Ману Джозеф - Серьезные мужчины
Но Айяну нравилось возвращаться домой. У подножия крутой колониальной лестницы в Корпус номер Сорок один лишь хорошая женитьба подталкивала мужчину карабкаться вверх. Он поднялся по ступеням, сказал «каай кхабар»[2] мужчинам, спускавшимся выпить. Женщины в БДЗ от своих мужчин многого не ждали. Стареющие матери, потерявшие всех своих сыновей до их тридцатника, все еще могли хохотать, пока не задохнутся. Тлен мужчин здесь постоянно проступал в усталых лицах только что умерших, или в пустых глазах пьяниц, или в безропотном покое безработных юнцов, часами глазевших на жизнь, что идет мимо. В каком-то смысле здесь мужчиной быть лучшего всего. Довольно и того, что жив. Трезв и трудоустроен? Вообще невероятно. Айян Мани был тут своего рода легендой.
Хотя местные мужчины любили Айяна по воспоминаниям общего детства, он уже давно был отрезанный ломоть. Он всегда перешучивался с ними, одалживал им денег, а душными ночами трепался на промазанной битумом террасе о том, кто именно лучший отбивающий на свете, или о строителях, желавших выкупить весь чоул, или что Айшвария Рай,[3] если приглядеться, не очень красивая. Но внутри он никогда этих мужчин не принимал. Ему пришлось отринуть мир, в котором вырос, чтобы измыслить новые пути побега из него. Иногда он замечал горечь в глазах старых друзей: они считали, он в жизни слишком далеко пошел, а их бросил. Эта обида придавала ему уверенности. А еще тайная ярость в их потупленных взглядах напоминала ему об истине, что дороже всего на свете. Что мужчины в других мужчинах на самом деле друзей не обретают. Что мужское братство, вопреки веселому обмену остротами, преувеличенным воспоминаниям о былых проделках и альтруизму, с каким они делятся порнографией, – вообще-то все фарс. Потому что мужчина по-настоящему хочет лишь превзойти своих друзей.
Айян увидел, как по лестнице спускается молодая пара.
– Все путем? – спросил он.
Юноша застенчиво улыбнулся. При нем была дорожная сумка. Айян знал, что она пуста. Это знак любви. В некоторых комнатах здесь жило с десяток человек, и новобрачные почивали на самопальных деревянных антресолях – с негласной уверенностью, что остальные домочадцы под ними не станут смотреть вверх. Иногда необузданные парочки отправлялись в дешевые номера в Пареле или Ворли – с пустыми сумками, чтобы сойти за туристов. Кое-кто носил с собой свадебные фотоальбомы на случай, если нагрянет полиция. Молодожены весь день валялись на кровати, и вся она принадлежала только им, и возвращались домой, с нежностью вспоминая обслуживание в номерах и свою там любовь. Айяну такое предпринимать не довелось. Оджа Мани явилась в его жизнь, когда все остальные из нее отбыли. Трое его братьев умерли за полтора года от кровоизлияния в печень, через год, от туберкулеза, скончался отец, а мать вскоре догнала его чисто по привычке. Ему тогда было двадцать семь, Одже – семнадцать. Он привел ее в дом, рассчитывая, что она будет юна еще долго после того, как он более или менее утеряет потенцию.
Он прошел по сумрачному коридору третьего этажа – верхнего. По сторонам тянулись обветшалые бледно-желтые стены с огромными трещинами, которые разбегались подобно темным речным системам. Примерно сорок распахнутых дверей. У порогов сидели и пялились неподвижные тени. Старые вдовы тихо расчесывали волосы. По древним серым камням коридора с восторгом носились дети.
Он постучал в единственную закрытую дверь. Пока ждал, в него впиталось беспокойство всех этих распахнутых дверей, суетливых теней. Внутри у него па́ром поднялась старая знакомая печаль. Оджа здесь в ловушке – вместе с ним. Когда-то ее юношеские слова спешили наружу, как смешки, она по утрам пела сама себе. Но постепенно в нее просочился чоул. Тьма росла и по временам смотрела на Айяна ее большими черными глазами.
Дверь открылась – несколько медленнее и с гораздо меньшим предвкушением, чем годы назад. Появилась Оджа Мани, ее роскошные темные волосы были все еще влажными после душа. Как и прежде, изящная, все еще совершенно способная достать руками до пальцев ног, попроси ее кто-нибудь, что маловероятно. Но никакой пижонской физкультурой Оджа не занималась в отличие от женщин кастой повыше, с набережной Ворли. Под тонкой красной ночной сорочкой у нее прятался небольшой животик, который исчезал, если Оджа ложилась на спину.
Их жилище было ровно пятнадцать футов в длину и десять в ширину. Расчищенный клочок гладкого серого каменного пола в середине. У стены – телевизор, стиральная машина, доброжелательный золотой Будда и высокий стальной шкаф. В одном конце комнаты, у единственного окна, забранного ржавой решеткой, находилась простенькая кухонька, перетекавшая в крохотную ванную, отгороженную матовым стеклом, куда один человек просто помещался, а двое уже вступали в отношения.
Оджа оставила дверь открытой, а сама села обратно на пол – таращиться в телевизор. Ежевечерне с семи до девяти ее гипнотизировали меланхолические тамильские сериалы. В это время она побуждала всех исчезнуть. Айян сел рядом и взялся терпеливо смотреть.
– Чего эта женщина ревет? – спросил он, чтобы допечь жену. – Вчера она тоже ревела. У нее совсем нет текста?
Оджа не ответила. Ее громадные увлеченные глаза тоже намокли.
Айян сказал:
– Я пришел домой после тяжелого рабочего дня, а ты просто сидишь и смотришь телик?
Ноздри ее раздулись, но она решила промолчать. Такая у нее была стратегия.
– Знаешь, Оджа, – сказал Айян, как обычно, когда брался об этом заговаривать, – у богатых людей для всего есть название. Даже для времени, которое мужчина проводит со своей семьей.
– Правда? – спросила она, не поворачиваясь.
– Они это называют личной жизнью.
– Это по-английски?
– Да.
– А зачем это как-то называть?
– Они там всё называют, – сказал он. – Знаешь, Оджа, в высотках есть люди, которые вдруг начинают задаваться вопросами «Кто я? Что я?». И для этого у них тоже есть название.
В дверь постучали. Оджа пробормотала, что нет покоя в этом доме. Айян отпер, в комнату вошли две девочки. Одной – лет десять, вторая года на два помладше. Они сказали в один голос:
– У нас гости, нам нужны стулья. – И уволокли оба пластиковых стула.
Оджа захлопнула дверь и, словно чтобы защититься от таившихся снаружи захватчиков, накрепко заперла ее на задвижку. И опять уселась на пол. Но телевизор внезапно разразился жизнерадостной попевкой рекламы шампуня. Она вскочила и шагнула в кухню. Оджа точно знала, сколько длятся эти рекламные паузы. Первая – самая долгая, и за это время она старалась разделаться со всей стряпней.
– Ты глянь, – сказал Айян про рекламу. – У этой женщины проблема. Громадная прямо-таки проблема. У нее волосы жидкие и слабые. Вот в чем беда-то. И вот она применяет шампунь. А теперь посмотри. Она счастлива. Никаких больше проблем. Мужчина пожирает ее глазами, а она лишь на него косится. Волосы у нее теперь очень густые и крепкие.
Айян смеялся, но Оджа знала, что на скулах у него ходят желваки. Она не отворачивалась от дрожавшей на плите посудины. Ждала, пока Айян выплеснет всю свою ненависть.
Он говорил:
– Вот что эти мерзавцы считают бедой. Выпадение волос. Вот их страшная беда. – И потом вдруг спросил: – А где Ади?
Оджа ответила:
– Девочки и бабочки, мальчишки и мартышки.
Бо́льшую часть ее поговорок Айян не понимал.
– Оджа, где он?
– Бог знает, что на уме у этого странного мальчика, – сказала Оджа. Но именно она пылко попросила его убраться вон перед началом сериала.
* * *На просторной террасе, промазанной битумом и окруженной высившимися вдали зданиями, маленькими разрозненными компаниями расселись люди. Под беззвездным небом вопили и носились дети. Один мальчик лет десяти молча стоял в углу. Волосы намаслены и жесточайше причесаны. Футболка с Эйнштейном, весело высунувшим язык. У мальчика ясные черные глаза – глаза Оджи. В левом ухе слуховой аппарат. Белый проводок убегает за ворот футболки.
Ему, похоже, не очень хотелось носиться, хотя вроде было очень интересно, что происходит вокруг. Чуть погодя рядом с ним собрались дети. Они радостно пыхтели, и кто-то решил, что, раз все очень устали, надо играть в мужа-и-жену. По их мнению, это была отдыхательная игра.
Без особых перепалок все разделились на пары. Оставшуюся без пары девочку быстро объединили с молчаливым мальчиком. Она оглядела его снисходительно: она – девочка, а он-то – мальчик. Он не просил объяснений, но она растолковала ему правила.
– Все просто, – сказала она для затравки. – Надо вести себя как родители.
Остальные парочки разбрелись по разным углам террасы, где размещались воображаемые рынки и театры. Мальчик посмотрел на свою девочку пару секунд и задумался, чем бы им заняться из того, что делают родители. И тут в его диковинно крупную голову пришло решение.
