Евгений Комарницкий - Эныч
Того, что нужно, в холодильнике нет. На подоконнике рядом с покосившимся фикусом тоже ничего нет. Пусто и под столом. Эн Энович подкрадывается к буфету, тянет на себя дверку и, зажмурившись, запускает внутрь деревянную руку.
Есть! Пальцы осязают. Стукает сердце.
— Ф-фу, ЛЯТЬ, — выдыхает Эн Энович.
Наполнен и осушен стакан. Занюхав водку листом фикуса, Эн Энович поднимает и застегивает запутавшиеся в ногах брюки, грозит пальцем растению и садится на табуретку.
Родными дядями приходят душевное равновесие и покой. Наполняется жизнью тело. В окне золотятся стебли восходящего из-за домов июньского солнца. Слышатся голубиное гульканье с соседнего карниза, бронзовые крики утренних бегунов, ровное гудение ТЭЦ. Эх, если бы не работа…
— ДЯДЕК с ним, с заводом, — решает Эн Энович и допивает водку. Взяв со стола недоеденную овсяную лепешку и пережевывая ее, Эн Энович обращает внимание на то, что она лежала на дневнике его сына-четвероклассника Сережи.
— Забыл дневник, СРАНЦ, — благодушно отмечает Эн Энович и, икнув, добавляет — Выпорю.
Покинув табуретку, он подходит к окну. Распахивает его и глубоко вдыхает в себя утреннюю порцию свежего воздуха.
— Ах, ле-е-то-о-кот-ле-ета-а, — напевает Эн Энович. Потом ему на ум приходит классическое — Парам-парам-парадаваться на своем веку…
Его пение неожиданно прерывается: Эн Энович ощущает мужское желание. Он удивляется: с чего бы это? Жена на работе. В квартире никого нет. Эн Энович осматривается. В углу над мусорным ведром колеблется нечто розовато-серовато-прозрачное. Желание у Эна Эновича увеличивается. Он приближается к ведру и пытается ухватить нечто, которое, издав тихий писк, ускользает от него и перемещается к табуретке. Эн Энович на всякий случай переворачивает ведро. Гремит пустая консервная банка, сыпятся картофельные очистки, образуется на полу бурая лужица. Придерживая шалящую плоть, Эн Энович устремляется к загадочной серо-вато-розоватости и оказывается в объятиях густого сладкого тумана. Через распахнутый ворот рубахи проникают и сползают по груди, спине влажные теплые щупальцы. Захватывают низ живота.
Эн Энович вскрикивает. Крутанувшись волчком, выбрасывается из кухни в коридор и, в компании плетенок и пиджака, — на лестницу.
На лестнице Эн Энович сталкивается с соседкой — коротконогой пингвинотелой пенсионеркой Натальей Яковлевной. Подъезд переполняется возмущенным шипением. Во дворе Эн Энович останавливается, несколько успокаивается и, переводя дыхание, говорит:
— ДЯДЬКОВНЯ какая-то.
Через секунду из покинутого Эном Эновичем подъезда доносится истошный крик Натальи Яковлевны, и из дверей вылетает белая студенистая масса, к которой прилипли солнцезащитные очки. Масса ведет себя довольно активно: пляшет, кривляется, подмигивает Эну Эновичу из-под очков и норовит ухватить его за локоть. Эн Энович отмахивается.
— Пошла в ДЗУ-ДЗУ, зараза!
Нахальное существо молниеносно шмыгает в парадное, и сверху доносится гамма воплей различных тональностей, принадлежащих Наталье Яковлевне. Эн Энович бросается за угол.
Двор, угол, проспект. Прыжок через траншею. Площадь Корво-лана.
Переходя с бега на шаг, он пытается осмыслить происшедшее.
«Полбутылки. Нет, меньше… Стакан с довеском. Несерьезно. А несерьезно, так и думать нечего. Ломать голову. Чепуха привидится — а ты разбирайся. Сволочи!»
Свернув с площади в Луков переулок, Эн Энович оказывается у пивной.
— Эныч!
Со стороны Старозаветной улицы к пивной приближается его знакомый по двору, Коля Кувякин.
— Третьим будешь? — говорит Коля. — Я Семена в стекляшку послал.
Эн Энович смотрит на уличные часы. Восемь.
— Семена-то? Он же РЗИБАЙ, — негодует Эн Энович. — Не достанет.
— Будь спок. Достанет. Пойдем пока по кружечке пропустим. Взяв пиво, они выходят на улицу.
Среди разноголосья выделяется сочный бас потомственного рабочего Михеича.
— Молокосос, — гудит Михеич. — Откуда деньги-то на пиво? Украл? Сколько, говоришь, лет? Двадцать четыре? Сопляк еще. Я до женитьбы рюмку ко рту не подносил. Мимо пивной проходить боялся. А вы?.. Распустились.
Сделав пару глотков, Коля поглаживает мутный бок кружки.
— Ты, я гляжу, уже в спортивной форме? Эн Энович кивает. Отхлебывает.
— Тебе с твоей попроще, — вздыхает Коля. — Она у тебя на смене, а…
Эн Энович машет рукой:
— Да БЕ-БЕ она в глот! О бабах еще талдычить!..
— Работать не хочешь! — раздается гудок Михеича. — Я с двенадцати у станка.
— Часов или лет? — интересуется ехидный голос.
— Что? — ревет Михеич. — Да я сорок лет. Мальчишкой. Родину. Под Ельцом. Проливал. — У него перехватывает дыхание. Михеич хрипит — Кулаков. Лебеду жрал. С белофиннами. Сволочь.
— Понесло козла по кочкам, — смеется Коля. — Телек вчера смотрел? Видел, как «Спартак» «конюшню» обул?
— «Спартак» — ГНО, — бурчит Эн Энович.
— А другие, что — лучше? — не соглашается Коля.
Эн Энович ответить не успевает: появляется запыхавшийся Семен.
— Что? Взял? — спрашивает Коля.
— Да взял, конечно. Водку. Только такое дело, понимаете ли, — Семен заглаживает жидкими волосами надлобную лысину, дергает острым носом. — Я уже взял, расплатился, а Светка-продавщица мне говорит: «Пойдем в подсобку, морячок, там у меня для тебя еще что-то есть». Заходим, и тут, понимаете ли, она бросается на меня. И начали мы с ней, конечно, под полными парусами бороздить океанские просторы. А когда перешли экватор…
— Ладно, не заливай, — перебивает Семена Коля. — Все же знают: ты на подлодке служил, комиссован по радиации, и дядек у тебя давно проржавел. Давай, доставай пузырь!
— Нет, ребята, я не вру. Все так, понимаете ли, и было. Вы только не беспокойтесь, но когда мы со Светкой пришвартовались, бутылки я не нашел. Ее, наверное, под шумок примагазинная алкашня увела. Но вы, конечно, не волнуйтесь, ребята, — Семен выставляет перед собой ладони, — сейчас, понимаете ли, все придумаем обязательно…
— Ах ты рачок недоношеный! — сжимает кулаки Коля. — Да я тебе щас…
— О! Михеич здесь! — вскрикивает Семен. — Что ж вы молчали, демоны! Сейчас, конечно, пятерка будет!
— Михеич не даст, — произносит Эн Энович. — ПИНДР он. Такой же, как ты.
— Да вот он и сам к нам идет. Вы пока про Светку дослушайте… — Семен вдруг смолкает. К ним пробирается Михеич. Его походка неузнаваема. Михеич пританцовывает, покручивая тощими бедрами.
— Мальчики! — голос Михеича теперь звучит почему-то гораздо выше. — Приветик!
— Приветик, — говорит обалдевший Коля.
Глазки потомственного рабочего, скользнув по Коле и Энычу, впиваются в фигуру Семена. Шея Семена чуть удлиняется, выгибаются уголки его губ.
— Что, мальчики, сообразим? — обращается ко всем Михеич, не отрывая взгляда от зарумянившегося Семена.
— Мы щас, — поспешно объявляет Семен, обхватывая Михеича за талию и уводит.
— Да я ведь с двенадцати… — доносится до Эна Эновича и Коли.
— А я, понимаешь ли, конечно… Парочка скрывается из виду.
— По-моему они шизанулись, — вертя пустую кружку, заявляет Коля. — Что теперь делать-то, Эныч?
— Пить, — говорит Эныч. Слышится торопливый шепот:
— Милиция!
Поигрывая блестящим на солнце никелированным свистком, к толпе приближается младший сержант милиции. Его фуражка лихо сдвинута на затылок, глаза-лазеры ощупывают примолкнувшие фигуры посетителей.
Цыкнув зубом, Эн Энович изрекает:
— МУСР БНЫЙ.
— Мусора испугались, — качает головой Коля. — Ну народ!
Он приподнимается на цыпочках и смотрит по сторонам. Эн Энович сделав последний глоток, неторопливо отставляет кружку.
— Где милиция? Какая милиция? — бубнят в толпе.
Слышен уверенный зычный голос:
— Не бэ, мужики. Ментов не видать. Погнали. Коля толкает Эныча.
— Пора отовариваться, дядя!
Приятели направляются к магазину. Стихает позади звон стаканов, удаляется мерный шум разговоров, скрипит навстречу им знакомая коляска инвалида.
На свежей куче мусора горбатый толстошеий ворон топчет полоску красной материи и сияющий свисток. Кувякин награждает пернатого солидным плевком.
Определив бутылку во внутренний карман пиджака, Коля удовлетворенно похлопывает по выпуклости.
— Ну — все хоккей. Теперь не мешает раздобыть огурчик или селедочку. У тебя дома как? Есть закусон? Может, заскочим?
— Черняшку с солью найдем, — обещает Эныч.
Они не успевают пройти и десяти метров, как слышат:
— Та-а-ак!
Перед Эном Эновичем возникает знакомая круглая физиономия начальника цеха, Рагулина.
— Прогуливаем!
Рагулин строг, лыс и опрятен. Коля отступает в сторонку. Эн Энович перетаптывается с ноги на ногу.
