О. Генри - Под лежачий камень (сборник)
— Я пришел вас арестовать, — говорит сыщик.
— На каком основании?
— По обвинению в убийстве Мари Крюшон в ночь на семнадцатое августа.
— Какие у вас улики?
— Я видел это собственными глазами, а затем вы сами признались мне во всем на шпиле собора Нотрдам.
Расхохотавшись, граф достает из кармана какую-то бумажку.
— Прочтите, что здесь написано, — говорит он. — Вот вам неопровержимое доказательство того, что Мари Крюшон умерла от разрыва сердца.
Сыщик Тикток смотрит на бумажку.
Это чек на сто тысяч франков.
Тикток мановением руки повелевает жандармам удалиться.
— Мы допустили ошибку, господа, — говорит он и, повернувшись, направляется к двери, но граф Канайя преграждает ему путь.
— Одну минуту, месье, — говорит он.
Граф Канайя срывает с себя фальшивую бороду, и мы видим сверкающий взгляд и всемирно известные черты знаменитого сыщика Тиктока.
А затем, прыгнув вперед, он срывает парик и накладные брови со своего посетителя, и перед ним, скрежеща зубами в бессильной ярости, стоит Серый Волк.
Тайна убийства Мари Крюшон так никогда и не была раскрыта.
Я интервьюирую президента
Перевод И. Гуровой.
(Вряд ли кто-нибудь успел забыть, что месяц тому назад можно было купить круговой билет в Вашингтон и обратно со значительной скидкой. Чрезвычайная дешевизна этого билета подвигла нас обратиться к некоему остинскому гражданину, принимающему общественные интересы близко к сердцу, и занять у него двадцать долларов под залог нашего типографского станка, а также коровы, и под поручительство нашего брата вкупе с небольшим векселем майора Хатчинсона на четыре тысячи долларов.
Мы приобрели круговой билет, две венские булочки и изрядный кусок сыра, каковые вручили одному из наших штатных репортеров с заданием съездить в Вашингтон и взять интервью у президента Кливленда, по возможности натянув нос всем прочим техасским газетам.
Наш репортер вернулся вчера утром по проселочной дороге. К обеим его ступням были аккуратно привязаны куски толстой, сложенной в несколько слоев мешковины.
Оказалось, что он потерял круговой билет в Вашингтоне и, разделив венские булочки, а также сыр, с искателями должностей, которые несолоно хлебавши возвращались к себе тем же путем, добрался до дому голодным, с волчьим аппетитом и в надежде на сытный обед.
И вот, правда, с некоторым запозданием, мы печатаем его сообщение об интервью, взятом у президента Кливленда.)
Я — старший репортер «Роллинг стоун».
Примерно месяц тому назад главный редактор вошел в комнату, где мы сидели с ним, беседуя, и сказал:
— Да, кстати. Поезжайте в Вашингтон и возьмите интервью у президента Кливленда.
— Ладно, — сказал я. — Счастливо оставаться.
Через пять минут я уже сидел в сказочно пышном пульмановском вагоне и трясся на пружинном плюшевом сиденье.
Не стану рассказывать подробности моего путешествия. Мне была предоставлена карт-бланш и велено не стесняться в расходах, если у меня будет чем их оплатить. Ублаготворение моего организма было предусмотрено на самой широкой ноге. И Вена и Германия прислали яства, достойные моего взыскательного вкуса.
В пути я всего лишь раз сменил вагон и рубашку и с достоинством отказался разменять два доллара какому-то незнакомцу.
Виды по дороге в Вашингтон разнообразны. Их можно созерцать в окно, а стоит отвернуться, как они же поражают и чаруют взор в окне напротив.
В поезде было очень много Рыцарей Пифии[16], и один начал было практиковать тайное орденское рукопожатие на ручке моей дорожной сумки, но у него ничего не вышло.
По прибытии в Вашингтон, который я сразу узнал, будучи весьма начитан в биографии Джорджа, я покинул вагон столь поспешно, что забыл вручить представителю мистера Пульмана причитающийся ему гонорар.
Я без промедления направился к Капитолию.
Как-то раз во власти jeu d’esprit[17] я изготовил сферическую модель эмблемы нашей газеты — «катящийся камень, который не обрастает мхом». Я взял деревянный шар размером с небольшое пушечное ядро, покрасил его в темный цвет и приделал к нему перекрученный жгутик длиной дюйма в три, как символ мха, которым он не обрастает. И я захватил его с собой в Вашингтон вместо визитной карточки, рассчитывая, что каждый с первого же взгляда уловит столь изящный намек на нашу газету.
Предварительно изучив план Капитолия, я двинулся прямо к личному кабинету мистера Кливленда.
В вестибюле я встретил служителя и с улыбкой протянул ему мою визитную карточку.
Волосы у него встали дыбом, он, как олень, помчался к двери, лег на пол и мгновенно скатился во двор по ступеням длинной лестницы.
— Ага! — сказал я себе. — Наш подписчик-неплательщик.
Затем я увидел личного секретаря президента. Он писал письмо о тарифах и заряжал утиной дробью охотничье ружье мистера Кливленда.
Едва я показал ему эмблему моей газеты, как он выпрыгнул в окно на стеклянную крышу оранжереи, чаровавшей взор редкостными цветами.
Это меня несколько удивило.
Я проверил, в порядке ли мой костюм. Шляпа не съехала на затылок, и вообще в моей внешности не было ничего, что могло бы внушить тревогу.
Я вошел в личный кабинет президента.
Он был один и беседовал с Томом Окилтри. Увидев мой шарик, мистер Окилтри с пронзительным визгом выскочил из кабинета.
Президент Кливленд медленно поднял на меня глаза. Он тоже увидел мою визитную карточку и сказал сиплым голосом:
— Будьте любезны, подождите минутку.
Президент принялся рыться в карманах сюртука и вскоре извлек из них исписанный листок.
Положив листок на стол перед собой, он встал, простер одну руку над головой и сказал с глубоким чувством:
— Я умираю за свободу торговли, за отечество и… и… и… и за все такое прочее.
Тут он дернул за веревочку, и на столике в углу щелкнул фотоаппарат, запечатлев нас обоих.
— Не надо умирать в палате представителей, мистер президент, — посоветовал я. — Пройдите лучше в зал заседаний сената.
— Умолкни, убийца! — сказал он. — Пусть твоя бомба свершит свое смертоносное назначение.
— Я не прошу о назначении, — произнес я с достоинством. — Я представляю «Роллинг стоун», газету города Остин, штат Техас. Ее же представляет и эмблема, которую я держу в руке, но, по-видимому, не столь удачно.
Со вздохом облегчения президент опустился в кресло.
— А я думал, вы динамитчик, — сказал он. — Минутку… Техас? Техас?
Он направился к большой настенной карте Соединенных Штатов, ткнул указательным пальцем примерно в Айдахо, зигзагом повел палец все ниже и, наконец, нерешительно остановил его на Техасе.
— Ага, вот он! У меня столько дел, что иной раз я забываю самые простые вещи. Погодите-ка… Техас? А, да! Это тот штат, где Айда Уэлс и орава цветных линчевали какого-то социалиста по фамилии Хогг за то, что он безобразничал на молитвенном собрании. Так, значит, вы из Техаса. Я знавал одного человека из Техаса. Дэйв Калберсон — так, кажется, его звали. Ну, как там Дэйв? И его семейство? А детишки у Дэйва есть?
— Его парнишка в Остине работает, — сказал я. — Возле Капитолия.
— А кто сейчас президент Техаса?
— Я не вполне…
— Ах, простите! Опять забыл. Мне казалось, я что-то слышал о том, что его вновь объявили самостоятельной республикой.
— А теперь, мистер Кливленд, — сказал я, — не ответите ли вы мне на кое-какие вопросы?
Глаза президента подернулись какой-то странной пленкой. Он выпрямился в кресле, как механическая кукла.
— Приступайте, — сказал он.
— Что вы думаете о политическом будущем нашей страны?
— Я хотел бы заявить, что политическая необходимость требует чрезвычайной безотлагательности, и хотя Соединенные Штаты в теории связаны нерасторжимо и в принципе делимы и не едины, измена и внутриполостные раздоры подорвали единокровие патриотизма и…
— Минуточку, мистер президент, — перебил я. — Будьте добры, смените валик, а? Если бы мне нужны были прописи, я бы мог получить их от Америкен ассошиэйтед пресс. Носите ли вы теплое белье? Ваш любимый поэт, приправа, минерал, цветок, а также чем вы предполагаете заняться, когда останетесь без работы?
— Молодой человек! — строго произнес мистер Кливленд. — Вы себе много позволяете. Моя частная жизнь широкой публики не касается.
Я извинился, и к нему не замедлило вернуться хорошее настроение.
— В сенаторе Миллсе вы, техасцы, имеете замечательного представителя, — сказал он. — Честное слово, я не слышал более блестящих речей, чем его обращения к сенату с призывом отменить тариф на соль и повысить его на хлористый натрий.
— Том Окилтри тоже из нашего штата, — сказал я.
