Владимир Огнев - Кузьменко меняет профессию
Гляжу на ее фотографию — душа дымиться начинает, сердце перебои дает.
Саму увижу — душа пылает, сердце наружу выпрыгивает.
Любовь…
Невеста у меня умная. Не кандидат еще, но будет. А читает сколько — уму непостижимо. Из газет что-то вырезает, из книг выписывает… И красивая. Одна беда — очень любит подарки делать. На этой-то почве мы и поссорились. Вернее, я поссорился. Глупо, говорите?
— Возьми-ка, милый, — радует она меня при встрече, — блокнотик на память. И даже не на память, а чтобы разные мысли умные записывать. Пойдешь, — говорит, — от меня домой, поймаешь мысль, блокнотик достань — и… раз!.. Запиши.
— Это дело, — говорю. — Молодец, Нина, молодец, Васильевна! Глубоко в душу глядишь. Уж в чем-чем, а в умных мыслях и у меня недостатка не наблюдается. Найду, что записать. И книжечка красивенькая.
Взял блокнотик. Стою, листочки перебираю. Радуюсь, что умная у меня невеста.
До последнего листочка дошел, а там, над артикулами разными, крупно так напечатано:
«ИЗГОТОВЛЕНО ИЗ ОТХОДОВ».
Вот тебе, думаю, блокнотик для мыслей. Удружила…
Теперь она говорит: не знала.
А я не верю.
Волнение в конторе
Странные события начались с утра. Старший бухгалтер Андрей Кузьмич Побиенко, могучий краснолицый старик (один из основателей городской спортивной секции «моржей»), столкнулся у входа в контору с самим Аполлоном Фомичом. И произошло непонятное: управляющий, глава конторы, пухлой ручкой вдруг потеребил поля шляпы, отвечая на приветствие бухгалтера. Мало того, он спросил:
— Э-э-э… уважаемый, как ваше… м-м-м… здоровье?
Побиенко оторопел. Побиенко растерялся. И немудрено: за пятнадцать лет службы ничего подобного с ним не случалось. Мужество изменило спортсмену. Испуганно моргая, смотрел он в удаляющуюся спину начальника.
В бухгалтерии происшествие вызвало оживленные дебаты. Счетовод Мозговитов, человек мыслящий, но во многих отношениях неудобный (не зря же он до зрелых лет ходил в рядовых счетоводах), сразу почуял: в серые, как штаны пожарного, будни конторы вламывается что-то чрезвычайное. Обдумав ситуацию, он изрек:
— Начальство, брат Кузьмич, так просто о здоровье не спросит. Готовься к прощальному ужину. Как пить дать — сокращение.
Мозговитов деловито защелкал костяшками счетов. Побиенко возмущенно запротестовал:
— Позвольте, позвольте, Автоном Карпыч. Как же так?
— А так, — отрезал Мозговитов. — Сокращение на пять процентов. Я вот тут подсчитал: вы — как раз пять процентов.
Побиенко уронил очки и, охая, полез за ними под стол.
— Конечно, сокращение, — вступила в разговор кассирша Юлия Глебовна. — Я еще вчера говорила, что будет сокращение. Разве я была не права?
— Вы, голубушка, оракул, — откликнулся экономист Спиглазов. — Сокращение — это точно.
— Но почему меня? — жалобно выкрикнул из-под стола Побиенко.
Бухгалтеру никто не ответил. С ним было покончено.
В наступившей тишине противно скрипнула дверь. В бухгалтерию вплыла делопроизводитель Кочкарская, женщина тучная, но упорно лечащаяся. В заплывших глазках ее сверкали слезинки. Увидев новую слушательницу, Мозговитов радостно воскликнул:
— О, Ираида Сергеевна! Вы знаете, а Фомич-то нашего Кузьмича того… скушал. По сокращению.
— Ах, сокращение! — Кочкарская упала на жалобно охнувший стул. — Значит, вот в чем дело! А я-то ломаю голову…
— Над чем, голубушка? — пророкотал Спиглазов.
— Ну как же! Иду по коридору, навстречу — сам. «Здравствуйте, говорю, Аполлон Фомич». А он, представляете себе, отвечает: «Здравствуйте». И говорит: «Вы… э-э-э… уважаемая, сегодня… м-м-м… прекрасно выглядите». Что, думаю, такое? Может, путевку, которую мне выделили, отобрать хочет?
Мозговитов шумно втянул в себя новость широким, похожим на совковую лопату носом. На секунду зажмурился. Взволнованно сорвался с места:
— Десять процентов! — победно выкрикнул он. — Сокращение десять процентов! Готовьтесь и вы, Ираида Сергеевна.
— Но за что?
— Начальству виднее, — глубокомысленно сморщил лоб счетовод. — Начальство знает, кого первым съесть.
— А что я вчера говорила? — вновь вступила в общий разговор кассирша Юлия Глебовна. — Разве я была не права?
— Вы, голубушка, оракул, — подтвердил Спиглазов.
Когда на пороге появилась хрупкая фигурка библиотекарши (по штатному расписанию — грузчика) Офелии Дриадовой, ее встретил общий стон.
— Господи, что творится! — воскликнула Офелия. — Вы что-нибудь понимаете?
— Мы все понимаем, мы все знаем, — бодро ответил Мозговитов. — Вас вызывал с а м?
— Он заходил ко мне! — торжественно произнесла Дриадова. — Аполлон Фомич зашел и спросил: «А что… э-э-э… уважаемая, не трудно вам со всем этим… м-м-м… справляться?» И так вот, ручкой, на книги показал. Вы понимаете? Может быть, мне помощницу дадут?
— Помощницу? — зловеще прошептал Мозговитов. — Не-е-е-т! Ничего вы не понимаете. И мы дураки. Простофили. Нет никакого сокращения. Амба! Ликвидируют нас, вот что. Как излишнее звено. Или как параллельный аппарат. С а м-то выше метит, вот и хочет контору нашу прикрыть, капитал на этом нажить. Не сокращение, а ликвидация!
— А что я вчера говорила? — сказала кассирша Юлия Глебовна. — Будут многие конторы ликвидировать. Разве я была не права?
Спиглазов, прохрипев что-то насчет оракула, медленно сполз со стула. Мозговитов, наоборот, ракетой вылетел в коридор.
Через полчаса лихорадило весь организм конторы. Росла температура, повышалось давление. Беспорядочно, как нейтроны в сломавшемся ускорителе, метались по зданию взволнованные сотрудники. Забытые и растерянные посетители, прижимаясь к стенам, спешили покинуть заболевшее учреждение.
Только в кабинете управляющего царило спокойствие. Удовлетворенно причмокивая, наслаждаясь сознанием отлично выполненного долга, Аполлон Фомич перечитывал полученную накануне директиву о необходимости проявлять чуткость к подчиненным.
Комментатор
В полутемном холле общежития, вперив горящие глаза в экран телевизора, густо, как семейство опят на полянке, сидели болельщики: транслировался хоккейный матч. Когда Пал Палыч Пеночкин, помахивая коробкой с косточками домино, вошел в холл, на него никто не обратил внимания. Благоговейную тишину нарушал только взволнованный голос телекомментатора. Пал Палыч обиженно засопел носом, двинул стулом. На него сердито зашикали. Но Пеночкин, по случаю окончания рабочей недели и недавней получки, находился в настроении и жаждал общения. Хоккей никогда его не увлекал. Подумаешь, с палками, как мальчишки, бегают…
— Орлы, кто в «козла»? — зычно возгласил Пал Палыч, искательным взглядом окидывая собравшихся.
— Шайба прошла все зоны. Вбрасывание, — ответил ему комментатор с экрана. Остальные молчали. Грустно вздохнув, Пал Палыч присел на краешек дивана. Желанная компания не собиралась. И Пал Палыч сам начал комментировать матч:
— Хм, вбрасывание. Кто кого обманет. Не обманешь — не забьешь… И чего вы в этой игре нашли? Никакой умственности…
Вратарь на месте! А где ему, позвольте спросить, быть? Ему по штатному расписанию положено быть на месте, у ворот стоять… Вот когда наш бывший кассир, Сеня Хлопотов, вместо кассы на неделю в ресторане засел, так его живо выгнали. Потому как каждому положено на месте быть…
Оно, конечно, ежели охотничий сезон начался или в магазине что-нибудь этакое… импортное… выбросили, тогда другое дело. Тогда все разбегаются…
Ай, молодец! Ай, молодец! А чего этот полосатый свистит? Вне игры? То есть, как это вне игры? Человек вперед идет ни на что не смотря — а его «вне игры»? У нас ежели кто вперед — завсегда хвалят. А тут? Нет, не воспитывающая игра…
Дерутся, дерутся! И чего он его грудью толкает? Дал бы клюшкой и вся недолга. Чего бы я туловом толкал, если палка в руках? И подраться-то не умеют. Вот я бокс смотрел, там дерутся, это да… Или вот наш кочегар, Степан Кузьмич. Он меньше чем на пятнадцать суток и драться не будет. А тут потолкались и разбежались…
Ага, штрафуют. Сели, голубчики… Смотрите-ка, штрафников — так крупным планом показывают. Со всех сторон… Везде нарушителям внимание… У нас тоже сколько с ними возятся: и местком, и начальство… Небось того, кто эту штучку, шайбу то есть, в сетку закинул, не показали крупно. Рядовой труженик…
А этот-то, этот… кому забросили… Маску надел! Стыдно, небось! Вот его посадить надо на штрафную-то… За брак, значит, в работе, за то, что не справляется.
А эти-то, эти! Обнимаются, целуются! Рады, что человеку неприятность устроили, гол забили… О, разъехались! Тоже мне, отпраздновали гол. По такому случаю можно бы и сообразить… на скорую руку…
