Алекс Норк - Маргарита
Зверь на иконе напрягся, и сейчас просто снесет Георгия!
— И словами.
Нет, Георгий, ах, умница! Упредил очень быстрым движеньем — копье ушло в плечо зверю всем наконечником, тот больно двинул лапой назад.
— Тэк-с, никаких запахов больше, мой дорогой.
— Вы серьезно?
— Абсолютно серьезно.
— Доктор, сколько я вам должен?
— Ничего не должны, — тот вдруг произнес очень странную фразу: — Кто выиграл, тот и выиграл.
Лягушка в банке перевернулась, пустив пузыри, весело посмотрела и подмигнула.
Иуда хорошо знал путь, по которому нужно спешно идти в Египет, — не по большим дорогам, где их легко настигнет римская конница, он уже проложил в уме движенье по дикой местности, и между теми селеньями, где в дневное время надежно их спрячут.
Он шел на вечерю уверенный, что там благодарно поймут его.
Немножечко опоздал, а когда сел к остальным, Учитель уже говорил про какое-то расставание, про близость чего-то, назначенного к Его из этого мира уходу.
Учитель многое знал наперед, и знал — само собой было ясно из слов, о скорых намерениях Пилата.
Тогда почему они сидят здесь, когда уже темнота упала на город, и можно по два-три человека спокойно его покинуть, уговорившись о месте для встречи?
Сейчас Иуда почувствовал, что не хочет ни в какую темницу.
Да он не хочет и скитаться в Египет — что делать там, и что делать потом?
И чем вообще все закончится через год или два?..
Он подумал, что неминуемо закончится тем же самым — настигнут где-нибудь и расправятся.
Еще одна мысль явилась — Учитель решил пожертвовать собой вместе с ними.
Зачем? Для чего?
А братья, как овцы, не имеют собственной воли и не желают противиться.
«Один из вас предаст сегодня меня», — сказал вдруг Учитель.
Сперва все удивленно затихли…
Заволновались, стали спрашивать каждый: «Не я ли?»
Иуда тоже спросил.
Учитель обмакнул хлеб в соль и подал ему.
Обида вспыхнула — намек был слишком прямой и понятный.
Обида смешала все в голове — события, время… город любимый его, который он должен покинуть и опять где-то, нищенствуя, скитаться.
И вслед за обидой загорелся протест, протест, говоривший, что он не зависит ни от кого и свободен.
Утро седьмого дня, бал Маргариты, разное
— Собирайся, милая, мы отправляемся во дворец Нарышкина, сегодня там бал. Потом убираемся отсюда к чертям.
— Позволь, — она показала на девушку, — а Зина?
— Не беспокойся обо мне, — поспешно произнесла та, — я умею работать. И профессор заплатил мне вперед.
— Возьми, Зина, — Гелла сняла с руки платиновый браслет с изумрудами, — продай, тебе на всё хватит.
— Нет!
Гелла силой взяла руку и нацепила браслет.
— Не спорь со мной, девочка.
— Никогда не продам, — прошептала та.
— И пожалуйста, не зарекайся. Поторопись, Маргарита.
— Это далеко?
— Да. Но мы доберемся быстро по воздуху.
— Что ты имеешь в виду?
— Вертолет, разумеется.
Маргарита увидела с воздуха прекрасный дворец и хлопнула в ладоши — красный, среди доживающей последние дни тихой осени с ее желтым и еще немного зеленоватым.
А когда они летели над такими лесами, Гелла сказала: «Ты многое увидишь в мире, но такой праздничной сначала, а потом тонко грустящей осени, не увидишь больше нигде».
Мраморная лестница с парковой стороны вела в бельэтаж, дверь им распахнулась сама, снова лестница — очень торжественная и широкая.
Зал наверху, и кажется, здесь их много… Маргарита от удивления дернула головой — из дальних дверей вывалился гигантский, невозможных размеров кот в красной лакейской ливрее.
— Где Мессир? — спросила Гелла, будто ничего не случилось.
— Их почивают, — недружелюбно ответил кот.
Но тут же голос низкого тембра откуда-то произнес:
— Не ври, я уже встал.
Гелла присмотрелась к коту:
— Что у тебя с ухом?
— Давеча серебряную ложку по рассеянности в карман положил.
Кот явно находился в посредственном настроении.
А теперь Маргарита увидела немолодого, высокого человека с сильной фигурой. Сила пряталась не в плечах, обычных по ширине, а во всем корпусе, сила уходила в руки с длинными пальцами, если такие за что-то возьмутся… она невольно пожалела кота.
— Хороша! А? Порода видна! Подойди ко мне, Маргарита. Мотов, подай!
Кот оказался рядом с ящичком в бархате красного цвета.
Мессир открыл крышку, и в его руках появился алмазный венец.
Еще через мгновение чудо-венец нежно прикоснулся к голове Маргариты.
Коту очень понравилось.
И так, будто это его прямая заслуга.
— А то всё говорят — Пушкин, Пушкин. Подумаешь, Пушкин, мы сами не пальцем деланные.
Мессир еще раз осмотрел гостью.
— Цвет бала — красный и белый. Платье — черное. И маникюр.
— Подошьем, подгладим, — замурлыкал кот, — подштопаем дырочки, — и поспешил сделать два шага назад, — Мессир, ну не надо меня больше за ухо.
Графский цвет Нарышкиных был красный и белый. На мраморной внутренней лестнице с краев по обе стороны всегда стояли пажи — ступенька с белыми, ступенька с красными, а граф с супругой принимали гостей у лестницы наверху.
Каких гостей!
Сам Император Николай I, да будет ему земля чем-нибудь, всегда посещал бал Нарышкиных.
Министры, дворянские фамилии, с которыми связана вся русская история… не было в России частных домов, превосходящих своим приемом Нарышкинский.
* * *На мраморной внутренней лестнице с краев по обе стороны стояли пажи — ступенька с белыми, ступенька с красными, в старинном кресле слоновой кости в длинном черном шелковом платье сидела красивая брюнетка с темными, очень внимательными глазами, с изящным блистающим алмазным венцом над умным выпуклым лбом.
Рядом в красном камзоле и белых панталонах стоял прибывший из Парижа граф Нарышкин — почтенный потомок славного рода.
Граф был невысокого роста, плотного, мужиковатого чуть сложения, и с лицом довольного жизнью, хорошо покушавшего разбойника.
Во всю стену над ними гости сразу замечали панно.
Георгий и Змей с черной звериной тушей — что-то уже произошло между ними, оба отступили после схватки — возможно, уже не первой. У змея кровь на лапе, и есть лужица на земле, у Георгия погнут щит с внешнего края, плащ у правого плеча порван и кусок отвалился вниз лоскутом. Оба переводят дух и готовятся.
Третьим, не бросавшимся сразу в глаза, сзади-сбоку от кресла красивой женщины, стоял человек в черном смокинге с черной рубашкой и маленькой белой бабочкой. Когда гости, приветствуя королеву бала, слегка задерживались, человек борцовского сложения слегка улыбался, его странные глаза — один темный, другой серебристый — только лишь мельком увиденные, вызывали желание быстрей отойти.
Министры, люди с фамилиями, не сходящими со скандальных полос, или очень известные по спискам журнала «Форбс»… паж в красном на последней ступеньке, не вытерпев, прошептал: «эх, Россия».
— А я вас в кино снять хочу, — почти пропел известный режиссер, — в фильме «Переутомленные солнцем».
— Спасибо, но я вовсе не желаю быть переутомленной, сударь.
Граф Нарышкин приветствовал гостей цепким рукопожатием и улыбкой с острыми, чистыми, но редкими почему-то зубами.
Дворец сиял и блистал!
В первом зале некоторые гости, впрочем, получали очень своеобразный подарок.
Только некоторые.
Пушистая брюнетка с зелеными мерцающими глазами вставляла вдруг в рот детские золотистые соски.
Проворство, с которым она это делала, не давало времени возразить, а затем, от инстинктивного втягивания, у получившего возникал такой шарм в голове, что прочее на какое-то время исчезало из поля зрения.
Его любимое вино… нет не вино это вовсе — тянущаяся лоза, солнце, проникающее в виноград, запах нагретой солнцем земли, лист виноградный, нежно покрывающий небо, и вместе с этим, вместе с этим вино…
Кто эти избранные?
Ну, наблюдавшему со стороны офицеру Катушева скоро стало понятно — кто именно.
— Пососите-ка, сударь, — весело сказала очередному зеленоглазая.
— О, сударыня, редкий случай — вам тоже положено. Нет, широко открывать не надо.
Фонтаны с шампанским.
И скоро появились редкой тонкости деликатесы.
Но многих интересовало не только это.
Слух, что наследница великих капиталов Смирнова вступила в «Эх, Россию», с утра бродил по Москве.
Искали глазами Козулинского, а когда находили, улучив момент, приближались и произносили тихо несколько слов.
