О.Александр Авдюгин - Господь управит
Почти под самой горой, где проживал покойный, проводить рано ушедшего из жизни односельчанина собрались стар и млад. Да и не мудрено, свой он был, местный, выросший и живший у всех на виду.
Отпевание шло как обычно, но чувствовалось, что что-то вокруг не так. Нет, хор пел правильно, местные бабули тоже почти в лад подтягивали. Усопший, причитающая вдова, рыдающие дети, родственники и селяне — все на своих местах, но все равно одолевало непонятное беспокойство. А, когда я увидел в окно поднимающий тучу пыли допотопный пазик и за ним милицейскую машину, то понял окончательно: не к добру.
Оглянулся на окружающих и только теперь заметил, какие у стоящих вокруг гроба людей беспокойные и удивленные глаза. Вспомнилось, что и заходя в дом, я поразился необычной тишине, но не придал ей значения.
Далее дело разворачивалось столь драматично, что вспоминается мне сейчас, как эпизод кинофильма или акт театрального спектакля в исполнении хороших, вжившихся в образ актеров.
Дом усопшего стоял на склоне горы, фундамент на лицевой его части построен во весь полноценный этаж. Поэтому, чтобы подняться на крыльцо, надо одолеть около десятка ступенек, где с непривычки любой споткнется. Вначале загрохотало на лестнице, а потом в залу, где стоял гроб, ворвалась большущая женщина с перекошенным лицом, растрепанными волосами, в сдвинутой на бок косынке. Неожиданная гостья так и одурманила всех и вся ядреным запахом пота, заглушившим даже кадильный ладан.
Говорить, вернее, кричать, она стала от двери:
— Ты кого же это, батюшка, отпеваешь, али тебе повылазило?
— Как кого, раба Божия Василия, Царство ему Небесное.
Женщина перешла на еще более высокий тон, больше напоминающий визг:
— Василия? Какого Василия? Это Колька мой. А мужик ейный в морге лежит.
— Как в морге? — тут я окончательно растерялся. — Они же вчера еще забрали своего?
— Своего? — завопила большая вдова. — Это этот-то ее?
Тут вбежавшая стала выискивать хозяйку дома. Та стояла с горящей свечой на противоположной от меня стороне, у изголовья гроба, и с ужасом взирала на незванную гостью, внезапно заломившую руки и завопившую:
— Коленька, как же тебя от дома-то своего забрали?!.. И что же это такое делается-то?!.. Куда же ее глаза смотрели!.. Что же они, ироды, натворили…
Потом, вдруг резко сменив тон на угрожающий, она кинулась к хозяйке дома:
— Брось свечку палить по мужику моему!..
Гостья с воплем выбила свечу из руки хозяйки, стремясь вцепиться той в волосы, но вмешались стоявшие рядом родственники.
«Здесь ведь милиционер был!», — подумалось мне, и я бросился искать того, кто, по моему мнению, может разрешить эту жуткую драму. Страж порядка стоял, упершись спиной в только что побеленную стену, весь в мелу и растерянный более, чем хозяйка.
— Ты чего стоишь?! — раздраженным полушепотом завозмущался я. — Тут сейчас еще кого-то отпевать будем, а ты стоишь.
— Бать, да я покойников боюсь, — тихонько ответствовал потенциальный умиротворитель.
Крик начал перерастать в ор. Внезапно я осознал, что остановить все это, кроме меня, некому. Слава Богу, покойников я не боялся, хотя вид растрепанной и злой «большой вдовы» немного смущал.
— Тихо, матушки! — как можно строже возопил я.
Удивительно, но все сразу замолчали и уставились в мою сторону.
— Тихо! — еще раз, уже для успокоения себя, повторил я и обратился к «большой вдове»: — Вас как зовут?
— Настя.
— Анастасия, значит, ну, вот, и слава Богу. Так ты говоришь, что твоего мужа забрали, а своего оставили?
— А ты что, не видишь, что это чужой мужик? — зло крикнула Анастасия.
— Ну, я всех на приходе не знаю, село не маленькое, а орать не надо. Когда он у вас умер?
— Позавчера. От сердца.
Я обратился к хозяйке, указывая на покойника:
— Это чей?
— Мий.
— Что, Василий?
— Ну да.
— Какой твой, — вновь заревела Анастасия. — Ты что говоришь?!.. Ты куда смотришь?!..
Затем Настя выдала аргумент, который оказался решающим:
— Да я ж ему недавно только зубаньки вставила.
С этими словами она бросилась к покойному и оттянула тому губу. Точно, весь нижний ряд — вставные, из желтого металла, зубы.
Во время всего скандала у меня в руке оставался крест, ведь, когда появилась новая претендентка на усопшего, отпевание уже шло к завершению. Этим крестом я буквально отодвинул бушующую Анастасию от гроба, и опять громко, чтобы улеглись страсти, обратился к хозяйке:
— Ты точно знаешь, что это твой мужик?
Та молчала.
— Ты сколько с ним прожила?
— Двадцать пять рокив.
— Ну? Так что, ошиблась?
— Нэ знаю. Плачу над ным всю нич, чого вин зминывся.
Что говорить дальше, я не знал, и растерянно смотрел на окружающих. Лишь одна мысль вертелась в голове: «Ну, а вы все: родственники, соседи, друзья, знакомые, где были?! Ведь уже сутки прошли, как чужого человека забрали из морга, и никто ни полслова!».
Но я ничего этого не сказал. Только потребовал у прилепившегося белой спиной к стенке милиционера:
— Сержант, давай-ка езжай за вторым. Вези сюда.
Попросил всех выйти из дома на улицу, а сам уселся цербером на верхней ступеньке и больше часа просидел, облаченный в рясу и фелонь, с крестом в руке, показывая, кто здесь главный.
Во дворе было тихо. Пришедшие на похороны разбились группками и переговаривались вполголоса. Приезжую вдову, Анастасию, мои бабушки вывели за ворота и там сочувственно ахали и охали, выслушивая ее не прерывающиеся ни на минуту жалобы и стенания, а хозяйка ушла в сад с родственниками и детьми.
Привезли второго. Поставили во дворе. Открыли.
— Васенька! — закричала хозяйка и бросилась к новопривезенному новопреставленному. Все прояснилось.
Отпевал заново. Во дворе. Обоих.
Отпевал и, прости, Господи, все время думал: «Ну, ладно, сердечники, темные лица, один диагноз, почти в одно и тоже время умерли! Но прожить вместе 25 лет, нарожать детей и не узнать!..» Это мне было не понятно.
И еще была одна неясность, которая не дает мне покоя до сих пор: один был короче другого сантиметров на 25, если не больше. Или она его в лежачем положении не видела?
***Когда, по прошествии нескольких дней, я рассказывал обо всем произошедшем нашему Владыке, тот улыбнулся:
— Ты, батюшечка, не расстраивайся. Я когда в Измаиле игуменом служил, то нам перекапывать пришлось. Тоже перепутали. Крику было… Искушение это и наважденье вражье. Случиться в той семье что-то может…
Так и произошло. И сороковин не миновало, как загорелся дом. Слава Богу, спасли, только крышу попалило.
«Девки» и дед
Снега в тот день выпало много. Проехать на село, лежащее от трассы в стороне, было не просто. Мы с водителем несколько раз разгребали занесенную сугробами дорогу.
Добрались.
Накануне, после службы, сообщили, что умер в этом селе старичок, уже и забывший по древности, сколько ему лет от роду. При последней моей с ним встрече, он, на вопрос о годе рождения, философски ответил:
— До первой германской родился, когда зима лютая была. Отец с японской пришел и меня определил в скорости.
Когда именно до первой мировой случилась лютая зима, я, разумеется, не знал, так как родился намного позже окончания второй. Но приблизительный отсчет повел с шестого года прошлого века. Деду выходило под сто лет.
Да простят меня читающие эти строки и мои прихожане, но отпевать тех, кто много лет прожил, да и к смерти готовился по обычаю православных предков, легко и, по-своему, радостно. Исполнил человек свой срок, Богом данный, и в полноте возраста к вечному дому подался, с молитвой, любовью и вздохом облегчения.
Удивительные это люди — долгожители. Исповедь начинают с сетования, что вот много уже прожили. Невольно ловишь себя на мысли грешной: «Мне бы столько». Ну, а популярное ныне рассуждение: «нам столько не жить» давно стало притчей. Тут, хочешь не хочешь, лермонтовское вспоминается:
Да были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя.
Богатыри — не вы!
Угораздило же деда помереть тоже зимой. Когда родился, тогда и к Богу обратился. Хотя и здесь практично старик расстарался, перед самим постом отошел. Соседям и родственникам поминальный обед готовить проще будет. Рассуждая подобным образом, запутываясь в рясе по глубокому снегу, последние сто метров до дедовой хаты я добирался уже пешком. Было странно тихо и, самое интересное, калитка двора, где почил мой старожил, почему-то прикрыта.
Непонятно. У нас, когда покойник в доме — ворота нараспашку. Да и соседей не наблюдалось вокруг. Первозданный какой-то мир. В плену снежном. Без признаков цивилизации и тем паче наличия усопшего.
