Светлана Багдерина - Каждый Наследник желает знать…
Фикус понуро и безмолвно вышагивал впереди, словно забыл, что за ним идет еще кто-то, и даже не повернул головы на голос барда. Помолчав еще какое-то время, будто заново обдумывал, стоят ли иноземцы его доверия, придворный врач в конце концов, проговорил, не поднимая глаз:
– Мы почти уже пришли. Дальше будет перекресток, и от угла – пятый дом на дальней стороне. Но вы туда ходить не должны.
– Это почему? – подозрительно склонила голову царевна.
– Чтобы не напугать ее, – неохотно выдавил знахарь.
– Вишню? – обрадованно встрепенулся Кириан.
– Нет, – будто через силу покачал головой атлан.
– А кого тогда? – недоуменно скривил разбитую и распухшую губу отряг.
– Ее мать.
– Так значит, наследняя последница… в смысле, последняя Наследница… прячется не здесь! – глубокомысленно изрек поэт.
– Может, это у вас в Гвенте люди прячутся там, где живут… – с неожиданной брюзгливостью проговорил лекарь.
– Не волнуйся, – твердая рука Сеньки уверенно легла на плечо Фикуса. – Мы заберем ее и сразу покинем страну. Больше она сюда не вернется, если не захочет. И, кстати, все ее родственники могут присоединиться к ней в любое время. Денег на дорогу мы дадим.
Королевский медик отрывисто кивнул, и царевна почувствовала, что малая доля напряжения спала с его души.
– А если хочешь, то и ты со своими… кто у тебя там есть… можешь уехать с ней, – вовремя подхватил отряг. – Хороший знахарь пригодится везде!
– Ну с легендарным Друстаном мне уже точно не сравниться, – кривовато усмехнулся атлан, не отвечая на предложение.
Еще несколько шагов – и он остановился у серой глухой стены неказистого, но крепкого дома на углу и поднял в предупреждении руку:
– Дальше не надо ходить, ваше величество, ваше высочество, менестрель… Подождите меня здесь, пожалуйста.
– А может, нам поближе постоять? Ты уверен?.. – поиграл пальцами на рукояти топора конунг.
– Что матушка Груша не причинит мне вреда? – невольно хмыкнул врач. – Да, уверен, ваше величество.
– Ну смотри, – героически выпятил нижнюю губу и отставил ногу менестрель. – А то ведь нам не долго…
– Обязательно буду смотреть, – послушно склонил голову Фикус, без дальнейших слов завернул за угол и пропал из виду.
– Будет, как же… – недовольно пробурчала под нос Серафима и, чуть отойдя от стены, как бы невзначай выглянула в пересекающий их улочку переулок.
– Он сказал ждать его здесь! – прочитав намерения, написанные у царевны не то, что на лбу – на всей ее поверхности крупными буквами жирным шрифтом, брюзгливо напомнил Кириан.[37]
– Так для его же блага стараюсь… – вздохнула непонятливости товарища царевна.
– Мы обещали, Сима, – сурово, хоть и без особого убеждения поддержал миннезингера Олаф.
– Ну хорошо… уговорили… – Сенька мученически завела под лоб глаза и прислонилась к стенке рядом с друзьями. – Пойду минут через пять …
– Десять, по-хорошему, – покачал головой отряг. – Должен же он с хозяйкой дома поговорить сначала, о здоровье спросить, о жизни поинтересоваться, о соседях… Неприлично сразу к делу переходить.
– Угу, – угрюмо промычала Сенька. – Здоровье, соседи, Жучка, внучка… а потом пироги еще сядет есть…
– Пироги?.. – что-то болезненно ёкнуло в желудке менестреля. – С картошкой и грибами, поди еще?
– Да с мясом тоже ничего бы было… – забыл про этикет и загрустил Олаф, не к месту и не ко времени вспомнив, что обедали они в двенадцать, а время уже скоро восемь.
– Эгоисты эти атланы, – сурово приговорил Кириан под аккомпанемент желудочного оркестра, варящегося в собственном соку при одном упоминании волшебного слова «пироги».
– Почему? – не поняла царевна, прогоняя жестоким усилием воли собственные фантазии на тему разнообразной выпечки.
– Мог бы нас с собой пригласить, вот почему! – менестрель обиженно прищурил подбитый дважды глаз, отчего тот вовсе скрылся из виду.
– Может, он пугать ее не захотел? – с сомнением предположила Серафима, оглядывая товарищей.
– А чего ей нас пугаться? – на опухшей физиономии барда, больше всего похожей сейчас на морду панды, как могло, отразилось недоумение.
– Вот и я о том же… – машинально поправил съехавшие с плеча ножны заспинных топоров рыжий воин.
– Ну может, он догадается пирожков с собой прихватить? – неуверенно предположила Сенька.
– Жди да радуйся… – ворчливо выдавил музыкант.
– Может, ему намекнуть? Я могу им в окошко постучать! – осенило конунга, и он с готовностью подался вперед.
– Стой!!! – спешно воскликнула царевна в отчаянной попытке предотвратить если не катастрофу, то сердечный приступ у старушки – наверняка. – А… может у нее на ужин сегодня не пироги, а… какой-нибудь суп! Из шпината и сельдерея!
– С мясом? – остановился отряг.
– Без! – решительно сообщила Серафима и принялась наносить превентивные удары, отсекая возможности оппонента к маневрированию. – И без лука! И без рыбы! И без курицы! И даже без соли!
– Ну и гадость… – скривился Олаф и вернулся на место.
Кириан, который шпинат признавал лишь в качестве оберточного материала для пудинга, с негодованием кивнул.
– Точно, гадость! Сама ест, что попало, да еще гостей приглашает… В который раз убеждаюсь, какие всё-таки эгоисты, эти атланы!
Пока мужчины сурово затихли, переваривая вместо пирожков новые представления об атланском характере, Сенька как бы невзначай сделала несколько шагов на середину улицы, стрельнула глазом налево, отсчитывая от угла пятый дом…
Беспокоиться об этом ей было не нужно.
Потому что за проволочным забором одного из домов около низенького крылечка как-то странно, будто лунатик или пьяный,[38] топтался Фикус. Он то поворачивался вокруг своей оси, направляясь к калитке, то останавливался, сделав несколько шагов, тряс головой, тер ладонями виски, снова шел к крыльцу, заходил на него, брался за дверную ручку, и почти сразу же снова разворачивался и плелся сначала во двор, а потом к калитке, и снова поворачивал к дому – и всё повторялось сначала.
– К-кабуча… – прошептала Серафима с таким видом, что спутники ее, моментально забросив свою ученую дискуссию, насторожились.
– Что там? – хрипло прошептал Олаф – брови грозно сведены над переносицей, рука на рукояти топора номер двенадцать.
– Кабуча… – повторила царевна, словно в порядке пояснения.[39] – А тетка-то наша непростая…
– У ней ручка золотая? – не удержался от рифмования Кириан.
– Скорее, язычок… – пробормотала Сенька и, не дожидаясь вопросов, коротко пояснила: – Кажется, она у нас колдунья.
– В смысле, ведьма? – дрогнуло что-то в лице конунга, будто ожидал он, что вот-вот из-за угла матушка Груша, не доевши шпинатного супа, с гиканьем вылетит на помеле.
– В смысле, кабуча драная, – вздохнула царевна. – Не знаю, дома она или нет, но на крыльцо наложено заклятье склероза… или как там оно по-научному называется… Это когда каждый, кто приходит без приглашенья, забывает, зачем пришел и уходит со спокойной душой восвояси.
– Так ведь это же далеко!!! – в ужасе расширились очи менестреля.[40] – Вот хрычовка!..
– А Фикус где сейчас? – шагнул вперед отряг, не дожидаясь ответа на собственный вопрос.
– Наш эскулап еще держится, – Сенька хмуро мотнула головой в сторону медика, блуждающего под недоуменными взглядами соседей. – Значит, внутренняя мотивация визита у него была очень высокая.
– То есть, если мы сейчас туда придем, то не просто развернемся и попремся в Вамаяси…
– Восвояси, – дотошно поправил Олаф.
– … а будем шарахаться туда-сюда как он? – не расслышав конунга, осторожно, боком выдвинулся на перекресток бард.
– Да. То есть, нет, – задумчиво проговорила царевна. – Как раз на такой интересный случай научила меня бабушка одной полезной штуке…
Если соседи матушки Груши, высыпавшие из своих домишек поглядеть на придурковатого гостя, думали, что развлечение их на сей вечер закончилось, то они глубоко ошибались. Потому что из-за угла с перекрестка вдруг появилось чудо: выступая важно, словно на параде, по самой середине улицы шествовал двухметровый громила с лютней и в женской куртке, натянутой с горем пополам на одно плечо. За ним следовал упитанный светловолосый тип с помятой физиономией, в потрепанной волчьей безрукавке с плечами до локтей и длиной до коленок, и с мечом и луком в руках. Замыкала колонну то ли девица, то ли парень в ярком трехцветном жакете размеров на шесть больше, сгибающаяся почти пополам под тяжестью навьюченных на плечи пяти разнокалиберных топоров.
Надетые накосулю сапоги тоже не способствовали бодрости их шага.
