Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям
— Это еще зачем?
— Снимем с твоего тела мерку.
— Какую мерку?
— Обыкновенную — на гроб.
— Ты считаешь, что я с недоваренной вороны сыграю в ящик?
— Недоваренную скормил, подлец!
— По рецепту Молоховец, для сохранения жизненно важных веществ.
— Остен-Бакен, по человечески прошу — протяни ноги.
— Пожалуйста.
— И руками не размахивай.
— Буду специально размахивать, пока не объяснишься.
— Строго научный факт: в городе свирепствует сыпняк.
— Но я-то, тьфу-тьфу, пока здоровенький!
— Скажи-ка, здоровенький, при товарном голоде, который мы имеем неудовольствие наблюдать, что пользуется ныне наибольшим спросом среди гражданского населения?
— Мыло!
— Нет, дорогуша, самый дефицитный товар — это гробы!
— Но у нас нет в наличии ни одного.
— Сварганим. Я тут, скитаясь по чердакам, набрел на залежь допотопных вывесок с двухглавыми орлами, ятями, ерами, фитами и прочей ненавистной пролетариям нечистью. Наведем ревизию — и соорудим пробный гроб. При удачном раскладе — наладим подпольное производство.
— Без чертежей такую сложную конструкцию не осилим.
— Ты, помнится, любил в розовом детстве скворечники сколачивать?
— Сравнил.
— Большой длинный скворечник, только с крышкой.
— Для бледной холодной птички.
— Имеющей щедрых родственничков… Опять ноги согнул!
— Мерь с запасом, а то попадется какой-нибудь чиновничий журавль.
— Руки!
— Щекотно же.
— Потерпи… Надо точно знать размеры материала… Завяжем контрольный узелок… Подымайся, лежебока, — печка нуждается в порции чтива… И не швыряй обложки где попало складируй в углу…
— А гроб?
— Если за ночь не загнусь от сырой вороны, то с утра отправимся за вывесками — здесь неподалеку…
На первенца-домовину мы искренне угробили, ни много ни мало, семь каторжных суток.
Сначала натаскали соответствующей длины вывесок — благо было из чего выбирать. Чтобы не вызвать излишних подозрений, мы носили по одной штуке, соблюдая временной разрыв и присыпая незаконные буквы снегом.
Во второй день Остап раздобыл молоток и клещи. Без оных инструментов соорудить гроб на голом энтузиазме затруднительно. Табуретку или там лавку еще возможно, а вот столь деликатное изделие, как гроб, — даже не пытайтесь. Молоток — тяжелый, с полированной ручкой, Бендер выменял у дворового пацана за двух свежепойманных крыс, а клещи ловко увел у нашей соседки: она ими у родной парализованной сестры вырывала золотые коронки для черного рынка. Мы просто устали слышать, как за стеной неумело терзают стонущее, беззащитное, упорно не умирающее дворянско-породистое существо.
В третий — надергали гвоздей подходящих размеров. Они еще торчали в кирпичных наружных стенах, обозначая контуры исчезнувших деревянных деталей.
В четвертый — закономерно понадобились хитрые ножницы для резки жести. Бендер пропадал где-то до вечера, но вернулся с ними, правда, основательно помятый и вымазанный сажей. Я так и не добился, где он их надыбал.
В пятый, шестой и седьмой — творили!
Рекламно-публичный старорежимный гроб получился хоть и неказистый, угловатый, косоватый, громоздкий, но чертовски привлекательный. По левому боку внушительно белели вечные слова РЫБА И МЯСО. По правому — выполненное славянской игривой вязью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Верх венчало торжественное СВЕЖИЙ ПРОДУКТ. А по торцам чернели многозначительные слоги: МУЖ и ДАМ.
Так и хотелось быстренько завернуться в новенький саван, и устроиться поудобней в узком лоне, и захлопнуть над собой тяжелую крышку, и спокойно уйти в спасительное погребение от этого дикого, смертельно опасного мира.
Остап развеял мое похоронное настроение обещанием презентовать под мое притомившиеся тело лучший из гробов, да и отправляться на тот свет отчаянно голодным показалось мне дурным тоном, и мы приступили к решающей фазе — реализации товара.
Для усыпления круглосуточно бодрствующей чекистской бдительности мы выбрали подвижный способ сбыта.
Погружали гроб на широкие чугунные санки.
Я ложился в гроб, а Бендер впрягался в постромки.
Через полчаса мы менялись.
Я разогревался, бодро и лихо таща скорбный груз, а потом снова упаковывался. Поверьте, уже после десятого раза организм отчаянно сопротивляется означенной процедуре.
Идея ловли клиента на визуально мелькнувшую приманку отвечала текущему моменту, но нам долго не фартило. Никак к нам не подбегала заплаканная, убитая горем вдова и не спрашивала отчаянным, сорванным голосом, где брали этот изумительный гроб?
В правильности нашего способа демонстрации товара, как говорится, лицом, нас убедило следующее происшествие.
Стемнелось.
Упрятав Остапа под заиндевевшую, сосулистую от дыхания крышку, я рванул на последний круг.
И не успел толком разогреться, как из-за угла — двое.
— А ну, сявка, скидывай добришко до исподнего, да пошустрей, — сипло скомандовал высокий, обнажая сталь финки и загораживая мне дорогу.
— Но… Мне… Мн-е-е-е-е! — заблеял я громким, для оповещения Остапа, жалобным тоном и кивнул назад.
— Будь спок. Жмурика пустим на котлеты. Эй, Хвост, прикнокай ящик, а то опять тухлятина попадется.
Хвост сноровисто сдвинул тяжелую крышку, нагнулся — и вдруг, истошно взвыв, кинулся через сугробы в ближайшую подворотню.
— Ой, мама родная! — продекламировал я театрально-натурально-трагически и с присущим моей драматической натуре артистизмом грохнулся навзничь в глубокий обморок.
Гоп-стопник зыркал то на подворотню, в черноте которой исчез завывающий подельник, то на распластавшегося до половины расстегнутого фраера, то на крышку гроба, неумолимо сползающую на бок.
И тут показалась черная-пречерная рука… Она медленно тянулась к оцепеневшему грабителю скрюченными пальцами… А следом выглянула смертельно-бледная, с фосфоресцирующими глазницами и провалившимся носом, черепообразная голова.
Я знал, что в минуту опасности Бендер преображается, но чтобы до такой степени?..
Бандюгу давно ветром сдуло, а я как завороженный смотрел на встающего из гроба монстра.
Наконец Остап сорвал искусно сделанную маску:
— Понравился спектакль?
— Нет слов… Но эта штука? Я бы не додумался.
— Если честно, Остен-Бакен, я приготовил ее для твоей персоны — из дырявого шелкового носка сбежавшего на юг дяди и кое-каких санитарно-гигиенических принадлежностей его верной супруги. Хотел пугануть тебя сегодня для бодрости.
— Спасибо.
— Вот бы обхохотались.
— Непременно.
— А ты хоть понял, почему Хвост дал деру? У меня сосулька была для утоления жажды, так я ей и ткнул в любопытный глаз!
— Он, бедняга, наверное, удивился незапланированной агрессивности покойника?
— Хороший урок нам, Остен-Бакен. Теперь будешь знать, как отваживать жиганов… Я тебе масочку соображу с рогами…
А на следущий день мы реализовали товар.
Покупатель заловил нас во время смены.
Происходило сие действо в укромном месте.
Не успел я протянуть натруженные ноги, как траурная интеллигентная особа проворковала:
— Продается?
— Мадам, я еще не встречал столь проницательных женщин, сказал Остап и галантно поцеловал тонкую лайковую перчатку. — Какой этаж?
— Четвертый.
— Человек-то скончался порядочный? — спросил я, потупив взор.
Она гордо вскинула седеющую голову.
— Мой отец — известный во многих цивилизованных странах композитор, виртуоз-пианист, профессор Московской консерватории, почетный член Британского королевского музыкального общества, лауреат многих премий, автор…
Но Остап не позволил клиентке обрушить на нас музыковедческую лекцию.
— Мадам, заверяю вас от имени подпольной фирмыизготовителя — мы удовлетворены, что скорбное изделие, увы, далекое от вдохновенных сфер, достанется светочу российской культуры… Пожалуйста, захватите наши санки, а то ненароком стибрят транспортное средство… Остен-Бакен, взяли!
На площадке второго этажа обессилевшая дама с грохотом уронила наш чугун.
Мы опустили гроб на ступени.
— Подкрепиться бы, хозяюшка, а то не донесем, — сказал Остап недрогнувшим голосом.
— Я поняла, поняла… Сейчас, подождите!
Она вяловато упорхнула наверх.
Бендер присел на санки:
— Клюнуло!
— Возьмем по совести. Мы же не жлобы какие, а? Милая, симпатичная, наивная.
— Не устраивай истерик. Сколько сама предложит по доброте душевной, на том и порешим.
Благодетельница вернулась довольно быстро и протянула мне и Остапу, виновато улыбаясь, по шоколадной конфете.
— Кушайте на здоровье… Берегла на крайний день… Мне папа…
— Да мы пошутили, — сказал Остап и взялся за гроб.
