Сергей Буянов - 730 дней в сапогах
– Мабута, это кто?
– Гражданские мужики. Их призывают на переподготовку. Вот твоя тумбочка, располагайся. Через полчаса ужин, далеко не уходи! – посоветовал старшина, по званию сержант.
Ближе к окну, в уголке расположились дембеля. От скуки не знают, чем заняться. Альбомы давно готовы, службы с них никто не требует, пополнение прибывает. Вот и сидят ребята, бренчат на гитаре. Какое им дело до выпускника учебки? Лёха присел на табурет.
В расположении напротив сидел патлатый дембель и курил папиросу. Его каштановый чуб зачёсан на шапку так, что закрывает кокарду! Тальянкин представил себя через полтора года: как будет сидеть на тумбочке, опустив на кровать ноги в клёвых кроссовках.
– Оттуда родом? – прервал его мечтания патлатый.
Лёха назвал свой город.
– Вот так да! Батя-то, твой земляк!
– Так, топайте в четвёртый дивизион! – сказал Попов. Он сидел спиной к Лёхе. – Батя уже полтора года ждёт земляка!
– Пошли! – патлатый спрыгнул с тумбочки.
Расположение четвёртого дивизиона находилось в соседнем подъезде. Поднявшись на второй этаж, солдаты вошли в двустворчатые двери. Совсем как в учебке, но сходство на этом и закончилось. Тумбочка дневального пустует. Казарма наполнена людьми, на полную громкость орёт проигрыватель, с отключенным звуком молотит телевизор. На ЦП двое молодых узбеков подыхают на «Машке», той самой, «что можно в растяжку», натирая до блеска промазанный мастикой пол.
Оглядев расположение, дембель повёл Лёху в Ленинскую комнату.
– Здорово, Чуб! – улыбнулся Батя в густые пшеничные усы.
– Я тут тебе земляка привёл. Говорит, с одного города будете!
– Дождался, Батя! – сказал Смурной, закусывая жареной тушёнкой.
– Как величать тебя?
– Лёха.
– Меня – Батя! Смотрел кино про белорусских партизан?
– Смотрел.
– Я тот самый Батя и есть!
Батя ещё фазаном прославился длительными самоходами в ближайшую деревню. Расстояние до неё четырнадцать километров, а по партизанской тропе Бати – всего шесть.
Как он умудрился отыскать тропу среди непроходимых топей, никто не знал. Этим путём Батя наладил конверсию.
Из части: обмундирование, одеяла, посуда, ЗИП на использование в мирных целях. Взамен: брага, самогон, дрожжи и водка с травкой.
– В каком районе жил?
Лёха назвал родную улицу. Оказалось, Батя жил неподалёку, в трёх кварталах.
– Вот это земляк! – позавидовали дембеля.
– Лёха, чтобы в первый день службы не иметь неприятностей, двигай с ротой на пайку! А потом сразу сюда. Если кто пикнет, посылай сразу! Скажи, что к Бате идёшь!
Лёха поспешил в своё расположение. Рота уже строилась у подъезда.
– Бегом в казарму! Сними шинель и в строй! – скомандовал Чеснок. Новоиспечённый дед был недоволен тем, что приходится топать в столовую. Дембеля ещё не ушли, и вечернюю пайку в казарму носили только им. Духи для Чеснока ещё не прибыли в часть.
– И там, на пинках веди старшину сюда! Скажи, Чеснок приказал! – добавил дед. Для убедительности он поддал увесистым сапогом под зад Тальянкину.
Лёха забежал в казарму, бросил на кровать шинель.
– Э-э! Так не пойдёт! – заорал под ухом Каретский. – Снеси её в каптёрку!
– Некогда мне, – психанул Лёха. – Рота построена. Чеснок тебя зовёт!
– Откуда знаешь, что Чеснок?
– Его так в строю называли, да и сам сказал.
– Чё, чё сказал Чеснок?
– Сказал, на пинках старшину сюда! – осмелел Лёха, увидев, как засуетился Каретский.
– Обожди у тумбочки, выбежишь после меня!
Когда Лёха выскочил во двор, он увидел обычную армейскую разборку. Старшина лежал животом в грязном снегу и уворачивался от пинков троих стариков.
– Пупок паршивый, падла! Не успели духов встретить, уже буреть начинаем! – приговаривал Чеснок.
Строй молча ожидал окончания экзекуции неоформленного фазана. От греха подальше, Тальянкин незаметно примкнул к роте. Наконец, деды устали, и подразделение вразнобой зашагало к столовой.
На ужин дали гречневую кашу, хлеб и чай. Сахар и масло раздавал Каретский не как старшина, но фазан. И только за своим столом. Половину – в термос к Рудольфу, дневальному с перебитым шнобаком. Это в казарму для дембелей. Затем, по две пайки масла и сахара дедам, по одной – фазанам. Гусям и духам – не положено. Но каши и чаю сколько захочешь. По сравнению с учебкой ужин казался царским.
Едва поклевав кашу, деды выпили чайку и встали из-за стола. Лёха заторопился, пора выходить! Но никто не собирался заканчивать ужин. Молодые обсуждали свои планы на вечер. Дел у них оказалась прорва: пожарить картошку дедам, укрыть технику в парке, сдать под охрану караулу боксы с боевой техникой, подшить кучу подворотничков, постирать и отгладить несколько пэшух3, начистить несколько пар сапог, не забыв собственные. Не обращая внимания на Лёху, молодые быстро рассосались из столовки.
Тальянкин остался один из роты. Он пошёл к выходу мимо чужих столов.
– Е-эй! Кто посуда убирайт будьет? – кто-то дёрнул Лёху за рукав.
Лёха развернулся. Перед ним стоял боец из наряда по столовой. На нём болтался китель неопределённой формы. Толстый почерневший слой жира уравнивает хэбэ и пэша с парадкой, а цвет удачно сочетается с грязной физиономией. Изгаженные до предела лычки на погонах указывал на принадлежность хозяина к сержантскому составу.
– Хульи смотрищ? Давай, убирай, чмо!
Лёха перехватил паклю тянувшуюся к лицу, ловко завернул её за спину и толкнул пинком в зад опустившегося сержанта. Нападавший с грохотом повалился, опрокинув скамейку. Тальянкин развернулся к выходу.
– Ыды суда, па-чисти все! – заверещало ему вслед порождение канализации.
Лёха окончательно рассвирепел. Со всей природной свирепостью Лёха опустил на голову чмырю чугунок с жидкой гречкой, стоявший на ближайшем столе. После этого Тальянкин принялся топтать визжащего матом сержанта.
Трое из наряда оттащили Лёху от полуиздохшего чмыря. Кто-то звезданул Лёху по уху. Тальянкин зацепил черпак и врезал нападавшему промежь глаз. Остальные члены наряда бросились на помощь товарищам. Тальянкин отбежал спиной к стене, собираясь биться насмерть.
– Отпустите пацана, чушки! – раздался вдруг властный голос.
В момент рассыпалась толпа негодующих азиатов и собравшихся зевак.
– Из учьебки? – с едва заметным кавказским акцентом спросил Лёху солдат. На нём безупречно сидела отглаженная пэшуха, отглаженная так, что о стрелки на брюках и рукавах можно порезаться.
– Да.
– Имя?
– Лёха.
– Мага!
Руки ему не подали. Не зная местных правил, Лёха промолчал.
– Где?
– В роте, – понял вопрос Лёха.
– Вот и иди в роту! А вы, чушки, не трожьте его!
Лёха полубегом отправился в казарму, чтобы успеть сдать шинель. Каретский предупреждал, что оставлять её на кровати опасно!
Шинель никто не тронул. Лёха сдал её в каптёрку и собрался к Бате. Возле казармы его остановил дневальный.
– Лёха, тебя Поп зовёт, – вкрадчиво сказал Рудольф. – Зайди в оружейку!
Тальянкин не знал, для чего он понадобился Попу. Из уважения к дембелю, Лёха зашёл за решетчатую дверь.
– Звал?
– Не понял.
– Рудольф сказал, что ты звал меня.
– Да, да, – подхватился дембель, – вот щётка, извёстка. Бели потолок. Только наскоряк! Задача ясна?
– Ясно, – сказал Лёха. Деться некуда.
– Пойду я, – зевнул Поп, – отдохну. Старость не радость!
Лёха застыл, глядя на ведро с извёсткой. Что делать? Бежать жаловаться Бате, на кого? Поп, похоже, вовсе не ждал его. Это Рудольф! Да кругом одни враги! То солдаты с одного призыва удирают из столовки, не предупредив, что надо убирать со стола. Теперь дневальный решил «подшутить». Да, с волками жить по-волчьи выть! Лёха выскочил из оружейки.
– Дневальный! – сказал он Рудольфу. – Дай штык-нож!
– Подскоблить что-то? – понимающе улыбнулся Рудольф, протягивая нож с тяжёлых металлических ножнах.
– Для личной безопасности, козёл!
– Не понял?! – Рудольф бросился на Лёху с кулаками, но тут же осел на тумбочку, обливаясь кровью из вновь перебитого шнобеля.
– Встать! – заорал Лёха.
– Ты чё, покер, что ли? – завозникал Рудольф. Получив добавку по печени, задыхаясь, промямлил: – Чё от меня?
– В оружейку, бегом! Мудак! И чтобы качественно побелил, и наскоряк!
– Понял я, понял! – заорал дневальный, прикрываясь ладошками.
– Что ты понял?
– Хорошо надо побелить!
– Надо очень хорошо побелить, давай!
Рудольф поплёлся в оружейку, возвращаясь к своей работе.
В самых расстроенных чувствах Леха вышел из расположения роты. Как держаться своего призыва, если каждый норовит опустить? Решив потихоньку порасспрашивать Батю о том, как жить дальше, Тальянкин вошёл в четвёртый дивизион.
За столом в Ленинской комнате сидело шестеро бражников. Кроме Бати с Чубом, ещё трое дембелей и тот самый Мага из столовой. Все в спортивных костюмах, по-домашнему. Выпив по стакану браги, все удалились, оставив земляков наедине. О чём они только не говорили! Батю интересовало абсолютно всё: от цен на водку, до новых трамвайных линий в родном городе. Оказалось, нынешний полукриминальный партизан призван с первого курса Юрфака. Каким-то непостижимым образом Батя знаком с Кирюхой! Бутыль опустела, закончилась жареная картошка, часы показали половину второго. Пришло время Лёхиных вопросов. Но Батя не пожелал вести «сухие разговоры», он позвал друзей обратно. В момент Дембеля распорядились насчёт закуси, отправили кого-то за сугревом к банщику.
