Стив Мартин - «Радость моего общества»
— А кто это летает по воздуху? Это Тедди летает!
Утром они ускользнули, снялись, как караван из оазиса, — и вернулся тихий и подавленный я.
* * *
Меня угнетала мысль, что мои регулярные встречи с Клариссой прекратились. Я не знал, чем заполнить эти два часа, вокруг которых, как вокруг двойных звезд, вращалась прежде моя неделя. Кроме того, я беспокоился за Клариссу, которая уже несколько дней не выходила на связь. Опасался, что меня отсекли от группы, как воплощение ужасных воспоминаний. Но в день и почти ровно в час нашей обычной встречи я ее увидел — Кларисса переходила улицу, держа Тедди под мышкой, как куль с навозом. В другой руке она несла холщовую сумку с детскими вещами, которые выпирали и кудрявились во все стороны.
Я открыл дверь и сказал "здр", но она оборвала меня.
— Можно тебя попросить об услуге? — Просьба содержала такой заряд раздражения, что я испугался, как бы она не растратила все его запасы, не оставив ничего для других случаев. — Ты не посидел бы с Тедди пару часов?
Не говоря ни слова, я забрал у нее ребенка. И тут же понял, почему она держала его, как мешок с навозом.
— Его надо переодеть, — сказала она. "Еще как надо", — подумал я. Войдя в квартиру, Кларисса добавила: — Я его сейчас переодену. Ему должно хватить.
Время явно поджимало — Кларисса торопливо поменяла подгузник, показала мне на пару игрушек, которыми нужно перед ним трясти, вручила мне бутылочку с яблочным соком, записала номер своего сотового, попыталась объяснить, что за спешка, сказала, что вернется через два часа. Добавила, что Лоррейн вернулась в Торонто, поцеловала на прощание Тедди, обняла на прощание меня и убежала.
Таким образом, я перестал быть пациентом Клариссы и стал нянькой ее сына.
Мы с Тедди уселись на пол, и я вытряхнул холщовую сумку. Среди ее содержимого оказалось двенадцать кубиков с буквами. Эти кубики стали для нас идеальным развлечением, потому что, если Тедди восхищали их вес, форма и звук, с которым они стукались друг о друга, меня приводили в восторг рельефно вырезанные на их боках гласные и согласные. Не так просто было составить из этого набора слово. Слишком много С, В, Г, Х и Ы. И маловато А, Е и И. Так что Тедди пытался что-то строить из них, а я составлять нечто осмысленное. То, что я делал, он рушил; он их громоздил — я выкладывал; он размещал их хаотически — я группировал логически.
Пролетело два часа, вернулась Кларисса и обнаружила нас на полу посреди комнаты в полном оцепенении.
Два дня спустя я согласился приглядывать за Тедди с четырех до шести, а она предложила платить мне по пять долларов в час. А я отказался.
* * *
Порой я развлекаюсь, представляя заголовки, трубящие о заурядных событиях моих будней. "Дэниэл Пекан Кембридж покупает высококачественную карманную расческу", "Житель Санта-Моники завязывает шнурок средь бела дня". Воображаю себе эти двухдюймовые заголовки и озадаченные лица читающих это граждан на перекрестках. Но заголовок, который теперь крутится у меня в голове, родился под влиянием "Теппертоновских пирогов" — письмо от них я держал обалдевшим большим и потрясенным указательным: "Психбольной избран самым средним американцем". Письмо начиналось словом "поздравляем" и сообщало, что я выиграл конкурс сочинений компании "Теппертоновские пироги". Далее излагались мои обязанности в качестве счастливого победителя. Вместе с другими финалистами я должен принять участие в небольшом дефиле по Аллее Свободы в кампусе Колледжа Свободы. Затем нам надо будет войти во Дворец Свободы, подняться на сцену и прочесть вслух наши сочинения, после чего мне будет вручен чек на пять тысяч долларов.
Меня отчасти нервировало частое повторение в письме слова "свобода". Это могло стать примером маленькой истины, которую я открыл для себя за, почитай, тридцать пять лет жизни: чем чаще повторяется слово, тем меньше вероятность того, что оно применяется. "Скидки", "единственный", "справедливость" — вот лишь несколько таких слов, а тут еще и "свобода" начинает попахивать, как трусики Тедди. Впрочем, какая разница. Я человек не политический — в колледже я голосовал за президента США. Он тут же проиграл выборы, и мне совсем не хотелось еще раз сглазить своего кандидата, отдав за него свой голос. Какой бы ни была политическая подноготная Колледжа Свободы, я намеревался получить пять тысяч за чтение вслух.
На той неделе я практиковался в чтении своего сочинения, ангажировав Филипу в качестве зрителя пробных заездов и тренера. Ее вклад отнюдь не ограничился парой подсказок. Филипа увидела в этом случай показать кому-то — хоть кому-нибудь, — до чего сложным может быть простейшее выступление. Она травила байки, выходила из себя, говорила мне комплименты, дулась, кричала "Верю!", и вообще завела всё в дебри. Ее целью было доказать кому-то — хоть кому-нибудь, в основном — себе, — до чего у нее сложная работа, а где уж ничтожеству, вроде меня, обойтись без профессионального руководства. Я и сам едва ей не поверил, пока вдруг не заметил, что у меня всё идет гораздо лучше, когда ее нет в комнате.
В пятницу приехала Кларисса и оставила Тедди и кучу гостинцев в придачу. Она заключила меня в объятия, которые мне никак не удалось истолковать. Быть может, в лучшем случае, этот акт символизировал углубление ее любви ко мне, в худшем же — впрочем, худшего не было, ибо как минимум это был символ доверия, которым она облекала меня как временного опекуна ее сына. Когда она ушла, Тедди ударился в слезы, и я поднял его к окну, чтобы он мог ее видеть. Не уверен, что это была удачная мысль, ведь как бы я это ни подавал, он видел, что его мама уходит. Оставшись наедине с Тедди, я затеял игру в "развлеки-отвлеки". Смысл игры состоял в том, чтобы привлечь его внимание тем, что ему нравится, и тем самым отвлечь его от того, что ему не нравится. В тот день я открыл закон, гласящий: каждому развлечению соответствует равновеликое и обратно направленное отвлечение, и они укладываются в равные промежутки времени. То есть пять минут развлечения означает, что на каком-то отдаленном этапе нас ожидает пять минут отвлечения.
За первый час я исчерпал свой репертуар комических гримас и прилагаемых к ним несуразных звуков. Я перебрал все диковины в своей квартире. Я взял его на руки, и мы осмотрели все шкафы, все оконные шнуры, все комодные ручки. Мы складывали и рассыпали эти треклятые кубики. С отчаяния я решил сходить с ним в "Верное средство" — там, как мне помнилось, имелся небольшой ассортимент игрушек, и я надеялся, что Тедди соблаговолит указать, какая же из них положит конец его капризам.
Оставался примерно час до темноты, и мы с ним доковыляли до первой пары выездных дорожек на моем традиционном маршруте. Я было засомневался, стоит ли с ним переходить улицу посередине, но решил, что стоит лишний раз посмотреть по сторонам, и мои душевные терзания утихнут. Вот так Тедди стал моим первым спутником на извилистом пути к "Верному средству". Он, конечно, не задавал вопросов, не бросал косых взглядов, не отступал назад, демонстрируя, что я, по его мнению, сбрендил. И я ощутил себя едва ли не шарлатаном — раз уж ты сумасшедший, казалось мне, несправедливо подверстывать к этому делу того, кто не сечет парадигму. Если, как говорится в учебниках, мои привычки существуют, чтобы держать демонов под контролем, какой смысл демонстрировать их тому, кто заведомо не является демоном? Кто вообще — явная противоположность демона?
Спустились сумерки, интерьер "Верного средства" купался в собственном великолепном белом свете, демократично заливавшем все углы торгового зала. Свет отражался от начищенных полов и рекламных стендов так равномерно, что ничего не отбрасывало тени. Я за руку вел Тедди по проходу к секции игрушек. По пути его обворожила витрина с крекерами, и стоило немалых трудов перебить очарование гигантских красных коробок с красными кружочками и синими каемками. Приманивая Тедди кивками и соблазнительными обещаниями радостей, ожидающих его за углом, я заметил, что прямо на нас со своего насеста в "Медикаментах" смотрит Зэнди. Она не была занята ничем — и ничто другое ее не занимало. Подошел покупатель с вопросом. Она повернулась к нему, но, чтобы перевести внимание, ей хватило секунды, и взгляд снова обратился на меня, и она усмехнулась беззвучно и счастливо.
Наконец, Тедди был пришвартован у подвесного стенда с играми и игрушками, и я не просто показал ему всё — я преподнес каждую кандидатуру, как тиару на бархатной подушечке. Он же, как падишах, осматривающий невольниц, отвергал их поочередно. Всё оглядывался, хныкал и, не умея показывать точно, вскидывал ладошку пятерней, указывая в пять разных направлений. Каким-то образом — думаю, не без помощи телепатии, — он опять вывел нас к крекерам. Таков был его выбор, и выбор хороший, понял я, ибо то, что скрывалось внутри, было интересно на ощупь, податливо на излом и, в конечном итоге, съедобно.
