Пэлем Вудхауз - Дева в беде
— Серьезно? Ну так молчи. Я, знаешь ли, должен оберегать свою репутацию.
— Сказано, добра желаю. Я вам могу помочь.
Тут воззрения Джорджа на детоубийство несколько изменились. В конце концов, подумал он, юности многое прощается. Юности смешно, что кто-то целует письма, и она смеется. Конечно, это не смешно, это — прекрасно, но что толку спорить? Пусть похихикает, а когда отхихикает свое, пусть действует, помогает. Такого союзника, как Альберт, презирать нельзя. Джордж не знал, что входит в пажеские обязанности, но они, должно быть, оставляют много времени и свободы; дружески же расположенный к нему житель замка, имеющий время и свободу, и есть то, что нужно ему, Джорджу.
— Спасибо, — сказал он, усилием воли собирая черты лица в относительно доброжелательную улыбку.
— Могу! — настаивал Альберт. — Сигаретка есть?
— Ты куришь?
— Когда раздобуду сигаретку, курю.
— Очень жаль, но не могу тебе посодействовать. Я не курю сигарет.
— Придется курить свои, — грустно сказал Альберт.
Он углубился в тайники кармана и достал оттуда обрывок бечевки, нож, ключичную косточку какой-то птицы, два шарика, смятую сигарету и спичку. Бечевку, нож, косточку и шарики он убрал на место, спичкой же чиркнул о наиболее тугую часть своего тела и запалил сигарету.
— Могу помочь.
— Сейчас ты мне скорее помешал, — сказал Джордж, отшатываясь.
— Э, что?
— Неважно.
Альберт с удовольствием затянулся.
— Я все про вас знаю.
— Вот как?
— Про вас и леди Мод.
— Ах вот как? Все знаешь?
— Я у скважины подслушивал, когда они ругались.
— А они ругались?
Слабая улыбка озарила лицо Альберта при сладком воспоминании.
— Жуть как ругались! Орали и вопили на всю улицу. Про вас и про леди Мод.
— А ты все впитывал, да?
— Э, что?
— Я говорю, ты все это слушал?
— А то! Я ж вас вытянул в лупарею, так конечно слушал. Джордж потерял нить.
— В лупарею? Что такое лупарея?
— Ну как это, бросают бумажку в шляпу. Кто вытянет счастливый билет, того и деньги.
— Ах, лотерея!
— Я и говорю.
Джордж по-прежнему недоумевал.
— Не понимаю. В каком смысле ты вытянул меня в лупарею, то есть в лотерею? Что это за лотерея?
— Да у нас, в людской. Эт' все Кеггс, он начал. Он говорит, он всегда такую заводил, где служил дворецким, если там дочки в доме. Балы всякие, то-се, дочка замуж и выскочит. Ну вот, Кеггс пишет всех мужчин на бумажках, бросает в шляпу, а ты платишь пять шиллингов за билет и тянешь. Кто угадает, тот забирает все деньги. А если дочка ни за кого не выйдет, тогда деньги прячут и прибавляют, когда другой бал.
Джордж даже задохнулся. Тайны людской в знатных домах Англии ошеломили его. Изумление, впрочем, скоро сменилось негодованием.
— То есть как? Вы ставите на леди Мод?! Ну и гады.
Альберт обиделся.
— Эт кто гады?
Джордж почувствовал, что нужна дипломатия. В конце концов, от этого юноши зависит многое.
— Я имел в виду дворецкого, как его, Кеггса.
— Он не гад, он — змей, — Альберт затянулся, чело его потемнело. — Всегда он тянет. И как это он ухитрился вытянуть кого надо!…
Альберт прыснул.
— Но тут я его достал, прям как есть! Он вообще меня хотел не пускать. Мал еще, говорит. Хотел без меня тащить. «Врежьте ему в ухо, — это он говорит, — и гоните к чертям». А я говорю: «Хрена! А чего мне будет, ежли я пойду к его милости и накапаю?» Он говорит: «Ладно, пущай, где твой пятак? Только ты тащи последним, потому как младше всех». Ладно. Они тащат, и, конечно, Кеггс вытягивает — кого? Мистера Бинга.
— Мистера Бинга, вот как?
— Ага. Все знают, что Реджи — козырная карта. Ну он и рад! Во всю морду, змеюка! А моя очередь как дошла, он мне и говорит: «Извиняюсь, Альберт, а только имен-то нету! Все вышли!» «Правда, — я говорю, — все вышли? Ну ладно, коли вы все такие честные собрались, дайте и мне честный шанец». А он говорит: «Эт в каком смысле?» А я говорю: «Напиши на бумажке „мистер икс“, и ежели ее милость на ком-нибудь женится, кто не был на балу, я и выиграл». «Хорошо,
— это он говорит, — а ты знаешь, какие у нас условия? Ничего вообще не считается, если не выйдет за две недели после бала», — это он мне говорит. «Ладно, — я говорю, — давайте, пишите билет, так оно будет честно и по-людски». Ну, пишет он билет «мистер икс», а я говорю им всем: «Будете свидетелями. Если кто не с этого бала и она на нем женится, тогда я выиграл весь котел». — Они говорят, мол, все правильно, и я им тогда прямо так и леплю: «Не слыхали? Наша миледи влюблена в одного американца». Они сначала не верили, а потом Кеггс пораскинул мозгами, сложил, помножил, то да се, сразу побелел, как простыня, и говорит, это надувательство, тянуть все заново, а они говорят, нет, все честно, один предложил за мой билет десятку откупного. Ну, я
— ни в какую. Вот, — подытожил Альберт, бросая окурок в камин как раз вовремя, чтобы не обжечь пальцы, — я и хочу вам помочь.
Из всех известных состояний духа среднему человеку труднее всего долго поддерживать в себе возвышенное негодование. Джордж был именно человек средний, и в течение только что отзвучавшего монолога все время чувствовал, что куда-то сползает. Сначала его просто тошнило; потом, помимо воли, смешило; теперь же, когда он узнал все факты, он не мог думать ни о чем, кроме небывалой удачи — он обрел союзника, сочетающего не по годам развитый ум с полным отсутствием совести. На войне как на войне, в любви — как в любви: и там и тут человек практичный требует от своих соратников скорее умения драться, чем величия души. Паж, исполненный больших достоинств, в данном случае был бы бесполезен. Альберт, который при таком непродолжительном знакомстве успел показать, что достоинства ему неведомы и он не распознает их, даже если их поднесут ему с зеленым горошком, обещал стать бесценным помощником. Что-то говорило Джорджу, что его прямо распирает от полезных идей.
— Возьми еще пирога, — нежно сказал Джордж. Альберт покачал головой.
— Возьми, — упрашивал Джордж, — хоть кусочек.
— Там нету кусочка, — с сожалением отвечал Альберт. — Я все съел, — он вздохнул. — Есть план!
— Отлично! Какой? Альберт сдвинул брови.
— Такой. Вы хотите видеть м'леди, но не можете прийти в замок, и она не может к вам прийти, с этим толстым братцем на хвосте. Так или не так? Вру я?
Джордж поспешил заверить, что все — совершенно так, и спросил, каков же выход.
— Вот какой. Сегодня там большой бал, брату нашему двадцать один год. Все графство собирается.
— Ты считаешь, что мне надо проникнуть туда и смешаться с гостями?
Альберт презрительно фыркнул.
— Что я, дурак, что ли?
Джордж поспешно извинился. — Не-а, вот чего вы можете. Я слышал, Кеггс говорил экономке, что придется нанять временных официантов…
Джордж потрепал его по голове.
— Эй, не порти прическу, — холодно отшил его паж.
— Альберт, ты великий мыслитель своего века. Я проникаю в замок под видом официанта, ты предупреждаешь леди Мод, и мы с ней беседуем. Лучше не придумал бы сам Мак-киавелли.
— Мак… кто?
— Один из твоих предшественников. Великий интриган того века, своего. Да, но…
— Чего еще?
— Как это устроить? Как мне получить это место?
— А, эт просто. Скажу экономке, что вы — мой родственник из Америки, официант в лучших ресторанах. Приехал, мол, в отпуск, на один вечер согласен, так и быть. Заплатят кое-что.
— А я отдам тебе.
— Это хорошо, — одобрил Альберт, — я как раз хотел предложить.
— Тогда ты все и устраивай.
— Конечно я, кому ж еще? Вам надо прийти ровно в восемь к служебному входу и сказать, что вы — мой родственник.
— Как можно говорить такие вещи?
— А, что?
— Неважно.
Глава XII
Большой бал в честь совершеннолетия лорда Бэлфера был в разгаре. Репортер «Бэлферского вестника», находившийся там подолгу службы и допущенный дворецким понаблюдать через боковую дверь, справедливо отмечал назавтра в своем отчете, что «tout ensemble (Все, все вместе (букв. — „весь ансамбль“, франц.) напоминал сказку», описывая собравшееся общество, как «созвездие прекрасных дам и галантных кавалеров». Яблоку негде было упасть, столько украшений графства собралось там, а будь вместо яблока кирпич, на месте падения полилась бы голубая кровь. Пэры наступали на пятки сэрам, лорды пихали в спину баронетов. Единственный, пожалуй, из титулованных лиц, не игравший особой роли среди всего этого великолепия, был лорд Маршмортон. Обнаружив, что его кабинет превращен в гардеробную, он удалился на покой с трубкой и книгой под названием «Красная роза, белая роза» Эмили Макинтош (изд-во «Попгуд, Грули и К°»), которая, как он выяснил в постели, где исправлять ошибку было поздно, оказалась не трактатом по его любимому делу, а сентиментальным романом о приключениях молодой англичанки и художника по имени Клод.
