Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)
В это время в приемной с грохотом упало кресло.
– Начинается… – пролепетал директор.
В приемной с грохотом полетело второе кресло.
– Японская гиена! – послышался из-за двери визгливый китайский голос.
– Китайская собака! – зарычал в ответ японский голос.
– Я тебя сейчас стрелять буду!
– Я тебе сейчас голову оторву!
Директор вцепился в рукав секретаря.
– Отойдите от двери. Ложитесь на пол… Сейчас будет стрельба. Они вдребезги разнесут приемную… Послал бог секретаря болвана!..
Директор и секретарь легли на пол и прижались к паркету.
– Бегите за полицией, – прошептал директор.
– Бегите сами, – прошептал секретарь.
В приемной щелкнули курки.
– Вытащили маузеры… – прошептал директор.
– Начинается! – шепотом заплакал секретарь.
В приемной воцарилась гробовая тишина, и раздался ледяной японский голос:
– Молись, китаеза!
– Молись, японская… г… гейша!.
– Что же ты не молишься?
– А ты чего не молишься?
– Эх ты, обезьяна! Патроны на тебя жалко тратить, а то бы я давно прострелил твой дурацкий лоб.
– Сам осел.
– От такового слышу.
– Может быть, мне тоже, гадина, на тебя жалко патроны тратить.
– Еще бы не жаль! Небось каждый патрон денег стоит.
– А что же ты думаешь, они у нас даром, на деревьях растут? Н-да-с. Нынче патроны кусаются.
– Между прочим, извините за нескромный вопрос, почем за патрончики платите?
– По двадцать центов штука. А вы?
– Мы тоже по двадцать.
– Ужасная дороговизна!
– Уж и не говорите!
– Прямо не знаю, что и делать, хоть совсем не воюй. Одно разорение, верите ли.
– Золотые слова.
– Простите за нескромный вопрос: где товар берете?
– Да здесь и беру. А вы?
– Представьте, и я здесь.
– Черпаем, так сказать, из одного источника, хе-хе!
– Прямо грабеж среди бела дня!
– Золотые слова. Форменный грабеж.
– И не говорите!
– Что же вы стоите? Прошу вас, садитесь.
– Да и вы тоже… стоите… почему-то…
– Простите, не имею чести…
– Генерал Бей Ву-хо. А вы-с?
– Генерал Ки-Ки-мора.
– Так вы говорите, двадцать центов за штуку?
– Двадцать.
– Вот и воюй… хе-хе!
– Послушайте, как вы думаете, а что, если, так сказать, в организованном порядке…
– Представьте себе, у меня такая же мысль…
– А вы придвигайтесь к столу…
– А вы пистолетик… того…
– Пистолетик мы спрячем… Зачем же нам пистолетик? Мы сейчас… хе-хе… вместо пистолетика лучше автоматическую ручку… У вас случайно листика бумажки не найдется?
– Листика бумажки? Всегда! Извольте-с.
В приемной снова наступила тишина, нарушаемая изредка шепотом.
– Экие ведь разбойники… Да ведь этак скоро и воевать порядочным людям невозможно будет.
– Пишите, пишите…
– Джон, – прошептал директор, – там что-то творится странное, пойдите узнайте…
Секретарь осторожно пробрался в приемную и через минуту вернулся обратно, бледный, дрожащий, покрытый холодным потом. Его глаза остекленели.
– Перегрызли друг другу горло? – шепотом спросил директор.
– Хуже.
– Задушили друг друга?
– Хуже.
– Сделали друг другу харакири?
– Хуже.
– Н-не понимаю.
– Они… – пролепетал секретарь, – они… вместе… пишут ультиматум… с требованием… снизить цены… на… маузерные… патроны…
Вы думаете, что это плод больной фантазии? Ничего подобного!
«Оба противника в дальневосточном конфликте снабжаются одними и теми же фабрикантами оружия.
В связи с этим заслуживает быть отмеченным любопытный случай, сообщенный в парламенте депутатом лейбористской партии Мортаном Джонсом. Некая фабрика занята выработкой маузерных патронов для Японии и для Китая.
Представители обоих заказчиков случайно оказались на этой фабрике в одно и то же время, и их по недоразумению посадили в одну и ту же приемную. Там они начали беседовать между собой о дороговизне вышеозначенных патронов и в результате согласились послать фирме совместный ультиматум с требованием снизить цены».
(«Известия», 10 марта 1933 года.)
Империалисты – хорошие хозяйственники. Уж если убивать рабочих и крестьян, то, по крайней мере, по дешевке!
1933
Дорогу покойникам!
Товарищ Коровкин, бывший председатель учкпрофсоюза станции Данилов, был во всех отношениях образцовым работником: выстроил клуб, отремонтировал 300 вагонов, открыл школу фабзавуча.
И все это в невероятно тяжелых условиях 1920–1922 годов.
И общее собрание 3 апреля 1922 года постановило:
«В день открытия клуба вывесить портрет товарища Коровкина на все время существования клуба».
Такое же решение было принято позднее на торжественном заседании при открытии клуба, в присутствии 800 человек рабочих и служащих.
Портрет товарища Коровкина был повешен в клубе на почетном месте.
Правильно? Правильно.
Как будто на этом все и должно было кончиться.
Однако нет. Не так-то просто. Шалишь! И тут-то, собственно, и начинается самая волынка.
Спустя некоторое время после того, как портрет товарища Коровкина был вывешен в клубе, секретарь укома города Данилова сказал заведующему клубом:
– Портрет надо снять! Живых увековечивать ни к чему.
А, как известно, в провинции положено по штату: раз секретарь укома сказал, так тому и быть, перечить нельзя. Исполнять – и никаких. Планида, значит, такая.
И портрет товарища Коровкина был снят.
И вот уже более полутора лет неумолимый секретарь укома, несмотря на неоднократные просьбы, не разрешает повесить портрет обратно.
В полном смысле слова – не человек, а камень.
– Товарищ секретарь, разрешите повесить портрет товарища Коровкина!
– Нельзя.
– Почему же нельзя?
– Нельзя потому, что товарищ Коровкин жив.
– И очень хорошо, что жив. Пусть еще сто лет живет на пользу республике.
– Не возражаю. Пусть живет.
– А портрет?
– А портрет – нельзя.
– Почему же все-таки нельзя?
– Нельзя. Не полагается.
– Чудак вы человек. Посудите сами. Взываю, товарищ, к вашей логике: создал товарищ Коровкин в самых неблагоприятных условиях школу фабзавуча или не создал?
– Создал.
– Так, хорошо. Героический это поступок или не героический, если принять во внимание обстановку, при которой была создана школа?
– Героический.
– Так-с. Значит, товарищ Коровкин герой?
– Герой.
– Ладно. Теперь дальше. Подал товарищ Коровкин пример личной энергии и мужества в деле выпуска более трехсот вагонов и нескольких паровозов при проведении в жизнь выброшенного им лозунга «Ремонт паровозов и вагонов силами профактива»? И если подал, то является ли это примером героического поступка?
– Является.
– Значит, Коровкин опять выходит героем?
– Выходит, что герой.
– Так. А клуб Коровкин построил?
– Построил.
– Хороший клуб построил Коровкин?
– Очень хороший.
– Принес ли этим Коровкян пользу рабочему классу?
– Принес.
– Значит, сделаем вывод: дважды герой товарищ Коровкин принес пользу рабочему классу… Согласны?
– Согласен. Герой Коровкин принес пользу рабочему классу.
– Вот и хорошо. Теперь дальше: заслужил герой труда товарищ Коровкин, чтобы его портрет висел в построенном его силами клубе?
– Заслужил.
– Ну вот, мы наконец договорились! Значит, повесить товарища Коровкина в клубе можно?
– Нельзя.
– Тьфу! Почему нельзя?
– Потому что не полагается. Если бы он, например, был покойник, тогда можно… А так как он жив и здоров, тогда нельзя!
– Вы меня, товарищ, удивляете! Ведь не станет же товарищ Коровкин более полезен республике, если он умрет?
– Не станет.
– Так в чем же дело?
– Не полагается.
– Значит, надо, чтобы Коровкин умер?
– Не надо.
– А повесить портрет можно?
– Нельзя.
Так до сих пор и не висит портрет товарища Коровкина в клубе, несмотря на постановление 800 рабочих станции Данилов.
Надо полагать, что придется ждать до тех пор, пока одно из двух: или товарищ Коровкин умрет, или секретарь укома будет другой.
От первой комбинации мы решительно отказываемся и от всей души желаем Коровкину долголетия и доброго здоровья.
Одна надежда – на вторую.
1926
Дочь Миронова
Двадцать седьмого июня сего года на станции Сосыка Северо-Кавказской железной дороги в багажное отделение вошла неизвестная молодая женщина…
Начало шикарное. Интригующее.
Грациозно приблизившись к весовщику Рекову, прелестная незнакомка положила на стойку багаж и чарующим голосом сказала:
– Весовщик, примите багаж до Новороссийска.
– Еще рано, – грубо ответил весовщик Реков. – Потрудитесь, гражданка, обождать.
– Обождать? – шаловливо переспросила незнакомка.
– Обождать, – угрюмо подтвердил весовщик.
Тогда обаятельная незнакомка грациозно погрозила весовщику пальчиком и, смеясь, заметила:
