Франсуа-Люк Шармон - Диссертация
В то время, как бен Галауд вошел в дом, Балладу работал, как он это делал ежедневно, вот уже пятнадцать лет, над критическим трудом «Война галлов».
Принц постучал, когда профессор только что застал Цезаря на месте грамматического преступления: текст содержал настоящее время сослагательного наклонения там, где должно было быть прошедшее незаконченное. Еще более удивительным фактом, который позволял непременно отстаивать свое право на открытие, было то, что ни один грамматист до сих пор не заметил этой ошибки. О, счастливый день! Надо немедленно составить убедительную заметку и послать ее в институт! Так, идя открывать дверь (жил он один), исследователь был еще пунцовым от удовольствия.
Представившись, принц изложил мотив своего визита. Но Балладу прервал его на полуслове. Сначала спросил, знает ли гость «Войну галлов», изданную в собрании Бюдэ, и сразу же, не дожидаясь ответа, спросил еще, не обнаруживал ли он когда-нибудь ошибку в 638 строке текста?
Принц никогда не читал Цезаря. Но (божественная фортуна!) он принял задумчивый вид, скрывая свое неведенье, затем закатив свои прекрасные восточные глаза, ответил глубокомысленно, что знал, но забыл. И после того с восторгом и восхищением обратил свой взор к профессору.
Увидев это, академик ослаб от радости.
«Вот он, его истинный последователь! О, как добры ко мне боги!» — примерно так Балладу рассуждал в течение двадцати минут с неиссякаемым воодушевлением, изливая, как из источника, самые необоснованные хвалы. После чего он подписал контракт о диссертации, проводил посетителя до двери, вновь сел за стол, постукивая руками по краю, что ему не позволял обычно делать мучительный, упорный ревматизм.
Всякое начало приносит чудесное обещание: оно порождает надежду. Затем, со временем, возникают препятствия, накапливаются трудности. Как ни старайся одновременно видеть небо и землю, горизонт грез суживается и затушевывается, энтузиазм пропадает.
То же произошло и с Галаудом. Сначала ему нравилось посещать Сорбонну, в библиотеке которой он работал. Он находился в среде, если не аристократической, то, по крайней мере, образованной. Богато одетый, всегда элегантный, он никогда не проходил незамеченным.
Одни юноши взирали на него равнодушно, другие, считая его дилетантом, смотрели на него с пренебрежением. Но девушки рассматривали его не без удовольствия. Мед это заметил и интерес француженок льстил ему. Затем он им пресытился.
Как его утомляли эти долгие ожидания, которым вас подвергают библиотекари, прежде чем объявить, что они не находят нужный вам том! Как утомляло его чтение латинских текстов в поисках строчек о Бирабии! Как надоело ему почти целых два месяца проводить послеполуденные солнечные часы в холодном и строгом помещении!
Постепенно он стал реже посещать библиотеку и в конце концов совсем забросил ее.
Оказывается, ни аристократизм, ни самые блестящие связи не могли продвинуть работу ни на шаг. По крайней мере, в деле с диссертацией.
Но фортуна, лелеявшая и бережно хранившая принца, к счастью, снова повернулась к нему лицом. От нечего делать он заглянул в биографию Мирабо. В ней говорилось о «неграх» великого оратора. И это было для Меда прекрасным сюрпризом. Через два дня он зашел в центр по безработице, завербовал там тридцатилетнего секретаря, голодного, скелетоподобной наружности, по имени Жозеф Дуняк, и тот сразу начал изучать вместо принца груду латинских текстов.
Говорят, аппетит приходит во время еды. Когда Дуняк больше не ощущал, благодаря Меду, тоску по пище, ему показалось отвратительным жить неделями по-нищенски. Он начал посещать рестораны, куда ходили только истинные буржуа. Он находил удовольствие медленно пережевывать пищу, сидя за столом с рюмочкой коньяка. Чем больше он тратил, тем меньше работал. А еще говорят: «одежда не делает монаха». Но люди считаются больше с одеждой, чем с сутью. Вот почему предусмотрительный Жозеф заказал себе гардероб и начал выходить в свет. С тех пор как принц взял его на службу, прошло только шесть месяцев, но Мед мог видеть его только в конце дня.
И вот однажды утром Дуняк появился, весь сияя, и радостно объявил, что его взяли на службу секретарем одного многообещающего депутата министерства. Посему он намерен отправиться отдохнуть несколько дней у своих престарелых родителей. А затем он приступит к своим обязанностям секретаря депутата. Быстро попрощавшись и не забыв, однако, потребовать свой обычный гонорар, Дуняк скрылся.
Моралисты, как известно, осуждают эгоизм, видя в нем порок, унижающий нашу природу и вызывающий раздоры. Когда Дуняк уехал, Мед смог оценить с горечью их мудрость. Рассеяв заблуждения, он слонялся по своему кабинету, перелистывал книги, которые затем отбрасывал, не читая, или откладывал на потом. Вечером после ужина он отправился погулять. Но ходьба только усилила горечь и смятение, так, без удовольствия, а он очутился в одном из кабаре на пляс-Пигаль.
Девица, которая к нему подошла, была небольшого роста, подвижная, с распущенными волосами до плеч, шелковистыми, волнистыми, белый цвет которых эффектно подчеркивался черным цветом платья! Этот контраст привлек взор Галауда, высоко оценившего и формы девицы.
Та, будучи психологом, как и все танцовщицы в кабаре, сразу же заметила, что принц грустит, и начала говорить о своих неприятностях, скуке, несчастье таким тоном и так убедительно, что Мед посчитал ее еще более жалкой, чем он сам. Поскольку он был человеком галантным, чувствительным, то почувствовал к ней большую нежность. Он воскресил в памяти «Даму с камелиями», представил трагическую правду своего любимого романа, понял также, что его светские связи не дают ему ничего надежного и, в свою очередь, открыл ей сердце.
Последующая ночь была поистине восхитительной, и, когда, проснувшись, принц прикоснулся к телу Ветты, он вновь пережил чудесное волнение совсем свежих воспоминаний.
— Ты знаешь, милый, — сказала женщина, когда он брился, — не нужно больше убиваться. Малыш очень хорошо сделает твою работу. — (Последовало молчание: ох, уж эти бюстгальтеры с застежкой на спине!) — У этого мальчика большое будущее, он работает уже для газет и журналов. Но так как его имя еще пока неизвестно, ему платят ничтожно мало. Ты понимаешь? — (Снова молчание: затем растрепанная голова появилась из комбинации). — Он такой несчастный! Это добрый малый, ты знаешь… И нежный, и услужливый: он в лепешку расшибется ради меня! Он смерть примет ради меня!
Любовь Малыша к Ветте и деньги, которые он теперь получал от принца, придали энергию безымянному журналисту. С неиссякаемым упорством, неистовой настойчивостью он продолжил и быстро закончил исследования, все отредактировал, сделал последнюю правку. Он дошел даже до того, что письменно разъяснил пункты, по которым Меду могли бы задать вопросы на защите…
Защита, по мнению принца, прошла триумфально, и он пожалел, что не разослал приглашения.
Действительно, заседание было чрезвычайно интересным. Оно состоялось в июне, когда изнуряющий жар солнца жег все живое и неживое.
Члены комиссии чувствовали себя непринужденно в зале, который был почти пустым, если не считать присутствия Ветты и нескольких любопытных. В начале заседания, стремясь побыстрее закончить дело, каждый старался высказать. Но когда жара и пищеварение достигли полной гармонии, установилось безмятежное спокойствие. Докладчик разглагольствовал медленно и безостановочно, напоминая размеренно шагающего пехотинца; каждый второй заседатель сладостно дремал, то и дело впадая в глубокий сон, в надежде, что ангел-хранитель не даст ему проспать самый ответственный момент.
Надежды дремлющих оправдались: ангел дал о себе знать (и, между прочим, очень эффективно) посредством ботинка председателя. Балладу, закончив свое критическое замечание, был вне себя, увидев полнейшее безразличие своих собратьев. Он не нашел ничего лучшего для пробуждения их интереса, кроме как треснуть своим профессорским ботинком ближайшего к нему собрата по большой берцовой кости. И тогда, словно перед боем, сигнал побудки, передаваемый по цепочке друг к другу, достиг края стола: комиссия встала и удалилась для совещания.
Опасность того, что комиссия заснет в соседнем зале, к счастью, миновала: она вернулась в полном составе через несколько минут, и Балладу, весь сияя, смог объявить, что университет, оценив диссертацию, присуждает принцу ученую степень доктора филологии.
Хорошо сказано: дипломы преображают личность, и нет ничего справедливее того, что диплом определяет наше уважение к его обладателю.
По возвращении принца в Бирабию, левые партии громко оповестили об интеллектуальной победе Меда. Он, утверждали они, самый большой ум королевской семьи и достоин наиболее высоких почестей. Так как наука и культура всегда покровительствовали толпе, можно было только очень надеяться на такого принца. И престиж Меда возрастал и укреплялся с каждым днем.
