Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)
– Пей водку, стер-р-рва! – прорычал Вася Волосатов.
Емельян Черноземный дрожащими руками поднес ко рту горлышко бутылки, и щеки его покрылись бледной зеленью отвращения.
– Пей, свинья!
– Н-не могу… Душу воротит! – прошептал Емельян. – Запаха ее, подлой, не выношу! – И опустился перед Васей Волосатовым на колени.
– Будешь?! – загрохотал Вася, багровея.
– Не буду больше, – обливаясь слезами, проговорил Емельян Черноземный. – Чтоб мне не сойти с этого места, не буду…
– Чего не будешь?
– Ничего не буду… Врать не буду… Вешаться не буду… Упадочником не буду… Чужих девочек на сеновал звать не буду. Про папаньку пули отливать не буду… И про мост… тоже… не буду!..
– То-то же, сволочь! Имей в виду. И чтоб больше ни-ни!..
– Ни-ни! – подтвердил Емельян Черноземный и глухо зарыдал.
Слезы его ручьем текли по «сеновалу».
1927
Жертва спорта
Было прелестное осеннее утро, и на территории Парка культуры и отдыха спешно догорали георгины и лихорадочно облетали березы. Яркое, но в достаточной мере печальное солнце холодно освещало пейзаж.
В пустынной аллее сидела на скамеечке девушка, для описания которой в моем распоряжении не имеется достаточно ярких красок. Она ела большую грушу, и мутная капля сока блистала на самом кончике ее небольшого подбородка. Рядом с ней на скамье лежал последний номер иллюстрированного журнала, небрежно развернутый на восьмой странице.
Костя Поступаев опытным взглядом закоренелого ловеласа окинул девушку и, плавно описав вокруг нее четыре мертвых петли, вдруг с треском очутился рядом.
– Вот номер – я чуть не помер! – воскликнул он непринужденно, выбрасывая ноги вперед, и многозначительно подмигнул девушке.
Она не пошевелилась.
– Я извиняюсь, который час? – деловито спросил он и придвинулся к девушке.
Она молчала.
– Может быть, вы глухонемая? Что?
Девушка молчала.
– Ага! Я извиняюсь: она глухонемая! – юмористически сказал Костя Поступаев в пространство и закинул руку на спинку скамьи, вдоль девушкиных плеч.
– Почему вы сидите в таком одиночестве?
Пауза.
– Нет, кроме шуток, как вас зовут?
Молчание.
– Гм… Разрешите в вашем присутствии закурить?
Молчание.
– Молчание – знак согласия, не правда ли?
Девушка не шевелилась.
– Мы где-то с вами встречались. Что? Вы, кажется, молчите? Вот номер – я чуть не помер! Нет, кроме шуток, – почему вы такая грустная? Давайте я вас расшевелю.
С этими словами Костя Поступаев как бы по рассеянности опустил руку и обнял девушку за талию. Лицо ее слегка порозовело, брови сдвинулись, и губы плотно сжались.
– Фи, какая вы такая… – блудливо пролепетал Костя и положил свободную руку на ее колено.
– Какая такая? – тихо произнесла девушка, подымая на опытного, красивого Костю большие, ясные, синие глаза.
– А такая, – суетливо сказал Костя, и вдруг взгляд его упал на восьмую страницу иллюстрированного журнала. Там во весь лист была напечатана фотография девушки, а под ней Костя прочел надпись: «Нина Подлесная, взявшая первенство на последних всесоюзных состязаниях по боксу».
Костя похолодел.
– Какая же я такая? – еще тише повторила девушка. – Ну? Ну именно?
– Именно – очень тренированная. А я вас, товарищ Подлесная, сразу признал. Только, значит, виду не показал. А то бы разве я… хи-хи… подсел?..
– Да что вы говорите?
– Определенный факт. Вот номер – я чуть не помер. Ну, пока.
– Куда же вы? Постойте. Не уходите. Сядьте поближе.
– Гы-гы!..
– Какой вы странный! Сядьте же. Ну дайте мне руку. Вы мне начинаете нравиться.
– Гы-гы!..
– Я извиняюсь, вы не знаете, который час?
– Гы!
– Может быть, вы глухонемой?
Костя Поступаев молчал.
– Ага! Я извиняюсь: он глухонемой! – печально сказала Ниночка Подлесная в пространство и закинула руку на спинку скамьи, вдоль Костиных плеч.
Костя страдальчески съежился, зажмурил глаза и вдавил голову в плечи.
– Почему вы сидите в таком одиночестве? Нет, кроме шуток, – как вас зовут? Гм… Разрешите в вашем присутствии есть грушу? Молчание – знак согласия, не так ли? Мы где-то с вами встречались… Что? Вы, кажется, молчите? Нет, кроме шуток, почему вы такой грустный? Давайте я вас расшевелю…
– Ой! Только, ради бога, не надо меня расшевеливать. Тетенька, я больше не буду… Никогда. Клянусь ва…
С этими словами опытный Костя сорвался с места и ударился в бегство.
– Постойте! Я хочу вам что-то сказать! Погодите! – слабо крикнула ему вслед девушка.
Но Костя был уже далеко.
Девушка тяжело упала головой на спинку скамьи и зарыдала.
– И так… вот… всегда, – бормотала она сквозь слезы, стуча кулачком по скамье, – всегда! всегда! всегда! Ох, за что я такая несчастная!..
И холодное осеннее солнце видело в тот день, как девушка рвала на мелкие кусочки последний номер недочитанного иллюстрированного журнала и сладострастно запихивала его в урну, где еще дымился окурок, брошенный красивым Костей.
1927
Загадочный Саша
Изредка отрываясь от книг, товарищи говорили:
– Ты чего, Сашка, груши околачиваешь? Зубри, дурак! А то как пить дать на экзамене провалишься.
Саша Бузыкин презрительно морщил малообещающий, но тем не менее веснушчатый нос и цинично переспрашивал:
– Ась? Это я-то?
– Вот именно. Ты-то.
– Про-ва-люсь?
– Провалишься.
– Почему же это, собственно?
– Да потому, что не учишься. Без знаний в вуз не попадешь.
Саша Бузыкин сплевывал на пол и загадочно говорил:
– Кто не попадет, а кто и попадет.
– Почему это ты так уверен?
– А что же мне сомневаться? Мне это ясно как апельсин!
– Брось дурака валять! Ты же аб-со-лют-но ничего не знаешь.
Но загадочный Саша так и резал:
– Там, на экзамене, разберут, кто знает, а кто не знает. Кого принять, а кого и не принять. Будьте уверочки!
– Да ведь ты будешь молчать как пень.
– Ничего-с! Авось кое-что скажу-с… Может, и найдется словечко. А мне, между прочим, на экзамены наплевать. Прошли те времена, когда нэпманские сыночки… Эх, да что зря трепаться! Сами увидите.
До самых экзаменов загадочный Бузыкин ходил, задравши свой веснушчатый отросток, и с нескрываемым сожалением посматривал на товарищей, которые сидели, уткнувши вихрастые головы в алгебру.
Наконец настал день бузыкинского триумфа.
– Бузыкин Александр, пожалуйте сюда!
Саша презрительно скривил губы и вразвалку подошел к экзаменаторскому столу.
Все затаили дыхание.
Профессор почесал карандашом переносицу и задал обычный вопрос:
– Вы член партии?
Глаза Саши Бузыкина блеснули невероятным торжеством.
– Член РЛКСМ с тысяча девятьсот двадцать второго года, – отчеканил он, кидая вокруг уничтожающие взгляды. – Пролетарского происхождения. Отец – путиловский рабочий, а мать – крестьянка Рязанской губернии.
Профессор широко и приветливо улыбнулся.
– Вот и отлично! Значит, стопроцентный пролетарий! Побольше бы нам таких в вуз!
Саша Бузыкин с достоинством посмотрел вокруг и спросил:
– Можно идти?
– То есть как это идти? – заинтересовался профессор, потирая руки. – Наоборот, сейчас мы будем вас экзаменовать.
Загадочный Саша побледнел.
– Так я же… Это самое… С тысяча девятьсот двадцать второго года… Пролетарий… Я не какой-нибудь нэпманский сынок… У меня…
– Это очень похвально, но тем не менее не найдете ли вы возможным сказать нам, сколько будет А плюс Б в квадрате? Гм… Этого вы не знаете! А чему равна сумма квадратов двух катетов? Этого вы тоже не знаете!.. Но, может быть, вы что-нибудь знаете о равенстве треугольников?.. Ничего не знаете? Можете идти, Бузыкин…
И пошел Бузыкин, палимый солнцем, в общежитие, и лег там Бузыкин животом на койку, и горько заплакал Бузыкин.
А на другой день он уже бешено зубрил геометрию.
1924
Записки толстяка
Ноябрь
Поздравляю вас, товарищи: сегодня выяснилось, что я просто-напросто толстяк. Водевильный персонаж. Посмешище мальчишек. Объект тонких замечаний на задней площадке трамвая и в вестибюле метро. Мне уже давно намекали. Я не обращал внимания. Но сегодня…
О, сегодня произошло ужасное! Инвалид на бульваре равнодушно покопался в каких-то гирях и равнодушно протянул мне талончик с официальной цифрой моего веса. На кусочке серой бумаги очень разборчивыми каракулями было выведено: «84 кила 400 грамм».
– Виноват, – стараясь придать своему голосу как можно больше небрежности, сказал я. – Это сколько же выходит в переводе на пуды?
– В переводе на пуды?
Инвалид погрузился в вычисления. Результаты оказались ужасны.
– Вы имеете пять пудов одиннадцать фунтов.
Товарищи! Я имею пять пудов одиннадцать фунтов!
Вдумайтесь в это. Я, тот самый нежный я, над колыбелькой которого мама пела грустную песню о сереньком козлике, имевшем постоянное место жительства у некой бабушки, очень любившей вышеназванного козлика… Я, тот самый милый и ласковый я, который каких-нибудь тридцать – тридцать пять лет назад весил, от силы, два пуда… Я, который…
