Дмитрий Стародубцев - Семь колодцев
— Почем джинсы оторвал? — спросил он меня. Я сказал.
— О, брат, да тебя кинули!
— Почему?!
— Такие джинсы стоят не больше полтинника. А сварить ты бы смог их и сам. Дело-то плевое. Получается, что ты переплатил почти двести рублей…
И парень подробно объяснил мне, как в домашних условиях «варить» джинсы, чтобы получить модные белесые потертости…
— Неужели все так просто?
— А ты как думал?..
Прошел месяц. У меня дома развернулось целое производство джинсовых брюк. Очень сложно было добиться настоящего «импортного» качества, но я старался изо всех сил. Мне помогали несколько моих трудолюбивых помощников. Раз в неделю приезжали два мрачных кавказца и по оптовой цене забирали весь товар.
Еще через месяц я уже хозяйничал в прачечной, которую арендовал для собственных нужд. Оформился при каком-то молодежном центре. Ушлые ребята — «афганцы» — привозили самодельные джинсы с пришитыми заграничными лейблами мешками. Я их загружал в мощные и вместительные агрегаты прачечной и «стирал». Через несколько дней ребята возвращались и закидывали мешки с подготовленным товаром в багажники своих «жигулят», честно платя за каждое изделие по пятьдесят рублей. Они говорили, что я «варю» джинсы лучше всех в Москве. Я возгордился.
А тут в стране как раз начался бум этой «варенки». Все до единого хотели ходить в псевдопотертых джинсах и готовы были отдать за них любые деньги.
Я богател на глазах. Купил дубленку, видеомагнитофон, импортный телевизор, а вскоре в комиссионном магазине приобрел свою давнишнюю мечту — легковой автомобиль.
«Афганцы» — справные парни в «протертых» джинсовых костюмах — наведывались почти ежедневно. Вскоре главный из них — Игорек, — энергичный парнишка-каратист с лучистой обезоруживающей улыбкой, предложил мне работать на него или, по крайней мере, серьезно снизить цену.
Я отказался.
— Смотри, как бы не пришлось пожалеть! — полушутя предупредил Игорек, солнечно улыбаясь.
— Пути Господни неисповедимы, — философски отвечал я, закрывая за ним тяжелую железную дверь.
«Афганцы» перестали со мной работать, а вскоре объявились их главные конкуренты — «студенты» и предложили мне весьма выгодную сделку…
Я нанял человек десять. Вкалывали они посменно круглые сутки и получали по пятьдесят рублей в день. О вредных парах никто и не думал — я платил сумасшедшие деньги.
В то время полгорода было завалено именно моей продукцией.
Об «афганцах» я и забыл…
Когда мною было изготовлено свыше тридцати тысяч джинсовых брюк, кто-то ночью поджег прачечную. Сгорело товара на триста тысяч рублей и все дефицитные химикаты. Хорошо еще, что рабочие успели разбежаться.
В пять утра я стоял посреди пепелища, вдыхая нестерпимую аммиачную вонь, и задумчиво ковырял ботинком в куче пепла…
На следующий день у моего подъезда меня поджидали двое. Агрессии в их высоких крепких фигурах было хоть отбавляй. Я узнал «афганцев».
— Игорек просил напомнить, что ты ему должен сто тысяч деревянных. Ему, конечно, жалко, что у тебя все так случилось. Но сам понимаешь, кого ебет чужое горе? Он дает тебе два дня, чтобы ты полностью рассчитался. Ну, максимум неделю, с учетом твоих неприятностей…
Я не знал, что и сказать. Невиданная наглость!
— Я ничего Игорьку не должен! С чего он взял?
— Он тебе переплатил. Вы договорились по тридцать за одни джинсы, а он рассчитывался по пятьдесят. Теперь он хочет, чтобы ты вернул ему разницу.
— Мы не договаривались по тридцать. Он только предложил, да и то — потом, но я сразу отказался. Цапля свидетель!
— Знаешь, это уже не наши проблемы. Иди и сам с Игорьком разговаривай…
Ребята держали руки в карманах, будто готовились в любую секунду извлечь неведомое мне оружие, и глядели во все стороны. Я заметил черную «шестерку» с тонированными стеклами и заляпанными номерами, которая поджидала их на углу дома.
— Это уже рэкет!
— Понимай, как знаешь. Нам-то что? Главное деньги отслюнявь!
— У меня нет ничего, все сгорело! Я еще «студентам» триста штук должен остался…
— Сказки не рассказывай! По нашим подсчетам, ты заработал около миллиона.
Я нервно рассмеялся.
— Ну, пусть не миллион, — согласился мой собеседник, — с учетом «студентов» и всяких издержек, половину от этого. Пятьсот тысяч. Так почему бы тебе не поделиться с нами? По-братски! Ведь мы были твоими друзьями, помогли тебе организовать дело, достали химикаты?
Я все понял.
— Ладно, я подумаю…
— Подумай, но только очень крепко…
И парень, не привлекая внимания, показал мне то, что лежало у него в кармане. Это был пистолет…
без номера
Я ругаюсь матом. Часто.
Про себя и вслух.
Иногда, в сильном эмоциональном порыве, я думаю матом, плотно пересыпая отрезки мыслей почти хрестоматийным набором нецензурщины.
Мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать.
Я родился в своей стране, которая без мата не ступила ни одного шага, я люблю ее и собираюсь здесь умереть.
Я впитал в себя с молоком матери все хорошее и все плохое, что присуще моему отечеству.
Нашему великому народу.
Потом я понял… даже не понял, а почувствовал, что к месту вставленное матерное слово как никогда усиливает мысль, которую ты высказываешь людям, придает ей необходимую эмоциональную окраску, делает ее насыщеннее, ядренее.
Нецензурное слово, особенно три-четыре самых распространенных, напоминают знаки препинания.
И не просто знаки препинания, а знаки, усиленные особым акцентом, знаки, отображающие длину необходимой паузы — как в нотной грамоте, — знаки, абсолютно точно регулирующие эмоциональную нагрузку.
Особенно они хороши в устной речи.
Ведь в самом деле не скажешь же в конце своего взрывного монолога: «Три восклицательных знака»?
Или на полуслове: «Три запятых»?
А еще каждое из этих трех-четырех слов можно произносить по-разному.
Десятками интонаций.
А потом все многочисленные производные от этих слов.
Или синтез «нормальных» слов с нецензурными. Вот маленький пример:
Председатель на партийном собрании: «Прекратить смех!»
Он же, чуть позже: «Что за смехуёчки?!» Почувствовали разницу? Слышите, как зазвучало? Как заискрилось слово?
(В моей карманной записной книжке десятки примеров, но чувство меры не позволяет мне продолжить.)
Знаете, однажды в Риме мне пришла одна, наверное, банальная, но для меня вполне неожиданная мысль: русский мат и жестикуляция итальянцев — абсолютно тождественные вещи.
И вот еще.
У меня большой опыт работы с людьми.
И я не мыслю этот опыт без нецензурщины.
Мат, примененный к месту, в соответствующей ситуации, оказывает на русских людей невероятное воздействие.
Они так к нему привыкли, что без него палец о палец не ударят.
Его ничто не может заменить.
Чего не выдумывай и какие американские книжки об управлении людьми не читай!
Мат хорош и в письменной речи. Опять же из-за недостатка знаков препинания.
Русский мат — это концентрация чувств, эмоций, колоритное, адекватное отражение наболевшего, самое выразительное средство общения на свете.
Это русское, свое, родное.
Когда я слышу русский мат где-нибудь на другом конце света, я с нежностью вспоминаю о родине.
Смысл матерных слов для культурного человека отвратителен, хотя произносим мы их, часто — машинально, не подразумевая суть, чувствуя лишь экспрессивную силу сказанного.
Поэтому-то они и сильны.
Такой силой не обладает ни одно слово из «литературной речи».
Вот вам самое простое доказательство.
Вы слышали, как ругаются матом русские писатели?
А я слышал, и первый раз не поверил собственным ушам.
Вот это отборщина, скажу я вам!
Русский мат во многих случаях — это не отсутствие способности человека говорить разнообразно, выразительно, убедительно — как часто хотят представить дело, а сугубо национальный, дополнительный и очень мощный инструмент устной и письменной речи.
В конце концов: Это язык клоаки.
Улицы, любого двора, каждой квартиры.
Это язык элитных особняков и закрытых клубов.
И это всегда был язык Кремля.
Это язык Пушкина, если хотите.
Всяк, пуншу осушив бокал,
Лег с блядью молодою
И на постели откачал
Горячею елдою.
Он звучит на всех площадях мира, и его без перевода понимают все до единого.
Это в некотором роде наше национальное достояние.
Русский мат — это такая якобы нелегальная и вроде бы запрещенная кем-то вещь, без которой, поверьте, оскудел или вовсе омертвел бы русский язык.
22
Примерно через неделю после посещения в компании Веры грузинского ресторана мне захотелось выпить.
