Александр Покровский - А. Покровский и братья. В море, на суше и выше 2… -
– Не на подмостки, а в люлю… Ну, спасибо, док!
На следующие сутки, к ночи, когда швартовая команда, похожая на красногрудых снегирей, суетилась и заводила швартовые концы на пирс, доктор сказал Кивко:
– Вот и приплыли, Слава… Вставай и потихоньку одевайся. Госпитальная машина у КДП. Полежишь недельку, анализы у тебя проверят… Ты не дрейфь, самое страшное позади! В рай небесный тебя не взяли. Сказали, что зелен ещё. Так что, можешь, смело, отмечать своё второе рождение! А теперь ответь мне, как ты относишься к песне «Червона рута»?
– Плохо, товарищ старший лейтенант… Я её теперь всю жизнь ненавидеть буду…
– Что так?
– А если вас восемь месяцев – день в день, под эту музыку на физзарядку гонять – вы как?! И форма одежды – с голым торсом – и в мороз, и в снег, и в ветер…
– И это где же так?!
– А в учебке… в Новосибирске.
– Ну-у, тады – ой, Слава Кивко… Оделся? Пошли…
Выйдя наверх и ощутив землю под ногами, подводники залюбовались ночным пейзажем. Заснеженные сопки, олитые золотисто-жёлтым лунным светом, как мудрые полярные совы, хранили молчание. Величественные и полные собственного достоинства, их коренастые силуэты могуче простирались по побережью. Черная застылая вода залива парила белыми лохматыми туманами, разбрасывая их клочьями и отражая в прогалинах звёздное небо.
– Ну что, жива Расея?
Доктор вытянул руки, потянулся, подставляя лицо крутому морозу.
– Не извольте беспокоиться, Валерий Яковлевич. Жива! – раздался знакомый голос за спиной. – Так я завтра буду только к обеду… Командир дал «добро».
– Ты, главное – не забудь краску купить. И на-ка вот, на растворитель и кисточки…
Доктор протянул деньги мичману Тонких.
– Да как же тут забыть? Конечно, помню… – Заторопилась «чёрная гора», увидав у КДП авто с красным крестом.
– Товарищ старший лейтенант, а концерт с украинскими песнями – в мою честь?!
– И в твою тоже, – согласился доктор, поднимая ворот шинели матроса. – Не форси, замёрзнешь.
– Да у меня в роду и украинцев никогда не было!
– А ты знаешь? – иронично заметил доктор.
– Знаю. Батя рассказывал. А фамилия наша должна быть – Кивковы… Но когда паспорта выписывали, прадед так с писарем укушались, что тот не смог дописать букву «в». У нас и вся родня – Кивковы, среди них только мы – Кивко…
– Русский, значит? – доктор поддержал матроса под локоть, так как тот заскользил тапками по обледенелой аппарели пирса. – Ты вот что, русский, в госпитале веди себя прилично, без дембельских закидонов. Понял?
– Ага, – обнадёжил Кивко.
– Не «ага», а «есть». Пока ещё служишь… Агакает он!
– Есть! – весело ответил матрос, открывая дверь «скорой помощи».
– Через два дня проверю… в госпитале. Удачи!
Доктор захлопнул дверь, и машина тронулась, обдавая его бензиновым выхлопом.
Подводная лодка, прибывшая с моря и надёжно отшвартованная у пирса, напоминала разряжаемую новогоднюю ёлку. Уставшие и малоразговорчивые подводники угрюмо «гасили свечи и снимали гирлянды», а сама красавица их мало интересовала. По отсекам ещё гулял тёплый дух неутомимого веселья, но этот дух уже не пах оранжевыми мандаринами и дымными хлопушками… Бал окончен. И было немного печально… И только верхний вахтенный, облачившись в овчинный тулуп и валенки, мялся старым сторожем на трескучем морозе, прижимая автомат и сдувая конфетти-снежинки с высокого воротника. И вход в рубку боевой субмарины напоминал бестолковую железную калитку на складе ёлочных украшений в середине января.
Доктор спустился вниз, прошёл в первый отсек и открыл дверь своей каюты. Койка, застеленная темно-синим одеялом, криво улыбнулась двумя параллельными полосами.
Старший лейтенант взбил тяжелую ватную подушку, расстелил поверх носовой платок и лёг, не снимая РБ. С сетки верхнего яруса в ногах свешивался белый длинный шнурок. «Глист повесился!» – подумал доктор и тут же заснул. Уснул тихо и спокойно. Так можно заснуть, только отработав четверо суток и ни на минуту не сомкнув глаз.
Вадим Федотов
Родился в 1952 году в военно-морской семье. Рос в этом же окружении.
Учился в образовательных учреждениях различных военно-морских баз, после окончания которых лейтенантом вернулся в родные края. Подводным прошлым (в настоящем) гордится, но не хвалится. Пожизненный североморец, хотя заканчивал службу в Севастополе. В литературном творчестве твердых ориентиров не имеет.
СТРЕЛЬБА ПУЗЫРЕМ
Sic tranzit gloria mundi.
Дорога, хорошо знакомая с детства, не утомляла, но и не возбуждала – она была по-летнему сухой, и ее пологие асфальтовые повороты хорошо просматривались далеко вперед, а по обеим сторонам тянулись покрытые брусникой сопки, плавно переходящие друг в друга. Водитель шоколадной «троечки» – флагманский химик дивизии атомных лодок – «общением» не досаждал. Как ни странно, пистолет в кобуре, надетой прямо поверх лейтенантского пальто, тоже вносил свою долю в создание атмосферы умиротворенности.
«47-я», прервав боевую службу из-за пожара, вернулась с тремя трупами. Официальный отчет об этом печальном событии ждали в вышестоящем штабе, поэтому-то новенькая машина неслась в сторону флотской столицы – славного Североморска, а опечатанный портфель с секретами валялся на заднем сиденье.
После оформления пропуска флагхим, оставив своего вооруженного сопровождающего в комнатке для посетителей под парадной лестницей штаба флота и посоветовав ему не высовываться, пропал со своим портфелем где-то в «коридорах власти». Вернулся он неожиданно быстро и, воровато подмигнув, достал из портфеля какие-то документы, сноровисто расписался сам и заставил расписаться своего спутника за какого-то обладателя длинной вычурной фамилии, затем, смачно плюнув, опечатал портфельчик и вновь исчез.
Время тянулось медленно. Устав сначала сидеть, затем топтаться на площадке под парадной лестницей, голодный лейтенант поднялся по ступенькам и, не выходя окончательно в просторный холл, увешенный картинами военноморского содержания, стал осматриваться. Буфетом не пахло. За исключением двух лениво слонявшихся по паркету вооруженных старшин срочной службы, в холле никого не было. Это было и неожиданно, и странно – видеть вооруженных пистолетами моряков лейтенанту до сих пор не доводилось. По парадной лестнице кто-то спускался, и ранг его не определялся из-за слепящего света, падающего из окна верхней площадки. Уловив по силуэту, что на спускающемся – дефицитный офицерский плащ и фуражка-аэродром, лейтенант молодцевато отдал честь, на что «фигура», замешкавшись, ответила с явной неуверенностью, которая стала понятной спустя мгновение: «фигурой» оказался отягощенный канцелярской папкой штабной мичманюга, величаво пересекший холл и исчезнувший за дубовыми дверями Штаба. Настроение испортилось. Так как заняться было решительно нечем, лейтенант, вернувшись в каморку, бездумно принялся за разборку своего оружия. «Запечный сверчок, – мелькнула смутная мысль, – запечный сверчок, разбирающий табельное оружие». Буратино лейтенант почему-то не вспомнил. «Папа Карло где-то болтается, хочется есть, но в убогой каморке нет даже нарисованного на холсте котла с кипящей похлебкой». Повторив операцию сборки-разборки несколько раз, бедолага потерял интерес к этому занятию, и, всаживая в рукоять обойму с патронами, вышел на площадку. Щелчок ставшего на место магазина был заглушён стуком массивной штабной двери, вслед за которым послышались неторопливые «солидные» шаги. Один из находившихся в поле зрения старшин подтянулся и вскинул руку к бескозырке. Лейтенант, держа в руке увесистого «Макарова», приподнявшись на одну ступеньку, с интересом вытянул шею, памятуя о позорном конфузе с приветствием младшего по званию. Появившаяся из-за угла солидная персона оказалась, слава Богу, не мичманом, а самим Командующим Краснознаменным Северным Флотом адмиралом Егоровым, который, ответив на приветствие дежурной службы, плавно проследовал мимо притаившейся на уровне паркета пустой лейтенантской головы, увенчанной белым «грибом». Голове показалось, что державный взгляд упал в ее сторону, и поэтому, переложив ствол в левую руку, лейтенант с упоением отдал честь своему Командующему, которого видел первый и последний раз в своей офицерской жизни. Командующий или был ослеплен бившим в глаза солнцем, или принял пустую лейтенантскую голову за забытый на ступенях кочан капусты, на который какой-то шутник насадил «гриб», но на приветствие не ответил, а шагнул вперед и исчез в лучах солнечного света, заполнявшего лестницу, ведущую к славе.
По возвращении в базу лейтенанта арестовали – по недоразумению – так как его лодка ушла в полигон стрелять торпедой, а он числился в «нетях». По совету ушлых старших товарищей, молодой права качать сразу не стал, а, сноровисто оформив документы и оделив спиртом гауптвахтенного мичмана, достойно отдохнул дома, посещая магазин строго в партикулярном платье.
