Виктор Рябинин - Леди в бане
Словом, не уважаю я рыбное начальство. А за что любить-то после всяческих пакостей по изъятию незаконных, по их отсталым понятиям, орудий труда лова в заповедных местах? Не нравится, так ты их узаконь – и дело с концом.
Правда, в запрошлом году хороший надзор был, грех обижаться. Всё по справедливости и никакого браконьерства. Хоть с сетью, хоть с острогой на нересте, но закон один – ты им по совести, и они с ответной дорогой душой. Ещё и присоветуют, в каком затоне пересидеть при повальной облаве. Так ведь разогнали разумных мужиков в разные стороны. А Самсоныча старшего, так и вовсе под негласный надзор на далёкие реки сплавили. И как теперь браконьерству не процветать? Нету, одним словом, справедливости на наших реках и озёрах до такой степени, что хоть на собственных задворках карасей разводи и не думай о вольных просторах. Если ты, конечно, рыболов или рыбак. Но это как кому.
Но нынче я с удилищем расположился. И по мне – хоть трава не расти, не то что ихний надзор над рыбаками. По мне сейчас хоть довоенный лещ взыграй, я не почешусь. Да какая тут рыбалка, если я вчера в саду за резедой с соседкой переморгнулся. К тому же, и жена моя рыбку уважает. Вот я так, не помню, сколько лет, и стараюсь. Пока причинным местом к земле примерзать не начинаю, всё рыболовлю. Соседка на всю зиму довольной остаётся, я, вроде бы, по утрам при деле, а жена краснопёрок и ершей чистит – не начистится.
Так вот сижу при спокойных поплавках и плюю с берега на рыбоохрану, что хоть и косится на меня, но коровьей лепёшкой мимо проплывает. Знает, что в светлое время меня голой рукой не ущучишь.
Прикидываюсь я этаким застенчивым битый час. Уже и приложиться успел. А что за рыбалка без обогрева души? Сплошное баловство и потеря самоуважения. Однако, соседки моей, дубины стоеросовой, как не было, так и нет. Каждый раз всю координацию местности и план мероприятий ей подробно разъяснишь, а баба непременно с пути собьётся, время перепутает и обязательно придёт с другой стороны. Ты ей хоть мировую карту рек нарисуй, но толку от этого будет мало. С отрочества уже не девка, но женский заскок никак не выветривается. А, главное дело, понимает, что времени всегда в обрез, а удовольствий по этой причине, как на молотьбе при общей толоке. Сейчас-то приемлемо, не заморозки, погода до трусов облегчиться позволяет, но дождь грянет ни с чего – дело труба. Вот и сидишь, как лунь, бабью непотребность склевавши. Горюешь бессловесно.
Но тут, вроде, и у меня клевать стало. Однако, на голый крючок, что речной рыбёшке и в пасть не взять, разве что лягушку поймаешь, а всё равно – какое-никакое, но развлечение рыбацкому уму. И только я так развеиваться стал, слышу – кто-то крадётся со спины. И шаг, чую, не наш, не местный – земля не играет. Значит, думаю, дачник. И понапрёт же их за лето! Будто в городе на асфальте места мало. Ведь не дают спокойно отдохнуть местному человеку. Но надеюсь, что мимо пронесёт проезжего странника. Ан нет, слышу, сзади затаился и на мою рыбалку любопытствует.
Я такое кино враз пресекаю понятным словом. Мне с дачниками в очередях и по митингам не шастать. Ать, два – и гуляй дальше с левой ноги. С матом действует хорошо. Кто послабее, так всё лето потом дальше своего стойбища отойти боится, хоть я и не злопамятный и всего пару-тройку раз за сезон городских по деревне гоняю. Да и то по праздникам и при холостых патронах.
Я бы и тут не сплошал, но всё-таки промашка вышла. Видать, из-за тёплой погоды. Словом, только я оскалился и воздуха в свою личность побольше захватил, чтоб языку просторнее было, глядь, а передо мною особа женского пола. И даже две. И возраст мой любимый. И телом, что одна, что другая, как гирьки на весах. И безо всяких излишеств – в одних купальниках на голое тело. И я это понимаю правильно. Хорошо, когда всё навыкат, как на прилавке. Зачем скрывать, если много и не жалко? Ведь не грудной возраст. Вон, куда ни глянь по заграницам, целые берега для голого времяпрепровождения отводят, будь то хоть мужик, хоть иной разнополый человек. И ничего! Оглядятся, притрутся друг к другу и давай мячик или иной предмет гонять безо всякого уголовного преследования. Да и голому-то человеку ой, как не с руки закон нарушать. Сам попробуй – разденься до нитки да и ограбь ларёк или сопри портоманет на транспорте. То-то и оно – не решишься!
Так вот, как глянул я на этих приблудных, так сразу вся моя тоска по боку. А что зря время терять, если моя ротозейка не явилась? Пусть и дальше скитается одиноким туземцем по своим чуланам. Моё дело – полюбовно предложить, а верность я лишь жене обещаю в моменты интимного течения жизни.
Словом, стал я к этим залётным лебедям мелким бесом подкатываться и склонять в нужную сторону взаимопонимания. Что ни говори, а я на это дело сызмальства дерзкий.
Начал разговор с сенокоса и погоды, а потом и присесть пригласил, благо, не всё приголубил да и огурцы на закуску остались.
Вижу, заинтересовались дамы моим ухажёрством, а я, если не перебивать, век с мысли не собьюсь, что думаю, то и вещаю, тем более на солнцепёке.
Слово за слово – разговорились. Почти душевно. Вижу, девки здоровые, потому как всё время хихикают и от угощения носы не воротят. Да и обличием приятные, смотреть можно. Правда, одна личиком подгуляла, но всё равно не медный кувшинец. Клювиком не обидел, но не совсем, чтоб уж очень развесистым. Терпеть можно.
Зато другая – прямо картинка – носик рыльцем, а глаза как пуговки у магазинной игрушки. Понравилась она мне, а особо тем, что буковку «р» при разговоре придерживала, словно дитё неразумное.
Да, повеселились мы тогда через край! Часа не прошло, а я уже совсем неженатым оказался. А когда под кувшинки голиком подныривать стал, то мы и вовсе породнились, как город и деревня при совместных взглядах на светлое будущее. Правда, я всё больше под свою курносенькую подныривал, слабинку нащупывал, но и подругу её, когда под мокрые руки попадалась, не забывал. Тоже ведь живой человек! Однако, когда обсохнуть повылезали, я всё внимание на мелкоглазенькую обратил и нежным обхождением завлёк её поближе к низкорослой кустарниковой растительности. Оставшаяся в одиночестве вторая игрунья свой медный рукомойник от нас отворотила. Вроде как в оцепление подрядилась, очереди дожидаючись. Тут мы и не растерялись. Я-то ведь на природе живу, дело знакомое да и не замшелых ещё годов.
Подробности особые расписывать нечего. Поди, каждому, если не враг себе, случается случаться в разных условиях жизненных неудач и потрясений. Словом, проворонила клювастенькая неприятеля. Видно, ей носик весь обзор затмевал. А мы едва травку пообмяли. И только моя дачница начала своими голыми местами лишних жуков давить, как по моим оголённостям так вжарили каким-то суковатым дубьём, что я в момент свёргся со своего живого насеста, словно мокрый лапоть с печи во время пожара. И, главное дело, оприходоваться-то не успел, хоть и стремился к тому со всех сил тела и души. А где успеешь, если купанье не ко времени затеяли, словно век воды не видавши.
Так вот. Скатиться-то я скатился с городской свежести, от которой сразу и след простыл, видно, что учёная, но от палки ускользнуть не вышло. А главное, подняться не дают, с двух сторон рукоприкладствуют. И оттяжка мужская, хребтом чувствую. Знать, мужики своих баб выследили, а мне за их разврат отдуваться приходится. Думаю, может, до конца не прибьют, но хозяйство повредить могут. Затаился калачиком. Тут ведь поднимись, так подковырнут таким образом, что до безвременной старости будешь малолеткам в церковном хоре подпевать, да выхолощенному кабанчику соболезновать.
Однако, голос я подал. Со всей мочи и на всю округу, чтоб врага оглушить или тот же рыбнадзор к месту убийства привлечь. Спасибо, подействовало. Да и как не подействовать, если потом говорили, что от этого рёва народ по деревням в ополчения начал сколачиваться и спички с солью раскупать?
Как только перестали надо мною насильничать, собрал я последние недобитые силы, да и взглянул, считай, смерти в глазка. Взглянул я и заплакал, с места умом не сойти. Свежевали-то меня собственная жена и милая сердцу соседка. Вот тебе и близкая родня, вот тебе и верная подруга!
ЖЕРТВА ИСКУССТВА
Произведя в умственных родовых муках на белый свет новый нетленный шедевр, поэт Илларион Затуманов отбыл за город, чтобы в послебредовой горячке пустоголово побродить среди злаков и трав и впитать иссохшей душой девственные прелести лона природы.
Истекал месяц май, и солнце было тугим лучом с голубого поднебесья, даруя ликование флоре и фауне. Лёгкий ветерок, рождаемый природным естеством земли, шелестел в кущах зелени и разглаживал многодумные складки на челе поэта. Даже венчик волос, достойно окаймлявший степенную плешь Иллариона, трепыхал от вольной радости умиротворения в бережной волне воздушного потока. И хотелось полногрудо жить и зачинать её в чьём-то таинственном лоне живой природы посреди тенистых дубрав или заливных лугов.
