Валерий Романовский - Белая кость
Он не курил. Пил в меру, был подчеркнуто серьезен, любил поучать весь честной народ от матросов до друзей командиров, и поэтому относились к нему и воспринимали, прямо скажем, по-разному. При случае старались подколоть, подшутить, тем более что к юмору он относился неважно. Ну а шутки в свой адрес и прозвище «Кроха» он вообще переносил с трудом, жутко обижаясь. Поэтому сослуживцы либо делали это за глаза, либо с наигранным видом случайности. Общество это очень веселило, а Кроха в бессильной ярости скрежетал зубами и шевелил желваками, что делало его крупное лицо практически лошадиным.
Он не был женат, любил симфоническую музыку и свою морскую форму одежды, особенно черную повседневную тужурку с белой рубашкой. По-обезьяньи волосатые руки, со здоровенными, с голову пионера, кулаками, на треть длины торчали из рукавов кителя, когда-то на редкость неудачно пошитого. Кремовых рубашек нужного размера ни на одном складе подобрать не могли, поэтому даже в летнюю жару он ходил в тужурке, необычайно ловко подбирая к ней… самые настоящие белые манишки. Где он их «откопал» — неизвестно, но летом и зимой ходил в черной тужурке на голое тело. Ведь манишка закрывала только грудь. Воротничок и манжеты — совершенно автономные детали этого наряда, пристегивались и отстегивались по мере надобности или загрязнения. По сути, для холостяцкой жизни это было удобно, но объяснять окружающим — неловко, а посему тщательно скрывалось.
Своеобразное пристрастие к симфонической музыке также вызывало недоумение, а порой и протесты окружающих. В береговой каюте на тумбочке у койки красовался проигрыватель, а рядом — на свободной «баночке» — стопка фирменных пластинок (штук 50!) В «адмиральский час» Кроха, лежа на своей койке, позволял себе «расслабиться». Нередко, вызвав дежурного по экипажу и наставительно отчитав его за беспорядок, заставлял слушать музыку вместе с ним. Это вынуждало матросов идти на любые ухищрения, лишь бы уклониться от «эстетической пытки». На стене над койкой висел известный портрет Мусоргского, изображающий его не в лучшие годы жизни, когда он изрядно пил, и на носу и лице композитора четко проступали последствия возлияний.
Как-то раз комбриг Хромов, проверяя казарму, зашел в каюту Крохи и в очередной раз расстроил его вопросом:
— Что это за алкаш у вас тут висит, товарищ Коломиец?
Озадаченный Кроха, хлопая растерянными глазами, как бы стесняясь, промямлил:
— Это же известный композитор…
— Снимите алкаша, командир, не позорьтесь.
Приказание пришлось выполнить незамедлительно. Хромов два раза не повторял, да и боялся его Кроха просто зоологически.
Помимо симфонической музыки, любил Кроха природу, женщин родного края и… халяву. Из-за последнего пристрастия у него было довольно мало друзей в командирской среде. Командиры, как повелось, жили дружно и по вечерам частенько позволяли себе собраться «за рюмкой чая», но Кроху приглашали редко. И он старался жить своей жизнью.
Женщин предпочитал проверенных, имеющих за плечами опыт семейной жизни, разведенных, бездетных, с жилплощадью. Знакомился с ними в ресторане, благо в Либаве было, как минимум, шесть приличных кабаков. Поначалу «тетки», мгновенно клевавшие на здоровенного молодого военного моряка, таяли в сладких грезах и строили планы. Некоторые, не разобравшись, немедленно предлагали переехать к ним. Однако, познакомившись поближе, большинство из них просило немедленно освободить их от его присутствия. А порой и просто нахально выпроваживали… Одна шутница, мало того, что выгнала, так еще в порыве ярости сделала шорты из его форменных брюк. Под покровом ночи глубоко уязвленный Кроха короткими перебежками, благо, что улицы военного городка были немноголюдны, прибыл в казарму, вызвав нездоровый ажиотаж среди подчиненных и дежурной службы бригады.
Как-то, заступив дежурным по бригаде, Кроха производил обход и проверку кораблей бригады в ночное время. Спустившись в центральный пост одной из ПЛ, он был встречен бдительным молодым вахтенным, который, как и предписывалось инструкцией, отразил сей факт записью в вахтенном журнале: «На подводную лодку прибыл дежурный по бригаде капитан 3 ранга Кроха». Окончив проверку корабля, Коломиец, в свою очередь, решил сделать запись о выявленных замечаниях…
Каково было его возмущение, когда он прочитал запись старательного матроса! Красный от возбуждения, он поднял корабельную вахту во главе с ничего не понимающим лейтенантом — дежурным по кораблю, и битый час проводил «разбор», пытаясь выяснить, «откуда растут ноги» обидного прозвища. Вахта в полном составе понимающе кивала и, активно потея, с трудом дождалась финала.
Утром командир лодки, пострадавшей от ночного набега Крохи, разбираясь в случившемся, и сам поинтересовался у вахтенного, почему он сделал такую запись. На что получил ответ:
— Товарищ командир, ну все его так зовут. Откуда ж мне знать, что он вовсе не Кроха, а Коломиец. Нам же его на разводе не представляли.
Командир с доводами согласился, и наказывать никого не стал.
Знакомство
Познакомились мы интересно. Можно сказать, что познакомил нас транспорт, вернее городской автобус №10.
В то время Кроха снимал комнату в городе недалеко от моего дома, и мы встретились на остановке автобуса возле католического собора. Народу была тьма, и поездка грозила стать довольно «веселой». По этому маршруту ходили тогда небольшие автобусы Львовского завода. Посадка на подошедший транспорт носила эвакуационный характер. Кроха стоял у задней двери и галантно пропускал всех вперед. Толпа, благодарно глядя на здоровенного офицера-подводника, весело забиралась в утробу машины. Проходя мимо, я отчетливо услышал, как он сказал мне: «Если хочешь приехать вовремя, садись сразу за мной».
Кивнув, я нацелился ему в кильватер, ожидая удобного момента. Когда последнее тело, свисая «кормой» наружу, попыталось впихнуть себя внутрь, Кроха пристроился сзади, ухватившись руками за края входной двери. В этот момент словно кто-то одел маску зверя на его добродушное лицо, даже глаза заблестели недобрым блеском. Секунда, мощный толчок, и тело, превратившись в гигантский поршень, начало свое поступательное движение. Выражая недовольство, все сильнее и сильнее верещали пассажиры.
Но, как говаривали тогда его подчиненные, наш командир, что крокодил, — ходит только в одну сторону. Первые три метра я пролетел за ним, словно в вакууме. За мной ряды смыкались как вода. Движение «поршня», помимо стонов и возгласов недовольства, сопровождалось жутким скрипом стареньких автобусных «шпангоутов». Мне почему-то вспомнился старинный чаплинский фильм. Казалось, что передняя дверь вот-вот не выдержит этого дикого напора и сломается, а автобус, как большой тюбик с горчицей, выплюнет из утробы что-то пожеванно-бесформенное прямо на паперть католического собора.
Кошмар и возмущение витали в атмосфере автобуса еще минут пять. Пассажиры, держась за поручни, висели, балансируя, чтобы удержаться на поворотах и напоминали собой сюжет памятника героическому миноносцу «Стерегущий» в далеком Питере. Во всей композиции не хватало только кингстона, к которому все должны тянуться. Постепенно осваивая возможные кусочки свободного автобусного пространства, народ принимал все более свободные позы и, наконец, угомонился.
До Подплава мы добрались вовремя…
Портрет моряка
Однажды Крохина лодка возвращалась с учений в Северном море…
Проливы проходили в шторм. Шведские и датские паромы с завидной интенсивностью и регулярностью, несмотря на шторм, выполняли свои перевозки, создавая бегущей домой подлодке перманентную помеху. Ну а два катера «сопровождения» следовали буквально «по пятам», готовые в любой момент к любой провокации. В их задачу входил и возможный подъем людей на случай, если кто-то, решив изменить Родине, сиганет за борт.
Оценив обстановку, Кроха принял решение — с мостика не сходить. Порядком укачавшись, он скомандовал механику, чтобы на мостик вынесли матрас. Видавший виды, некогда полосатый ватный матрас был доставлен и водружен на рубку поверх опущенных выдвижных устройств. На нем Кроха и возлежал, будто сломанная штормом грот-мачта. Меж разбросанных в разные стороны ног, мокрый и озабоченный, словно суслик при пионерской облаве, торчал из своей штатной ячейки рулевой-сигнальщик. Кроха, время от времени поднимал голову и, оценив ситуацию, по необходимости через вахтенного офицера отдавал команды на руль и телеграфы. Когда же становилось совсем невмоготу и к «выходу» подступало, он вскакивал во весь свой баскетбольный рост и, как раненный баклан, орал на ветер, периодически изливая наружу серо-зеленые потоки содержимого своего желудка.
Из-за крупных габаритов спускаться в надводный гальюн Крохе было сложно, а в этом состоянии особенно. Поэтому возникавшие за пять часов прохождения проливной зоны естественные малые и большие надобности решались на месте, с высоты мостика и под любопытными объективами разведывательных катеров сопровождения. Малая нужда справлялась неброско, практически незаметно. Ну а на большую… вероятный противник реагировал резким маневром изменения курса и активным сближением. Поначалу, все выглядело так, будто они уклоняются от возможного попадания экскрементов, поскольку занимали правильную позицию по ветру, ведь давно известно, что «ничто так не портит цель, как прямое попадание». Но, глядя на высыпавшую на палубу «супостатов» разношерстную, откровенно ржущую толпу, непрерывно снимавшую происходящее на пленку и глазеющую на «это» через могучую бортовую оптику, не оставалось никаких сомнений — объектом любования является Крохина «корма». Вероятно, каждый из снимавших втайне надеялся, вернувшись на берег, круто преуспеть в бизнесе, втридорога продав какому-нибудь журналу «измученную» походом задницу командира советской дизельной подлодки.
