Пелам Вудхаус - Переплет
Кухарка спит.
Дворецкий пишет письмо матери.
Мэдвей, горничная миссис Гедж, занимается своими обязанностями, чтобы, переделав все, пройтись к озеру и отдохнуть там с детективным романом, читать который она начала накануне вечером.
Пэки разыскивает Джейн.
А Джейн стоит на заросшей тропинке, вьющейся по холму, на котором расположилось шато, и задумчиво глядит на гавань.
День, как мы уже намекали, был не из самых удачных для жаворонков и улиток. Тот факт, что жаворонки на крыле, а улитки на листе, приносил мало утешения Геджу. Так же мало утешало это обстоятельство и Джейн. Пока она стояла, обозревая пейзаж, сердце у нее ныло. С тех пор как внезапная любовь бросила их в объятия друг другу, она впервые задумалась, а вправду ли ее Блэр так богоподобен, как она считала. Ей даже подумалось на миг, а нет ли в нем, если покопаться, чего-то и от хлюпика?
Едва выскочив из подсознания, мысль эта моментально унырнула обратно, но все-таки возникла, отчего Джейн охватило смутное беспокойство. Молниеносная мысль омрачила солнечный свет и унесла по меньшей мере процентов сорок удовольствия от лазурного неба и щебетания птичек.
В последние несколько дней Блэр, несомненно, выказывал себя не с лучшей стороны. Постоянное общение с сенатором породило в нем раздражительность, брюзгливость и жалость к себе. На их коротких тайных встречах, когда Джейн предпочла бы беседовать о любви, он стремился свернуть разговор на свои личные горести, да так на них и застревал. А это мучительно для чувствительной и романтичной девушки: летишь как на крыльях в тихих сумерках, чтобы увидеть возлюбленного, и выясняется, что единственное его желание — обсуждать привычку ее отца швыряться в него овсяной кашей.
Однако все бы это Джейн могла простить, если бы Блэр хоть раз пришел с хитроумным планом кражи. Если правда, что критический час порождает Героя, правда и то, что критический час безжалостно разоблачает слабаков. Как заговорщик Блэр выказал полную свою никчемность. Никакого конструктивного курса действий выдвинуть он не сумел. С таким же успехом его могло бы и не быть здесь.
Нехотя Джейн пришла к выводу: в подобных затруднительных обстоятельствах ей требуется кто-то, больше похожий на Пэки Франклина. Вот он, понимала она, человек действий, на которого можно положиться; он хотя бы попробует что-то предпринять, а не станет без толку слоняться и тратить попусту время на нытье из-за того, что кто-то метнул в него капельку овсянки. Да, она вспоминала Пэки с печалью, и внезапно ей всем сердцем пожелалось, чтобы он оказался здесь, и сейчас же. А подняв глаза, она увидела, что он и вправду здесь, спускается к ней по тропинке. Вот это быстрое обслуживание, подумала Джейн и подпрыгнула в изумлении дюйма на два с четвертушкой, чувствуя себя Аладдином, случайно потеревшим лампу.
— Вы!
То же самое выкрикнула она и в предыдущую их встречу, но тогда это короткое слово разорвалось точно ручная граната. Теперь же оно вызвало на лице Пэки радостную улыбку. Знаток словечка «вы», он сразу распознал его тайный смысл — благожелательность и даже восторг. Такое «вы» всегда приятно услышать молодому человеку.
— Что?… Почему?… Как?…
Пэки пожал ее маленькую ручку. Строгий ревнитель нравов, пожалуй, отметил бы, что для помолвленного с другой он пожимает ее чересчур ласково.
— Все в порядке!
В нескольких простых словах Пэки обрисовал ситуацию. Он передал разговор с виконтом де Блиссаком и более недавнюю беседу с Геджем. Предвосхищая возможный вопрос: а как же теперь, очутившись в шато, он намерен проникнуть в запертый сейф, — Пэки поведал о безграничной благодарности Супа в доказательство того, что у него имеется рукастый помощник. Сейчас, сообщил он, нужно дождаться миссис Гедж, потом оставить открытым ближайшее окно, а уж Суп довершит остальное.
— Вот такие дела, — завершил рассказ Пэки.
Джейн глубоко вздохнула. Не будь она на редкость прелестной девушкой, кто-то мог бы и сказать, что она засопела. В глазах у нее сиял свет, какого Пэки еще не видел. Сияние ему очень понравилось, и его снова укололо сожаление — ах какая девушка бросается в объятия этому обсевку природы, Блэру Эгглстону!
— Ой, как вы чудесно все устроили! — тем временем вскричала она.
— Ну что вы! Ничего особенного.
Сейчас-то и вообще не было ни малейшей необходимости снова брать и пожимать ее ручку, но он все-таки взял и пожал.
— Почему вы все это делаете для меня?
Джейн затронула вопрос, который и самого Пэки ставил в тупик. Нелепо было бы предполагать, что легкая физическая привлекательность как-то повлияла на человека, помолвленного с леди Беатрисой. Приходилось относить все за счет внутреннего благородства. Встречаются порой такие люди — великодушные, бескорыстные альтруисты. Без всякой личной выгоды носятся они по белу свету, творя добро налево-направо.
Слишком скромный, чтобы выдвигать такую теорию, Пэки только отмахнулся.
— Ну, мне подумалось, что вам потребуется помощь. Как я догадался из ваших слов по телефону, от Эгглстона вы особого проку не ждете.
— От Блэра вообще толку нет! — вздохнула Джейн.
— Этого я и опасался.
— Он никак не может оторваться от мыслей об овсяной каше.
— От каши?
— Ой, ну все случилось в первое же утро. Папа потребовал завтрак в постель, и Блэр принес. А кухарка, зная, что папа — американец, естественно, сочла, что ему на завтрак требуется овсянка, а папа именно ее терпеть не может. Овсянку то есть, не кухарку.
— Многие не могут ее терпеть.
— Да, но он не сказал об этом попросту. Не такой у него характер. О нет! Дождавшись, пока Блэр поставит поднос у кровати, он поднял крышку и спрашивает: «А это что? Овсянка?» Блэр отвечает: «Да, овсяная каша». Папа переспрашивает мягко так, ласково: «Ах, овсянка?» Блэр уже двинулся к дверям, и вдруг что-то горячее и скользкое хлопнуло его по затылку. А папа сидит в кровати и зачерпывает ложкой овсяную кашу. Блэр стал гадать, что же это такое, почему у него весь затылок в каше. Тут папа вынимает полную ложку и, придерживая дно левой рукой, а верх — двумя пальцами правой, мечет ее, ну, знаете, как раньше, в древности, метали из катапульты ядра? Все выплеснулось на Блэра, прямо ему в лицо.
Легкая дрожь сотрясла стройную фигуру Пэки. Ему припомнился эпизод со стрижкой, и до него дошло, на какой же риск он, беспечный, так опрометчиво нарывался. При мысли, что Амброуз Опэл мог сотворить, окажись у него под рукой бланманже или чашка бульона, его озноб прошиб.
— Ну, значит, стоит Блэр с кашей на затылке и по всему лицу — в общем, сплошная каша, — а папа так спокойненько, с обаятельной улыбкой, и говорит: «Не люблю овсянку». Это происшествие засело у Блэра в мозгу. Боюсь, он чуточку злится. Говорит, мне следовало предупредить его, чему он себя подвергает.
— Откуда вы-то могли угадать?
— Папа рассказывал мне, что его камердинеры никогда не задерживаются у него дольше чем на неделю, но объяснял это тем, что большевистский дух сейчас очень силен. Досадно все это. Блэр стал капельку капризным… сварливым… вряд ли он очень счастлив.
— Да, вряд ли. Лично я скорее впал бы в немилость у Аль Капоне, чем служил камердинером у вашего папы.
Пэки был бы не прочь развить эту тему, но в эту минуту донеслось пыхтение и из-за поворота появился самолично сенатор Опэл.
При виде Пэки сенатор застыл как вкопанный. На лицо его набежала тень озабоченности: последнее время он много нервничал, а нервы, как ему было известно, вызывают галлюцинации. Потом, рассмотрев, что призрак держит его дочь за руку, а та, по всей видимости, вполне осознает его присутствие, он чуточку приободрился. Когда Джейн повернулась к нему и окликнула: «А, папа! Это мистер Франклин!» — последние его сомнения развеялись, а остатки страха сменились праведным гневом.
— Только, — продолжала Джейн, пока лицо ее папы постепенно багровело от воспоминаний о стрижке, а глаза, устремленные на Пэки, загорались огнем, — смотри не забудь: теперь ты должен называть его «виконт де Блиссак»!
Как подметил еще Шекспир, нет ничего скучнее, чем история, рассказанная дважды, но когда Пэки второй раз повествовал о событиях, которые привели его в шато под чужим именем, в манере Джейн не было и намека на скуку. Она буквально сияла, вставляя изредка: «Правда здорово?» и «Подумай только, папа, как умно!».
Сенатор и сам не остался равнодушным. Потихоньку багровый оттенок сползал с его физиономии, а на ней проступали благоговение и почтительность, как незадолго до того на лице его дочери, а еще раньше — на лице Геджа. Ближе к финалу он засопел и, наконец, заговорил с видом человека, для которого все прояснилось.
— Так вы — тот самый парень?
— Какой, папа?
— Да тот, про кого ты говорила мне в Лондоне. Ну, за которого ты хочешь выйти.
