Виктор Шендерович - Книги: Все тексты
— А беленькой двести? — спросил ангел. — На природе?
Павлюк задумался, не отнимая рук от верёвки.
— Если разве под картошечку… — сказал он наконец.
— Ну, — согласился ангел. — С укропчиком, в масле… Селёдочка ломтиком, лучок колечком…
Павлюк сглотнул сквозь петлю.
— А пивка для рывка? — продолжал ангел. — На рыбалке, когда ни одной сволочи вокруг. Да с хорошей сигаретой…
Павлюк прерывисто вздохнул.
— А девочки? — не унимался ангел.
— Какие девочки?
— Ну, такие, понимаешь, с ногами…
— Ты-то откуда знаешь? — удивился Павлюк.
— Не отвлекайся, — попросил ангел. — А в субботу с утреца — банька, а в среду вечером — «Спартак»…
— Чего «Спартак»? — не понял Павлюк.
— Лига Чемпионов, — напомнил ангел.
— Неужто выиграют? — выдохнул Павлюк.
— В четвёрку войдут, — соврал ангел.
— Надо же, — сказал Павлюк — и улыбнулся. Петля болталась рядом, играя мыльной радугой.
— Ты с табуретки-то слезь, — предложил ангел. — А то как памятник, прямо неловко…
Павлюк послушно присел под петлёй, нашарил в кармане сигарету. Ангел дал прикурить от крыла.
— И что теперь, на работу? — робко спросил Павлюк.
— На неё, — подтвердил ангел.
— А потом что? Опять домой?
— Есть варианты, — уклончиво ответил ангел.
Павлюк ещё помолчал.
— Ну хорошо, — сказал он наконец. — Но смысл?
— Какой смысл?
— Хоть какой-нибудь, — попросил Павлюк.
— Зачем? — поразился ангел.
Павлюк помрачнел.
— Потому что без смысла жить нельзя!
— Вешайся, — сказал ангел. — Смысла ему! Вешайся и не морочь людям голову!
В мире животных (Радиоперехват)
— Кабан, Кабан, я — Белка. Как слышишь? Приём.
— Белка, слышу тебя хорошо. Ты где? Приём.
— Кабан, я лечу за тобой, за тобой лечу! Как понял? Приём.
— Белка, я Кабан, не понял, зачем летишь за мной? Приём.
— Кабан, повтори вопрос! Вопрос повтори! Приём.
— Зачем ты, Белка, летишь за мной, Кабаном?
— Не знаю, Кабан! Приказ Хорька. Как понял? Приём.
— Ни хера не понял! Какого Хорька, Белка? Я Кабан. Кто такой Хорёк? Кто это? Приём.
— Кабан, ты дятел! Как понял? Приём.
— Понял тебя, Белка. Я — Дятел. Повторяю вопрос про хорька. Кто это?
— Кабан, сука, ты всех заманал, лети вперед молча! Конец связи.
Занавес
В стойле
— Ты откуда такой заезженный, Буцефал?
— Империю расширяли… (Умирает).
Занавес
Ветер над плацем
Ордена Ленина Забайкальскому Военному Округу посвящается
Теперь уже трудно сказать, кто первый заметил, что с осин под ноги марширующим посыпались жёлтые листья. Ходить листья не мешали, но данная пастораль не имела отношения к занятиям строевой подготовкой. Командир полка приказал, чтобы к утру было чисто, и вторая рота, вооружившись мётлами, вышла на борьбу с осенью.
Ночью, идя на проверку караулов, дежурный по части потянул носом горьковатый запах тлеющей листвы: чёрный плац отражал небо, непорядок был устранён.
Но утром навстречу батальонам, шедшим на полковой развод, уже шуршали по асфальту вестники новых разносов. Откуда-то налетел ветер, и к концу развода облепленные листвой офицеры, ещё пытаясь разобрать обрывки командирской речи, держали фуражки двумя руками. В гуле и шелесте командир беззвучно сёк ладонью воздух, и если не содержание, то общий смысл сказанного до личного состава доходил.
Шло время, полк стыл на плацу; прапорщик Трач, топчась позади взвода, говорил прапорщику Зеленко: «Во погодка… Придётся отогреваться, Колян?» — и попихивал того локтем в бок. «Нечем», — сумрачно отвечал Колян и отворачивался от ветра. Они говорили, а ветер всё дул, и листья скачками неслись мимо ротных колонн.
После развода на плацу осталась седьмая рота — был её черёд ходить строем. Полк опустел, и звуки со стороны стрельбища доносились глуше обычного.
Прошло два часа. Ветер выл, обдирая деревья, а седьмая всё ходила, увязая в листве, как в снегу. На исходе третьего часа, выполняя команду «правое плечо вперёд», из строя выпал сержант второго года службы Веденяпин. Ни слова не говоря, он сел на плац, разулся и, встав, с тоскливым криком поочерёдно запустил в небо оба сапога. Сапоги улетели и не вернулись, а Веденяпин шагнул с плаца — и навсегда пропал в листопаде.
Когда листва начала шуровать в намертво закупоренном помещении штаба полка, дежурный по части решился наконец послать дневального за отцом-командиром.
Позже дневальный этот неоднократно пытался объяснить, как ему удалось заблудиться на целых полдня среди трёх домов офицерского состава, да только никого не убедил. Особенно он не убедил полковых особистов. Отправленный на гауптвахту, дневальный потерял конвоиров и, занесённый листвой по голенища, долго ещё стоял посреди гарнизона, как памятник осени.
Не дождавшись командира, дежурный по полку, заранее вспотев, доложил о катаклизме в дивизию, и оттуда велели:
— строевые прекратить,
— роту вернуть в казармы,
— листопад ликвидировать.
Седьмую роту откопали практически без потерь; утрамбованную листву вывезли на грузовике к сопкам и зарыли в яме шесть на два на полтора, чтобы больше не видеть её никогда.
Отличившимся при зарытии было выдано по пятьдесят граммов сухофруктов.
Приехавший перед разводом комдив лично проверил чистоту плаца, дал необходимые распоряжения, касавшиеся дальнейшего хода службы — и убыл в штаб.
А ветер дул себе, потому что никаких приказаний в его отношении не поступало.
Беда грянула через два часа: в полк приехал генерал с такой большой звездой на плечах, что дневальный сразу упал без сознания. Из штаба ли округа был он, из самой ли Москвы — разобрать никто не успел, а спросить не решились. Шурша листвой, генерал протопал на плац, поворотил туда-сюда головой на красной шее, спросил, почему бардак на плацу, рассвирепел, обозвал офицерский состав недлинным, но очень обидным словом, повернулся и уехал.
Проводив нехорошим взглядом толстую генеральскую машину, командир полка внимательно посмотрел под ноги, потом сощурился на небо и увидел в уже неярком его свете: на плац, с наглым изяществом пританцовывая в воздушных потоках, опускались листья.
Он тяжело поднялся к себе в кабинет, сел за стол, снял фуражку и вызвал комбатов. И уже бежали, тараня плечами ветер, посыльные к ротным, и сержанты строили свои отделения…
Через час личный состав полка, развернувшись побатальонно, схватился с осенью врукопашную. Не желавшее падать обрывалось вручную, остальное ломалось и пилилось. Ритуальные костры задымили в небо над полком. К отбою по периметру плаца белели аккуратные пеньки.
С анархией было покончено.
Все разошлись. Только новый дежурный по части долго курил, стоя перед пустынным асфальтовым полем, словно ещё ожидал какого-то подвоха. В казармах гасли огни, над чёрной плоскостью полкового плаца, ничего не понимая, взлетал и кружился последний неистреблённый лист.
В шесть утра молоденький трубач из музвзвода продудел подъём и, засунув ладони подмышки, побежал греться в клуб.
На плац опускался снег.
Вечерний выезд общества слепых
Комедия
ОЧКАРИК
МУЖЧИНА
ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ
ДАМА
ЛЫСЫЙ, её муж
ПАРЕНЬ
ДЕВУШКА
ПЬЯНЫЙ
БАБУШКА с МАЛЬЧИКОМ
ДЕДУЛЯ
ВОШЕДШИЕ НА СТАНЦИИ
Вагон метро, поздний вечер: редкие пассажиры. Поезд вдруг замедляет ход и останавливается, наступает тишина. Некоторое время все сидят молча. Парень и Девушка продолжают целоваться.
ДАМА. Кошмар какой-то.
ЛЫСЫЙ. Ровным счётом ничего ужасного.
ДАМА. У тебя всегда всё в порядке. (Пауза).
ОЧКАРИК. Приехали. «Поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны».
ПЬЯНЫЙ (просыпаясь). Что?
ОЧКАРИК. Спи, дядя. Спи, всё в порядке.
ПЬЯНЫЙ. Какая станция?
ОЧКАРИК. Станция «Туннель».
ПЬЯНЫЙ (подумав). Мне плохо.
ОЧКАРИК. Кому сейчас хорошо?
ЛЫСЫЙ (кивнув на целующихся). Им.
ОЧКАРИК. Это ненадолго.
МАЛЬЧИК. Бабушка, а почему мы стоим?
БАБУШКА. Сейчас поедем.
Парень и Девушка продолжают целоваться. Пауза.
ДАМА. Мы вам не мешаем?
ПАРЕНЬ. Ничуть.
ДАМА. Ни стыда, ни совести!
МУЖЧИНА. Эй! Нажмите там кнопку.
ОЧКАРИК. Зачем?
МУЖЧИНА. Вам ближе.
ОЧКАРИК. И что?
МУЖЧИНА. Спросите у машиниста: долго ещё будем стоять?
ОЧКАРИК. А он-то откуда знает?
МУЖЧИНА. А кто знает?
ОЧКАРИК. Никто не знает.
МУЖЧИНА. Вам что, трудно нажать кнопку?
