Енё Рэйтё - Новые приключения Грязнули Фреда
«И по мере того как последние огни поглощает стелющийся над океаном туман (какой идиотизм, ведь именно сегодня нет никакого тумана!), провожающие постепенно начинают расходиться, и на лицах у них читается: «Все за одного!» Наши герои устремились по пути великих свершений! Мы не сомневаемся, мы знаем – ничто не остановит их, они достигнут цели. Но даже если и не достигнут, от этого они не перестанут быть героями! Вот мэр города, сняв цилиндр, машет им на прощанье… Подобно птицам вспархивают носовые платки, и медленно-медленно (Господи, до чего же медленно!) рассасывается толпа. Вот окончательно скрылись из вида кормовые огни корабля. С опозданием в десять минут и сорок семь секунд. Повторяю: десять минут сорок семь секунд… А ровно в девять двадцать прозвучат новые музыкальные записи. Репортаж с места отправления теплохода «Стенли отдыхает» закончен. Нашедшего у здания биржи оброненный владельцем бумажник просим сдать за соответствующее – не менее ста долларов – вознаграждение в офис фирмы «Смеллоу энд компани». Там же можно приобрести первоклассные плащи-дождевики и теннисные ракетки»…
Теплоход медленно и плавно скользил по водам океана, а в толпе зевак на берегу вослед ему в ужасе взирал… Густав Барр!
Что же теперь будет?! Его забыли, оставили здесь! Корабль, отправившийся на поиски великого ученого, уплыл без него. А он стой тут, обмотанный махровым полотенцем, как вышел из ванной!
Письмо Джимми От-Уха-До-Ухаправителю Островов БлагоденствияЕго высочайшему величеству,
принцу Сан-Антонио, Альмира
Тронный зал, главный подъезд, первый этаж
(как поднимешься по лестнице – направо)
В нижеследующих строках позволю себе описать Вашему Величеству про наше житье-бытье. В плавание мы вышли с опозданием на два дня. Отчего да почему, спросите? Насчет Вашего Величества я даже ни чуточки не сумлеваюсь, что вы, джентельмен, а значит – человек порядочный и меня не разочаруете. Поэтому рассчитываю на вашу дез… дис… как ее… диссекретность. Это когда человек умеет держать язык за зубами и нипочем не протреплется. Вот и прошу Ваше Величество, а также почтеннейшую супругу вашу и милейшую матушку (которой извольте передать от моего имени пожелания всего самого наилучшего), чтобы слух про мошенничество никоим образом не просочился.
Дело было так. Теплоход уже готовился к отплытию, когда заявились два моих дружка и приволокли сундук здоровенный, а может, шкаф. Я стою на палубе, весь из себя нарядный, в новой форме, вокруг газетчики толкутся, так что я спокойненько так дружкам и говорю: «Несите этот шкап в каюту мистера Тео!» А один из них, по кличке Жасмин, при всем честном народе на меня как окрысится. Нечего, мол, пасть разевать, науку эту, как тяжести переносить, они осваивали там же, где и я. Каков наглец? Я со стыда прямо не знал, куда деваться; на борту после капитана первое лицо, сам два ранга имею, а эти босяки меня ни в грош не ставят. Надо было как-то исправлять положение, ну, я Жасмина этого вежливо так упреждаю, что ежели, мол, он не заткнется, то я сам ему хлебало заткну. А он на это с ухмылочкой: «Что это всякие тут норовят из себя шишку на ровном месте строить?» Я прямо не знал, что и думать. С чего это кореша на меня взъелись?
Зато Тео этот – славный парень. Правда, дерганый малость, но это бывает. Вильсон – капитан который – этот все время на борту ошивался и еще парочка матросов, тихих да смирных, из тех, что про море из книжек знают. А парней, которых я навербовал, нет как нет. Ну, хоть бы один объявился! Вернее, один-то явился, и даже не раз и не два: Васич с пьяных глаз все по трапу вниз скатывался, а потом снова карабкался. Мистер Тео сигарой попыхивает и говорит с тоской, чтобы и меня, мол, тоже черт побрал вместе с командой моей ненадежной.
Тем часом подвалил народ, какой в экспедицию ехать собрался. Очень, скажу я вам, занятная публика. Есть тут, к примеру, ювелир – этот мастер другим указания давать. Палач свой на борту имеется, модник, каких поискать: трубочка во рту, как сыщиков в кино показывают. Недоволен остался тем, что шлюпок спасательных на судне, вишь ты, маловато. Потом певец один заявился – посмотрим, как он в экспедиции запоет; этот все допытывался, ледокол у нас или обыкновенный пароход. Ну что с такими разговаривать? Пускай сами друг дружке объясняют. Эти умники и вправду с объяснениями лезут, а капитан Вильсон знай себе помалкивает, пускай, мол, несут белиберду всякую. Сразу видно, что он не нашего поля ягода; настоящий моряк таких городских прощелыг на дух не переносит, будь они хоть какие образованные. Команды на корабле нету, зато остальная шантрапа в сборе, только швейцара какого-то не хватает – это я от мистера Тео знаю. На кой хрен швейцар в ученой экспедиции – видать, не нашего ума дело, матросы куда нужней, а их нет ни одного. Всеобщему веселью это не мешает, музыка наяривает, даже кино снимают с крыши портового склада. Господин какой-то заявился, прощаться с нами от имени всего города, разряженный в пух и прах, брюки в полоску, на башке высокая черная шляпа – блестящая такая, вроде бы циндилинр называется. Еще какой-то субчик вместе с ним притащился для сопровождения. Господин этот знатный сымает свою цинди-шляпу, значит, а у самого на руках белые перчатки… Кого, думаю, он мне напоминает? Ах да, Гомпереца, кидалку разнесчастного! Как увидел я, что здесь этикет начинается, решил, что пора и делом заняться. Пойду, говорю мистеру Тео, покуда скандал не разразился, посмотрю, куда экипаж подевался. Да и врач тоже запропастился; хотя Вильсон клянется, что контракт с ним подписывал. Заглянул в докторский кабинет – там никого, зато белые халаты для работы сложены. Ну я один халат прихватил на всякий случай и смылся. Надо было спешно с командой разобраться.
Знаю, Ваше Величество, что вам, как и мне, по душе, когда в гавани вспыхивают огни и ссоры, когда всюду кипит жизнь. Тут тебе и музыка играет, и фонарики разные перемигиваются, пыль столбом, шум-гам и запах моря, а вернее, вонь, потому как приливом всякую тухлятину и дохлятину к берегу прибивает. Посмотришь на толпы людей, которые будто на работу устремляются, а сами в кабаки спешат, чтобы напиться, и настроение у тебя поднимается. Вспомнились мне Острова Благоденствия, где я с верноподданными моими на брудершафт пил и против этого даже сэр Эгмонт не возражал – вы его сызмальства знали, Ваше Величество, у него шрам поперек лба. Но в первую очередь я вспоминал, натурально, вас, Ваше Величество, потому как об эту пору в порту всякая дурь в башку лезет. Одно только чудно было: все на меня косо смотрят и норовят стороной обойти. Что за чертовщина, думаю я про себя! Надавать бы им тумаков, глядишь, сразу мозги на место встали бы, но тут уж не до разборок: теплоход вот-вот отчалит, а ежели в драку ввяжешься, свободно можешь в участок загреметь. Отдубасят по полной программе, а я этого очень не люблю. Последний раз угодил в такую передрягу в Адене, а в Альмире за время моего правления со мной ничего такого не приключалось. Да и приключиться не могло, ведь это считалось бы оскорблением моего величества… В общем, решил я податься в «Дохлую рыбину», свое излюбленное местечко. Смотрю, в проулке, у входа в одно злачное заведение, под сине-красными фонарями Кривая Рожа стоит – я его штурманом нанял. Рожу евонную легко опознать можно: ежели между фуражкой и клоком бороды трубка дымит, значит, он. Завидел меня, трубку изо рта вынул, фуражку нахлобучил и спиной ко мне развернулся. Подхожу к нему.
«Я тебя обидел чем?» – спрашиваю просто так, из любопытства.
А он мне:
«Я тебя в упор не вижу!»
«Договор подписал, а сам с концами?»
Он плечами пожимает. Потом говорит:
«Пока ты был никто, я с тобой знался, Джимми От-Уха-До-Уха. Когда опять станешь никем, мы с тобой снова порезвимся. Мне не по нутру, знаешь ли, что ты теперь из себя важную особу строишь и норовишь другими командовать. Ссориться мне с тобой неохота, а потому говорю тихо-мирно: плевать я на тебя хотел!»
Приятно, когда человек не кривит душой, а прямо правду-матку режет. Зашел я в подворотню, надел прихваченный с собой белый рабочий халат, потом выхожу и говорю ему: готовься, мол, у меня руки чешутся отметелить тебя как следует. С Кривой Рожей шутки плохи, он чуть что за нож хватается. Ну и пришлось врезать ему, так что трубка его хваленая разлетелась на кусочки, а мундштуком он чуть не подавился. Не подставлять же было под нож свою новую форму шикарную, вот я и отбивался. Хорошо еще летом все окна-двери открыты, дал я ему хорошего пинка, он и загремел в подвальное окошко. Я не стал дожидаться, пока Кривая Рожа оттуда выберется, свернул свой рабочий халат и пошел дальше.
Знать бы, какая муха их всех укусила!..
С Кривой Рожей на пару мы как-то пять суток прокантовались в одном семейном склепе, и не мне объяснять Вашему Величеству, что такие общие переживания дружбу скрепляют надежно. Не сказать, чтобы ей очень уж повредит, если тебе ненароком в морду заедут или же заставят выпивкой поделиться, – в общем, дружба есть дружба. А тут идет навстречу Щедрый Ротшильд – руки в карманы и в глаза мне лыбится. Прозвали его так вовсе не из-за богатства. Кликуха «Ротшильд» к нему пристала через одного богатого шведского магната. Повезло однажды Щедрому: сбило его автомобилем, и владельцу пришлось раскошелиться, потому как дружки Щедрого, когда отволокли его в подворотню, разбитую ногу ему доломали и по башке как следует трахнули (чего не сделаешь ради друга!). К тому времени, как «скорая помощь» подоспела, его не стыдно было в больницу везти. Будь Щедрый умом покрепче и послушайся Вихлястого Скелета, он бы до конца дней как сыр в масле катался. Вихлястый Скелет, добрая душа (вот ведь даже к Вашему Величеству насчет двух с полтиной долларов не пристает, а у самого в кармане пусто, да и в чужих карманах, куда он руку запускает, тоже не густо!), вон до чего додумался: выбить пострадавшему глаз для подстраховки. Тогда уж Ротшильду, магнату этому, деваться некуда – плати пожизненное пособие инвалиду. Здорово придумано, как говорится, не в бровь, а в глаз. Только Щедрый пожадничал, глаз выбить не дал. И зря! Невелика была бы потеря, зрение у него как есть попорчено, и глазом этим он почитай что ничего не видит. Правда, деньжищ он и без того огреб навалом: по пути в больницу и сам подсуетился – пальцы прищемил носилками и ногу располосовал железным уголком докторского саквояжа. Будь дорога до больницы подлиннее, может, он и с глазом расстаться решился бы, тем более что глаз этот ему почитай что без надобности. Когда пришла пора друзей благодарить, Щедрый расщедрился на выпивку и курево. А уж как мы старались, я самолично два ребра ему сломал (не в службу, а в дружбу). Ах, ежели ты с нами так, то и от нас добра не жди! Через какое-то время сбило Щедрого мясницким фургоном. Ну, тут уж мы ему такую капитальную первую помощь оказали, что полицейский посулил выхлопотать нам награду от общества Красный Крест. Мигом остановили кровотечение, и, как он ни обзывался всякими словами, Вихлястый Скелет – он, если надобно, может быть очень безжалостным – резким рывком вправил Щедрому вывихнутую руку, а кто-то из наших наскоро причесал пострадавшего. Видели бы вы, Ваше Величество, как этот негодяй вырывался, норовил пнуть нас ногами, сыпал проклятиями, а мы старались, чтобы он не угодил в лужу и не выпачкал одежду. Врач «скорой помощи» возмущался по поводу ложного вызова, а мясник предложил на выбор четыре варианта: Щедрый получает двадцать монет или тычок в зубы, привлекается к ответственности за шантаж или катится ко всем чертям. Пятого не дано. Так ему и надо, неблагодарность должна быть наказана.
