу картошка, сбоку плошка!
Зал загудел.
— Не знаете? Я тоже не знаю! — беззаботно сообщил Лошатников. — А теперь решим задачку!
Лошатников порылся в своей памяти. Как назло там не нашлось ни одной задачки.
— Давай, бабуля, выручай, — шепнул он Снегурочке. — Чего молчишь?!
Снегурочка со слезами на глазах покинула сцену.
— Ладно, обойдемся, — решил дед-мороз. — Тоже строит из себя дошкольницу… Я дам вам, ребята, задачку из жизни. Вот я, дед-мороз, получаю за каждое выступление пятьдесят рублей. Сколько я получу в день за восемь выступлений?
Родители, сидевшие в зале, возмущенно зашумели.
Дали занавес. Разыгрался большой скандал. Лошатников снова попал в печать. Ему запретили показываться на эстраде.
Всю зиму проштрафившийся дед-мороз безбедно жил на деньги, заработанные в каникулярную страду. Весной дружки устроили его администратором в цирковую кавалькаду. А через год все прегрешения Лошатникова были забыты и он перевелся в горэстраду. На этот раз он стал руководителем коллектива, где работал старый иллюзионист Сольди — сын Сольди.
Глава двадцатая
Викторина Аркадьевна была далеко не первым увлечением Иннокентия Лошатникова. Сильные чувства несколько раз приводили его в загс. Несмотря на это, он утверждал, что женщины для него, как и для Наполеона, не играют решающей роли.
Викториной Аркадьевной он увлекся неожиданно. Его вдруг потянуло к этой спокойной, уютной молодой женщине. Со свойственным ему пылом Лошатников бросился в новую любовную авантюру. Жена старого иллюзиониста оказала стойкое сопротивление. Лошатников не отступил. При каждом удобном случае он начинал лобовую атаку.
— Ну что вы нашли в Сольди? — С легким надрывом спрашивал Лошатников. — Вы молодая, обаятельная, полная внутреннего артистизма женщина. Что у вас общего с этим эстрадным Мафусаилом?
— Не смейте так говорить! Я люблю его!
— Любить старцев ваше призвание?
— Я обожаю его! — упрямо повторяла ассистентка.
— Так я и поверил, — нахально смеялся Лошатников. — Что вы полюбили? Его фокусы? Его ревматизм? Радикулит? Отхаркивающий кашель по утрам?
— Как вам не стыдно! Перестаньте сию же минуту или я уйду.
— Нет, вы объясните мне толком: вы влюблены в его стройный стан? В его черепашью голову?
— Он хороший человек, — отбивалась Викторина Аркадьевна. — У него хорошая душа.
— У меня тоже хорошая душа… Возможно, вы любите по вечерам мыть его вставную челюсть и заваривать слабительный чай из трав? — безжалостно продолжал Лошатников. — Если это так, то вы женщина со странностями.
— Вы недобрый! Вы злой, грубый! — отвечала Викторина Аркадьевна, думая, что Лошатников кое в чем прав.
Тотальное опорочивание мужских достоинств Сольди не принесло желанного результата. Варварское красноречие Лошатникова не сломило сопротивления Викторины Аркадьевны. Пришлось переменить тему. Эстрадник решил развенчать Сольди как артиста.
— И дался вам этот старый иллюзионист! — говорил Лошатников. — Он погубит в вас артистку!
— Он многому меня научил!
— Чему можно научиться в лавке эстрадных древностей? Носить на голове страусовые перья? Продавать ларец с двойным дном? Подставлять ухо, из которого он якобы извлекает сто метров бумажной ленты? Попомните мои слова: «Сольди зарежет ваш талант!»
— Я не могу быть такой неблагодарной! — изнемогала Викторина Аркадьевна.
— Разве вы мало подарили ему? Вы расплачиваетесь своей молодостью. Это слишком дорогая цена. Оставьте его! Рано или поздно это должно случиться! Эстрадные дни вашего Сольди сочтены!
— Неправда! Его любит публика!
— А вы читали статью: «Проблемы эстрады и последние иллюзии»? В ней черным по белому написано, что старые иллюзии надо выбросить на помойку искусства. Очень скоро вашему Сольди придется продать бутылочный брильянт и чалму. И это будет конец. Он слишком стар, чтобы заново начинать свою жизнь на подмостках. Он уйдет на пенсию. Изредка его будут приглашать на выпускные вечера школы эстрадного искусства. Дедушка салонного фокуса будет выступать с воспоминаниями. Ну, а вы? Что тогда будете делать вы? Сидеть вечерами у его изголовья и ставить на затылок горчичники?
