Вячеслав Верховский - Я и Софи Лорен
А кстати! Это здесь немаловажно! У нашей бабки – это же фамилия! Есть разные фамилии на свете: скажем, Рабинович, Раппопорт, есть Айбиндер, а она у нас такая… Знаете, какая? Она носила гениальную фамилию – Розалина Аароновна Гринпис!
Ну и вот. Незаурядная догадка Петино лицо преобразила. Еще немного – и он стал бы привлекательным. И нашей бабке Петя заявляет:
– Мадам Гринпис! – я вижу: он дрожит. – Мадам Гринпис!
Бабка:
– Ну же, говорите, Петр Сурепка, я скоро как всю жизнь мадам Гринпис!
– Мадам Гринпис! – сейчас случится что-то. И точно! – У меня идея!
Бабка так высокомерно, неприязненно:
– Ну что еще?!
Чтоб общение скорее закруглить.
– Слушайте, а все равно она уже у вас! С доставкой на дом!
– Ну так что же? – бабка не въезжает.
– Так купите у меня! – как крик души. – Вот эту чертову кровать, уже купите! И с концами!
Бабка онемела. На секунду. Придя в себя, естественно, вскипела:
– Да она и даром нам! И даром! – и тут же глядь, как будто машинально, а матрасик неплохой, неплохой матрасик, не убитый. Да и кровать, серьезно, неплохая: ножки крепенькие, она еще нас всех переживет. – Она и даром! К слову, а за сколько? – и рукою ту кроватку приласкала.
Я и мама – мы оторопели. Но Сурепка, ему уже пора опохмеляться в самый раз:
– А сколько вам не жалко? – и сам аж трусится-дрожит, ему неймется.
– Ох! – бабка делано смутилась. – Я даже и не знаю, – она знала! Потому что тут же: – Петр Павлович Сурепка, в общем, так! Трех рублей, надеюсь, вам довольно?
То был не сон. И Петр, еще не веря:
– С удовольствием!
Бабка тут же щедро протянула три рубля, хваткая, как тысяча чертей.
А Сурепка – он купюру просто выхватил и, чтоб Гринпис еще не передумала, испарился по ступенькам быстро вниз, еще не веря в это счастье – три рубля. А, и напоследок преисполненный:
– И пусть кровать вам эта будет пухом!
Петя ж, он такой интеллигент!
Все разыгралось так скоропалительно, что народ – я, мама, та же бабка и, само собой, кровать, – под впечатлением молниеносной сделки все безмолвствуют. И все же я молчание прервал:
– Бабушка, да как же ты могла?! – я в упор смотрел на меркантильную. – Да мы ж его обворовали, Петю! – едва скрывая подлинные чувства.
Отпиралась:
– А он нам добровольно, он же сам! Я ж за кровать Сурепку не тянула! Я ж, напротив, не хотела и пускать…
– Ладно, обманула ты Сурепку, не он, как говорится, будет первым! – и тут ввернул свой самый веский аргумент: – Ты же говорила нам сама: нам чужие тараканы – ни к чему!
А у Гринпис такие тапки, оглушительные: она топала – закладывало уши. Мы проживаем на восьмом же этаже. Она так топнула, что ниже, на седьмом, с потолка осыпались обои:
– Успокойся, Слава, успокойся! Теперь эти тараканы – уже наши!
Кровать.
Сокрушенно.
Молчала.
Спасение буквы
– Давай, сверим наши часы. На моих полтретьего.
– А на моих четыре.
– Ты смотри, как мои отстают! Значит, четыре?
– Значит, четыре!
Первый вздохнул и поставил часы на четыре.
Отныне и у одного, и у другого часы всегда показывали ровно четыре.
ЧеловекПрисутствовал в Одессе. Видел сам: к Жоре, который на Привозе чистит рыбу, подходит старушка. Бедная, скорей всего, несчастная. И так тихо:
– Жора, детка, трудоустрой моих карасиков!
В смысле: чтоб помог он их продать. А караси, поверьте, никакие. Жора – старушке:
– Без проблем, мамаша, получайте!
– Что, так сразу деньги за карасиков?!
– Я, мамаша, в них уверен, как в себе!
Старушка, пересчитывая:
– Ого! – поражена. – Такие деньги!
Она ушла – он бросил кошке.
О наважденииВ новогоднюю ночь я подвергся массированному террору. Мне позвонило сто двадцать пять человек и вроде бы из лучших побуждений пожелало мне большого счастья. Я понимаю, раз, ну, два, ну, десять… Может, хватит?! Нет, сто двадцать пять, я всё считал! И это ж не враги! Друзья, знакомые… Если б вы знали, как это ужасно! Меня уже от «счастья» воротило, меня трясло, подпрыгнуло давление…
А я и сам такой, ничуть не лучше. И у меня дежурный список, чтоб отметиться. Чтоб позвонить и тут же вычеркнуть, забыть…
Короче, эта ночь была отравлена. Ничего себе начало! – я подумал.
Но когда у сто двадцать шестого с языка сорвалось: «Чтоб ты сдох!» (судя по всему, непроизвольно), это было так свежо, что я воспрял. И пожелал ему от всей души большого счастья! В трубке зарыдали. Я очнулся…
Дружба народовВ Европе ни таможен, ничего, зато у нас!..
Возвращаюсь из Москвы в Донецк, в полвторого ночи, город Белгород. Российская таможня тут как тут, весь мой багаж перевернула вверх тормашками! Я переупаковывал его вплоть до таможни украинской, город Харьков. Только я все уложил – они идут:
– Ваш багаж? Откройте, что у вас?
– Час назад меня же проверяли! Российская таможня, город Белгород!
– А мы российскую таможню вызываем на соревнование, выкладывайте!
И опять перешерстили весь багаж. Все те же книги, ни наркотиков, ни бомб…
Я, едва ли не срываясь:
– Ну и что?!
Они, спокойно:
– Победила дружба!
СлаваУмру на сцене или в собственной кровати – я не знаю, но родился я определенно в нашем театре. Прямо на спектакле, в третьем действии. Из-за меня спектакль, конечно же, скомкали…
Роды принимала примадонна, которая ради меня прервала свое пение (к слову, певица начинала акушеркой) и помчалась на галерку, где моя мама находилась по билету. С галерки раздался крик. Это был я.
– Ну и кто там? – прозвучало из партера в нетерпении.
Примадонна в детях разбиралась:
– Так, минуточку… Ага! – она зарделась. – Мальчик! – обратилась она вниз. – Это мальчик, товарищи зрители!
Раздался гром аплодисментов. Я заплакал.
– А как его назовут? – не унимался все тот же любознательный партер.
– Если гром аплодисментов, – огласила примадонна, – тут двух мнений быть не может: это Слава!
В логике она была безукоризненна – и моя мама благодарно улыбнулась.
Стенька РазинСогласен: все евреи родственники. Бедные. И вот тому еще один пример…
Еду я в трамвае. Я на площадке задней, а какой-то дядька, весь из патриотов, – он на передней, но, зоркий, все же высмотрел меня. Продирается сквозь всех. Ему не терпится вступить со мной в дискуссию. Еще не веря в это счастье, благоговея, тычет в меня пальцем:
– Во, жид!
Я уточняю:
– Еврей.
Ну, он на минуту задумался: что же ляпнуть дальше. Во, придумал!
– А жиды, а жиды… Хуже смерти!
Я:
– Лучше.
Он думает: так, ну что ж еще ему такого отмочить? А все ж молчат, как водится у нас, их активная жизненная позиция – молчание, и с интересом наблюдают: что же будет?
И, этот дядька, поощряемый молчанием толпы:
– А жиды… А жиды – распяли нашего Христа!
Я не сдержался:
– А вы… А вы… А вы нашего казнили Стеньку Разина!
И трамвай сочувственно заржал.
Чайная церемонияРаботая в макеевской газете «Час», имел я дело с неорганизованными авторами. Среди тех, кто с улицы что-то там приносит напечатать, чего греха таить, встречаются и не совсем здоровые. Психически. Встречаются довольно-таки часто. И кажется, что даже больше, чем писать, для них поговорить… Им только дай! Тем, кто работает в газетах, эта ситуация знакома.
Ну и вот: некой графоманше, слишком назойливой даме, я, не сдержавшись, тихо намекнул, что, дескать – мы же только «Час», что час проговорили – ну и хватит. Мол, пора и честь… А еще – что я не психиатр.
На «психиатре» – что тут началось! Оказалось, она жаждет моей крови. Но вот что интересно – как повел себя главред. Он пригласил ее в редакционный кабинет, на чай с печеньями и булками с изюмом. Мне же бросил: «Ну и вы зайдите!..
С тем, что я такой-сякой, он, конечно, тут же согласился. Если честно, я стоял там как потерянный…
– Но с ним же что-то нужно делать?! – взвилась ненормальная, представляя дело так, что это продиктовано исключительно заботой о газете.
И тут главный – оказался не дурак:
– А мы его накажем! А вы пейте… Вам какой: зеленый, черный байховый? По всей строгости редакционного закона!
Та, устроившись уютно и прихлебывая:
– И как же вы его накажете?
– Как? Как? Во! Мы переведем его на месяц в младшие Верховские! Пусть знает!
Я не поверил собственным ушам. А главред:
– Ну, вы согласны?
Разомлевшая, она сказала:
– Да! – и, осклабившись: – А можно еще булочку?
Спасение буквыРасставил все точки над «i». Сижу, отдыхаю. Звонит мой друг:
– Слава, ты сдурел! А ну, опомнись! Какие точки над «i»?! Ведь мы же русские!
Я тупо повторяю:
– Мы – конечно!
– Какие «i»?! – все больше распаляется. – Нам нужно срочно спасать родную плоть от плоти букву «ё»! Население от буквы – отвернулось! «Ё» третируют! Над «ё» открыто потешаются враги!
