Павел Мартынов - Пограничное состояние (сборник)
Дежурная смена бойцов к сложившемуся положению тела старалась относиться индифферентно. Ибо… Ибо буйный нрав лежавшего был хорошо известен не только в данном военном городке, но и далеко за его пределами. Сказано ведь: «Не буди лихо, пока оно тихо!» Посему бойцы тихонечко курили и вдумчиво тачали дембель.
Спорадически! Такое слово пришло мне сейчас на ум. Да, именно это слово всегда приходит, когда я размышляю о том, каким образом в армии принимаются решения. И надо же, именно в эту ночь начальник политотдела отряда, начПО, целый подполковник, чисто спорадически принял решение проверить. Нет, не боеготовность, упаси Господи, а только устойчивость политической платформы вверенного ему контингента. Кстати, контингент — это еще одно слово, произнося которое я вытягиваю губы трубочкой и мучительно пытаюсь осознать его потаенный смысл: если контингент — это определенная группа людей, то вот ограниченный контингент (ОКСВА, например, в коем мы со товарищи имели честь исполнять интернациональный долг) — это ограниченная группа людей или все-таки группа ограниченных людей?
НачПО, конечно, принял в корне неверное решение. Да и немудрено. Не всякий в состоянии связать два события, совпадение которых по месту и времени равносильно цунами: выдача жалованья в части и отправка представления к высокой правительственной награде на Колю Пышного в округ. Надо хоть пару пядей во лбу-то иметь. А откуда им взяться там, где и одна не ночевала.
Бойцы стояли по стойке «смирно», дико вращая глазами и изображая неподдельное недоумение и практически честную скорбь: «Не знаем, тарыц пад-пл-к-ник! Никак нет, тарыц пад-пл-к-ник! Мы тут… а он вот… так мы ж…»
НачПО задумчиво пинал носком лакированного ботинка запыленный старлейский погон.
Нет, то, что Коля, закончив самое настоящее армейское артиллерийское училище, попал в пограничные войска, где самым крупным калибром был 120-мм ротный миномет, он знал. Знал он и то, что Коля командовал взводом и его орудиями были три взводных миномета — калибр 62 мм. И тот факт, что комплекс неполноценности несостоявшегося артиллериста за три года сделал из отличника-выпускника глубоко пьющего человека, тоже был ему известен. Да и не только ему, к сожалению.
«Жалко парня. Ведь только представление после операции подписали на „Красное Знамя“… Только ушло, что ты будешь делать».
Вы видели цунами? Я тоже живьем не видел. Рассказывали.
Как начПО почувствовал железные клещи на своих лодыжках. Как что-то огромное поднялось, схватило его за отвороты отглаженной рубашечки, так что один погон, не выдержав, жалобно пискнул и остался в могучей лапе. Как это вдруг шепотом (ведь узнал, паршивец эдакий) сказало:
— Е-о мое… — и опустившись на четвереньки стало ему чистить ботинки собственной фуражкой.
А потом было утро. И Коля, двухметровый, потеющий и краснеющий, — в кабинете начПО, злыдень. И неловко так…
— Коля, ну у тебя вот мечта хоть есть какая-нибудь в жизни? Ну, вот вообще так?
И неожиданно:
— Так точно, есть, товарищ подполковник!
— Ну-ка, ну-ка! Интересно… И какая, позвольте спросить? — заинтересованно и вкрадчиво спросил начПО.
— Из пушки стрельнуть!
* * *И ничего. Ни ордена. Ни взыскания (а кому оно надо-то?). Ни даже строчки в приказе. Ведь воюет малый. Да как воюет! Такие спецы, чтоб почти на глазок да с плиты, что у бойца на спине, да с первого раза в отверстие печной трубы с полутора километров засандалить, пусть и валяются на дороге, но искать их в другом месте — не найдешь. А эта дорога как ни крути, а на территории части была!
И мечты есть. Правда, теперь уже были. И ночи. Ночи такие были. И любовь к людям, как ни странно, была.
Мне снится сон
Мне снится сон, что я опять там…
Ночь. Оживает пустыня, оживают люди. Я сижу в блиндаже и разбираю посылочку из дому. Вот теплые носочки, шерстяные. Почти джурабы[28]. Это любимая жена мне… «Сидела — грустила, сидела — скучала, шерсти клубочек катился мимо… Его подняла, носочки связала — носи, мой сладкий, носи, любимый…» Спасибо, родная моя… Вот ужо приеду… Обниму, зацелую…
Вот тельняшка парадная, с «начесом». Это старший братик нам с «барского» плеча. Он уже повоевал свое и теперь ночует дома. Знает, чертяка, что нужно «пехотному» офицеру. Теплый «вшивничек» на войне — первое дело. Спасибо, братик…
Так, а это что у нас тут? Знакомый фантик… Грильяж! О-о-о, мамуля, ты все помнишь! Мои любимые. Полкило. Благодарствую…
А это нам папа — чай зеленый, 95-й! Где достал? Супер-пупер! О! Чабрец, мелисса, мята! Класс! Ну, батя, ну, уважил! Все, как я и просил. Ого! И лезвия «шиковские» — отпад! Завтра буду выбрит до синевы, а не слегка, как обычно. И конечно… Виват! «Фирменное» домашнее сало — с прослоечками мяса, с чесночком да с перчиком. «Слышь, афганец, сало будешь?» — «Ну яки ж афганец сало не буде?» Спасибо, батя…
А на сладкое? А на сладкое нам от белочки-сестрички — варенье земляничное. Сама собирала, сама варила — ай, молодец! Баночка только маловата…
— Угощайтесь, братцы! Вареньице вот сестричка прислала, земляничное. Вкус — спе-сфи-сс-кий!
— О-о-о… А пахнет то как, парни! Лесом пахнет, русским духом!
— С вашего п-а-а-зв-а-л-е-ния? Ложечку? — Это наш мальчик двухметровый, Сереженька Пышкин, начальник «первой». Ему трусики старшина подбирает распоследнего размера — не налазят: ляжки мешают. Приходится штык-ножом с боков подпарывать. У Сережи своя индивидуальная ложечка. Не в силу личной гигиены, а токмо сообразно аппетиту. Она у него размером — как малая саперная лопатка. Р-р-раз! И нет полбаночки! Еще раз…
— Сережа, имейте совесть! А… поздно… Проглот вы, батенька. Вас легче пристрелить, чем прокормить, любезнейший.
— А я че? Другие вон че, и то ниче…
— Братцы, а может, сальца? («Витамин Це — винЦе, сальЦе…»)
— Сальца?.. Блин, час ночи. И сальца… Ты — изверг! Это невозможно. Это негуманно, в конце концов! Это абсолютно нездоровый образ Жизни… — Пауза. — А-а-а… давай! Устроим холестериновый шабаш! Сало, цибуля и… горилка.
Я нарезаю сало — вот оно, «дымится»: сочное, бледно-розовое, тонюсенькими ломтиками на блюдечке с голубой каемочкой. Все уже в слезах и соплях, истекают слюной. Ах, как хочется! Ну же!.. Подцепляешь ножичком его и в рот…
— Сынок, ты чего это тут?..
Открываю глаза — ба! Я стою в трусах у раскрытого холодильника. В одной руке шмат сала, в другой — горбушка бородинского. Рядом — мама, смотрит на меня в недоумении, слегка ошарашенно.
— М-м-м… — мычу я с набитым ртом.
— Ты, может, не наедаешься, сынок? Я, может, невкусно готовлю? Или мало?.. — И уже совсем почти обиженно: — Ты б сказал — я б тебе сделала чего хочешь! Хочешь пельмешки? Или рыбки… Судачка тебе пожарить?
Прости меня, мама… Ну как тебе объяснить, мама, что не голодный я. И не лунатик. Просто привычка это — «оживать» ночью. Выделение желудочного сока к ночному доппайку. Рефлекс филина. Не отпускает меня та, «прошлая», жизнь.
Снится…
Нас там не было
Когда господин Громов, наш самый главнокомандующий самым ограниченным контингентом самых советских войск в Афганистане 15 февраля 1889 года заявил, честно и мужественно глядя в многочисленные телекамеры, что «за моей спиной не осталось ни одного российского солдата», мы долго смеялись. Последний объект пограничников выходил из Афгана в июне.
Но нас там «не было» с самого начала…
Пограничников перед отправкой «за речку» заставляли перешивать зеленые погоны на красные, армейские. А в газетах, рассказывая о действиях наших пограничных подразделений в Афганистане, всегда писали — мотострелки. Но нам это все было по барабану.
Тем более что там, за «речкой», наши офицеры и солдаты в принципе не носили погон. И вообще, строй закордонных «погранцов» перед выходом на операции скорее напоминал строй тех же духов. Только почему-то русоволосых и красномордых. А наши «переводяги»[29] — таджики, туркмены, узбеки — так вообще одно лицо! Моджахеды, блин.
Мы ходили на операции в выклянченных у армейцев «лифчиках-разгрузках». Мы ездили на технике, где зачастую стояли движки, снятые за ящик тушенки с армейских БТРов. Мы курили сигареты «Охотничьи», «разлива» 1942 года. Мы ели кильку в томате — это была наша «красная рыба». Во всем ограниченном контингенте мы были самыми «ограниченными». В смысле снабжения, я имею в виду в смысле снабжения. По сравнению с Красной армией — так мы были просто нищими!
Подъезжаешь, бывало, к куче всякого добра, лежащего в навал у дороги. Рядом под масксетью сидят «красные» полковники. Дуют «холодный чай» в последнем километре перед границей. На выход, господа, на выход! «Мы уходим с Востока»… Прости-прощай, «ридна афганщина».
