Георгий Эсаул - Рабочий
Ты, конечно, не понимаешь ситуацию, потому что у тебя ума нет и перспектив, словно твои чувства украли.
Ты тоскуешь по водке, но не видел идеалов и добродетели миллионеров.
Если я сказала, что нельзя мне одной в театр, то пойдешь со мной, как койот за марабу.
Сразу беги на свое место, садись, снимай пиджак — мой кавалер миллионер, а он обязательно будет, иначе, зачем я потратила зарплату на билеты? — издалека примет тебя за моего брата из деревни: белая рубашка, она и в деревне и в Монте-Карло — белая рубашка.
Пиджак, штаны и штиблеты не видны, если ты сидишь и кривишь рот в восторге от искусства.
Возвращаемся к легенде, но чуть меняем — ты теперь просто мой брат, не из деревни, а городской, интеллигентный — только рот не раскрывай и свою одежду не показывай — сразу линяй, как я тебе махну рукой от миллионера.
На, выпей, дружок на дорожку и за успех моего дела! — Настюха мудрая, достала из дамской сумочки чекушку водки «Праздничная» (подружка чекушки Лёхи), щедро отхлебнула и протянула бутылку Лёхе, как руку помощи.
Лёха выпил залпом, вытер губы и повеселел — театр временно не казался монстром, а балерины и балероны на сцене не вызовут чувство стыда за Родину.
В театре Настюха деловито купила себе программку, на Лёху деньги не потратила, а он и рад — не нужна ему программка, как лисице не нужны рога.
С программкой Лёха станет похож на писателя, а писательство и поэзия — позор для мужчины, гейство и лесбиянство.
Лёха вознамерился пойти в буфет, он помнил из кино, из детства, что в театр все ходят ради театрального буфета, который манит сильнее, чем светящиеся трусы танцовщицы.
Настюха задержала Лёху за руку, словно буксир на Московском водохранилище.
— Постой, я же сказала — не мельтеши, как сурок.
Спрячься в зале и сиди тихо со своими манерами и одеждой комбайнера.
Не напрягайся, Лёха, не конь на пашне.
В Большом Театре цены в буфете дороже золота: за один бутерброд с колбасой отдашь недельную зарплату.
Лёха покорно прошел в зрительный зал, с трудом нашел своё место — в глазах играли водка с портвейном, и с чувством исполненного долга перед пыткой опустился в удобное, потому что дорогое, кресло.
Соседи ещё не пришли, наверно, заседали в дорогом буфете, словно праздновали годовщину своего первого миллиарда.
Лёха, как в заводской курилке, огляделся по сторонам — не подсматривают ли за ним, — ловко извлек из кармана чекушку, свинтил пробку и сделал два быстрых обильных глотка, будто три дня не пил молока.
Быстро закрутил пробку и опустил бутылку обратно в карман, в своё гнездо.
Жизнь вставала на рельсы, поэтому Лёха прикрыл глаза и представил, что он не в ненавистном театре, а в заводской курилке с пацанами воровато пьет пиво «Жигули барное».
— Позвольте, я пройду на своё место, мужчина, — голос вывел Лёху из сна или раздумий, за воротник рубашки притащил в театр. Худая старушка с фиолетовыми волосами — парик, или на её совести парикмахерская — улыбалась Лёхе, искала в нем собеседника и друга на час театра. Лёха приподнялся, пропустил леди, надеялся, что она выпьет и заснет, как ион, но бабушка наступала словами-танками: — Люди тоскуют по идеалам, а где идеалы, когда Миром правит эгоцентризм — гадкий, порочный эгоцентризм, похожий на щупальца ската.
Я права, или я права?
(Лёха в ответ качнул головой, потому что мудрых слов он не знал, и язык не повиновался на сто процентов.)
Чем сильнее балет, чем выше творчество, тем тоньше ноги у балерин и изящнее балероны.
Я давно наблюдала за степенью деградации балерин на фоне балеронов — так утка чахнет на фоне фазана.
Даром не платите за любезности, за угождение и тщеславие, у кого ум, тот увидит, насколько плохи женщины по сравнению с мужчинами.
Я не отрицаю балерин, уважаю за прыжки, но мне гадки сальные улыбки невежд мужского пола, которые рождены самцами, но превращаются в кашу, когда перед ними балерина.
Тоску по детству я редко чувствую, но иногда, когда музыка души входит в резонанс с музыкой театра, члены мои расслабляются, и я плачу, да, я плачу, молодой человек.
Вам, может быть, известно чувство, когда грязный разврат очищает лучше, чем поддакивание дуракам с красными носами?
Что люди находят в цирке? Клоунов? Диких зверей или лилипутов?
Люди находят в цирке разврат, темные потайные силы и испражнения животных.
Зачем люди ходят в цирк?
Чтобы разврат вошел в них — вот зачем они идут и покровительствуют циркачам своими деньгами.
Не раззадоривайте меня своими ответами, вы же на моей стороне и полагаете, что приличный человек обязан заплатить за настоящий театр, а не пожертвует деньги на обезьян и циркачей с красными носами и большими ботинками: большие ботинки вызывают угрызения совести, и люди в больших ботинках не становятся государственными чиновниками.
Балет, балет, балет! — старушка захлопала в ладоши, вывела Лёху из ступора — так в тюрьме заключенного будят пинками.
Лёха приоткрыл глаза — щелочки, амбразуры, обнаружил, что Настюха ещё не пришла, а представление пошло, уже щекотало нервы физкультурницами, которые почему-то называли себя балеринами.
Занимаются физкультурой на сцене, поднимают ноги, размахивают руками, прыгают — разве это искусство с нарисованной на картине купающейся Сусанной Хорватовой?
Лёха аккуратно прикрыл уши ладошками, чтобы шум музыки не портил нервные окончания в ушах, но всё равно мелодия долетала, а также доходили до мозга восторженные крики зрителей, которые презирали водку «Праздничная».
Представление шло уже минут пятнадцать, Настюха не прилетела на своё место, и душа Лёхи потребовала добавки водки — так официант в ресторане требует новый фартук.
Старушка с фиолетовыми волосами сидела слева и восторженно смотрела на сцену (Лёха нарочно на сцену не глядел), поэтому бабка не должна заметить фокусов Лёхи с чекушкой.
«Если я незаметно стукну бабку кулаком в висок, убью её, то она не заметит, как я пью водку, — Лёха пошутил сам с собой, словно готовился к «Камеди клаб». — Но ведь, не ударю человека, бабка — не бобина и не станина.
Правильно Настюха сказала: ни рыба я, ни кальмар».
В огорчении Лёха не заметил, как достал бутылку, хлебнул, чуть не поперхнулся без закуски — будут прокляты дорогие буфеты в театрах.
Старушка, вроде бы ничего не заметила, охала и ахала в ответ прыжкам физкультурников по сцене.
Лёха спал чутко, поэтому не пропустил антракт — вскочил, как на бой с горящим планом.
Он вышел на свет, прошел в туалет, постоял у женского туалета, но Настюху не нашел, словно её украли в рабство на Кавказ.
С чувством выполненного долга Лёха направился к выходу из театра — плевал он на второй акт: не рабочие по сцене ходят, а — прыгуны и прыгуньи.
Но около входа, где дежурили огромные охранники, Лёха стушевался: вдруг, спросят, почему покидает храм искусства, не украл ли? не убил ли старушку с синими волосами?
Лёха обозвал себя нехорошим словом за робость и вернулся в зрительный зал, как на каторгу.
Допил водку и заснул до конца представления — так спит часовой на военной вахте, так спит вахтер в будке, так спит суфлер в провинциальном театре.
После театра Лёха ехал в метро домой, находился в подвешенном состоянии: водки нет, время позднее — не купишь.
Около подъезда встретил Коляна и Митяя, они угостили, и Лёха поплыл, как на ладье Харона.
— Лёха ты откуда, нарядный, как ёлка? — Колян хохотнул коротко, и по-рабочему ясно, не то, что театральные бабки.
— Не поверите! В театре! — Лёха на всякий случай не упомянул о Настюхе — кто её знает, вдруг, девке не понравится откровение, а она сейчас с миллиардером, как в золотой карете.
— Во как! — Митяй почесал затылок, а Колян с перепугу налил по новой — так Дед Мороз приманивает новую Снегурочку.
— Во как! — Лёха повторил, махнул рукой и засмеялся пробегающему псу с колбасой в зубах.
В раздевалке, во как
После обеда Лёха остался на минутку в раздевалке, присел на скамейку, прислонился спиной шкафчику, вытянул ноги и посмотрел на свой ботинок, похожий на американский крейсер «Вашингтон».
Ботинок с тупым носом, но не как у американских командос, и даже не похож на русские ботинки в сельской местности, но по теории выдерживал кислоту и удар дюжим молотом по ноге — так обнаженная девушка на нудистком пляже героически выдерживает внимание мужчин.
Лёха пошевелил пальцами в ботинке, пальцы легко ходили, но в то же время не чувствовали себя в пещере неожиданностей — ботинок по размеру, всё в нем нормально, как в нормализованном молоке.
Около ботинка Лёха заметил пятно на полу, пятно не от машинного масла, но и не от крови — бурого цвета с красными звездочками, похожими на кусочки моркови.
