Енё Рэйтё - Бабье лето медвежатника
– Ведь их можно понять… Впрочем, как говорится, язык молчит – голова не болит.
– Молчанием мигрень не вылечишь! – обрушился на него Пенкрофт. – Извольте ясно высказаться по этому поводу!
– Так ведь и без того все ясней ясного. Кому охота сносить позор?…
Пенкрофт решил во что бы то ни стало заставить этого невыносимого типа выложить все как на духу.
– Не перестаю диву даваться! Приезжает человек в свой родной город, а его, можно сказать, выставляют на улицу, никто не пускает на порог, да еще эти братья Нигуэль грозятся… – Пенкрофт намеренно оборвал фразу и выжидательно уставился на старого лакея.
– И вы еще удивляетесь?! – печально произнес старик Штербинский.
– Представьте себе – да!
– А вот я лично нисколько не удивляюсь.
Да что же это такое?! Старый мошенник издевается над ним как хочет! Хоть беги в комнату Эрвина за штопором и вывинти мерзавцу бесстыжие зенки!
Старик Штербинский тем временем аккуратнейшим образом убирает на место траченное молью боа, занюханные искусственные цветочки, что-то напевает себе под нос и, время от времени оборачиваясь к Пенкрофту, заговорщицки ему подмигивает.
Нет, скорее на вокзал! Инстинкт закоренелого бродяги подсказывал, что в воздухе – душном, пропитанном запахом пороха – витает нечто опасное, дурное. Как процитировал бы Эстет Мануэль, большой знаток чужих шедевров: «Воняет что-то в датском королевстве!..»
Будь начеку, Пенкрофт! С первым же поездом отсюда деру, и без остановки до самого Нью-Йорка.
Вокруг белели под солнцем новые дома, повсюду околачивались латинизированные янки и американизированные креолы. Кое-где торчали из земли колючки кактусов, уныло поникли веера двух-трех чахлых пальм, а посреди площади компания псевдобарочных ангелов и тритонов тупо взирала на проржавелые трубы высохшего фонтана. На парапете пристроился молодой человек с губной гармоникой. Юный музыкант являл собою причудливую этническую смесь. Кожаный жилет, расшитый зеленым, кричащей расцветки шелковый галстук, сомбреро, стянутое ремешком у подбородка, – словом, до пояса типичный гаучо; зато вытертые до блеска бриджи, видавший виды пояс с кобурой и дешевые сапоги без шпор представляли собой образчик экипировки ковбоя.
И в кобуре нет револьвера! Бравый молодец расхаживает, вооруженный всего лишь губной гармоникой. Это в Техасе-то! Смотрите-ка, а вон тот, с бородой и сутулый, тоже без револьвера! Пенкрофт внимательнее пригляделся к местной публике и с удивлением обнаружил, что ни у кого из мужчин нет при себе оружия. Пустая кобура у каждого болтается без надобности.
Ну и чудеса: похоже, это город сторонников полного разоружения!
Пенкрофт ускорил шаги, направляясь к вокзалу, но путь ему преградил парень с гармоникой.
– Хелло, Бен! Постойте-ка!
Растерянно ухмыляясь, Пенкрофт остановился: как знать, вдруг это Билл или Эдгар?
– Как поживаешь? – с деланной радостью поинтересовался он у музыканта. – Я ведь не сразу тебя признал…
– Это ж какую память надо иметь! Когда мы в последний раз виделись, мне было одиннадцать.
– Но ты с тех пор почти не изменился. Разве что вырос…
– Ага! И усы у меня выросли. Привет вам от Юдит. Она вовсе не рада, что вы вернулись, потому как по-прежнему любит вас. Какого черта вы сюда заявились?
– Почему бы человеку и не вернуться в родные края?
Хватит, пора с этим кончать! Врезать малому по зубам, да так, чтобы гармоникой своей подавился, а остальных перекидать в бездействующий фонтан, чтоб неповадно было приставать с расспросами. И Вальтер этот хорош: видать, ни одной юбки не пропускал, всех баб в городе взбаламутил!
К вокзалу они зашагали бок о бок, и Пенкрофту не терпелось поскорее укрыться в вагоне поезда. При виде его у каждого встречного на лице появлялась жалостливо-сочувственная улыбка – такой одаряют юную невесту, только что шагнувшую под венец. А иногда так смотрят вслед погребальному шествию.
Вот на пути им попался вдребезги пьяный оборванец. Опустившиеся до такой степени бродяги – редкость на Западе.
– Здорово, Бен! – прохрипел он. – Видал, как тебя приветствуют умолкшие револьверы?
– Мерси, спасибо! – Пенкрофт через силу выдавил ухмылку. – Передай им наше с кисточкой.
– И он еще надо мной измывается! – взвыл пьянчужка. – Оружейник Лоуэлл из почетного гражданина превратился в этом городе в изгоя. Потому как я отсюда ни ногой – здесь родился, здесь и помру…
– А на меня-то зачем всех собак вешать?! – окрысился на него выведенный из терпения Пенкрофт. Сопровождавший его юнец с губной гармоникой поскорее оттащил разбушевавшегося «Бена» в сторонку.
– Не связывайтесь с ним! Беднягу можно понять: разорившийся оружейник в Городе молчащих револьверов – не позавидуешь! Вы ведь знаете, кем был прежде Лоуэлл.
– Не тебе меня учить! – раздраженно оборвал его Пенкрофт. – Лоуэлл был, Лоуэлл и остался. Все, точка! – Он решил повести себя круто и не давать этим полоумным потачки.
– Да ведь он вовсе не из-за убытков расстраивается. Обидно оружейнику жить там, где за двенадцать лет ни единого выстрела не прозвучало. Это при наших-то техасских нравах. Ну, вы и сами не хуже меня знаете…
Черт бы побрал здешних умников, умолкают аккурат в тот момент, когда только-только вроде начинаешь что-то кумекать!.. Любопытно, однако, что в Техасе, оказывается, бывает такое, чтобы за двенадцать лет никто никого не продырявил. Вот уж поистине Город молчащих револьверов, да и только. Но за всем этим не иначе как скрываются чьи-то гнусные происки!
Надо делать отсюда ноги, и чем скорее, тем лучше. Дело нечисто, здесь воняет похлеще, чем в той Дании.
– Вам ведь известно, какой властью обладает Прентин…
– Слушай, парень, отвязался бы ты от меня!
– Как прикажете вас понимать?
– Допустим, револьверы в вашем городе умолкли, но звонкие пощечины, надеюсь, не запрещены. А то у меня давно руки чешутся! – С этими словами Пенкрофт оставил своего спутника, ошеломленно застывшего на месте.
Однако радоваться было рано. Едва он сделал несколько шагов по направлению к вожделенному вокзалу, как его снова остановили. Та старуха, которая накануне вечером наказала Пенкрофту остерегаться Эдгара и Билла, опять затащила его в подворотню.
– Ну, вот что, милейший! Либо сей момент проваливай из города, либо усыновляй Эммануэла! Третьего не дано!
– Еще как дано! – взбеленился Пенкрофт. – Остаюсь в городе и никого не усыновляю!
– Так и передать Лизелотте?
– Вот именно. А еще скажите, что с прошлой жизнью я завязал и о Лизелотте больше слышать не желаю! Она подло обманула меня.
– Что-о?! Да как ты смеешь бросаться такими обвинениями в адрес моей матери и бабушки ребенка? За это заплатишь по отдельному счету, Эдгар и Билл с тобой разберутся!
– Ваша мать обманула меня, уверяя, будто бы вы – кроткое и милое создание. А Эммануэла определите в какой-нибудь нью-йоркский лицей. За мой счет!
Окончательно выйдя из себя, старуха в сердцах на него плюнула.
– Ваш Эдгар – слабак, а на Билла я сам плевать хотел! – подытожил дискуссию Пенкрофт и поспешно ретировался.
Вдали уже показалась аллея пальм и алоэ, ведущая к вокзалу, как вдруг из ближайшего дома вышел редактор Кёдлингер – в сюртуке а-ля Франц Иосиф, при цилиндре и зонтике и, по обыкновению, босой. Под мышкой у него были зажаты две картины.
– После обеда прошу за остальными, – любезно улыбнувшись, бросил он с порога, и пенсне дрогнуло у него на кончике носа. И тут он заметил Пенкрофта. – Скажите, где вы живете? Как-нибудь наведаюсь взглянуть на ваши картины.
– Почту за честь… А вы, господин редактор, все капиталы на картины тратите?
– И вам желаю того же, мой милый. Простужен я.
– Где вас угораздило?
– Благодарю вас, взаимно.
Похоже, это город, где не только молчат револьверы, но и процветают чокнутые.
Пенкрофта необычайно забавлял господин Кёдлингер, дававший осмысленные ответы, но не на те вопросы. Однако владелец конфискованных картин, скрежеща зубами, смотрел вслед уходящему чудаку.
– Проклятый! Унес лучшие мои картины!
– А вы бы не давали!
– Издеваетесь? Будто не знаете, что Прентин распорядился ни в чем не препятствовать этому придурку!
Знать бы еще, что за фрукт этот Прентин… Впрочем, не зря говорят: много будешь знать – скоро состаришься. Ну их всех в болото – коллекционирующих картины придурков, бравых ковбоев, разгуливающих с пустой кобурой, сироту Эммануэла и старика Штербинского, которого неизвестно как зовут!..
А вот и вокзал. Навстречу ему вышел начальник станции.
– Как поживаешь, сынок? – с грустной улыбкой поинтересовался он.
– Решил уехать. Когда ближайший поезд на Нью-Йорк?
– Для тебя, сынок, – никогда.
– Что за шутки?! – рассвирепел Пенкрофт. – Кто распоряжается железными дорогами в Техасе?
– Прентин, – бесстрастно ответил начальник, пожимая плечами. – И не ори на меня, я тут ни при чем. На, читай!
