Борис Штерн - Вопли
Обзор книги Борис Штерн - Вопли
Борис Штерн
ВОПЛИ
О русском символизме сказано немало и написано предостаточно, тем не менее Дмитрий Николаевич Чухонцев утром в понедельник сидит на кухне и пытается строчить статью о символизме в журнал «Вопросы литературы». В сокращении этот журнал именуется «Вопли», а читают его люди «не от мира сего».
Дмитрий Николаевич один из них. Он последовательно закончил школу, филологический факультет Причерноморского университета, аспирантуру, написал и защитил диссертацию и, загробив остатки молодости, к тридцати четырем годам сделался тем, чем он есть, – специалистом по русскому символизму, доцентом кафедры русской литературы, «филолухом царя небесного» – так он сам себя называет, и «пушкинистом» – так называют его во дворе.
В этом дворе не читают «Воплей» и не знают, что статьи о символизме надо не писать, а именно строчить утром на кухне, запивая каждый абзац глотком холодного чая. Начинать нужно с любой бессмысленной фразы, например: «Конец XIX – начало XX вв. – сложный и интересный период истории русской литературы…», а потом, не задумываясь, конспективно излагать содержание собственной кандидатской диссертации – то есть строчить, не исправляя и не останавливаясь.
Остановишься – и утро пропало. Задумаешься, закуришь, подойдешь к окну, посмотришь с вершины спуска имени Добролюбова на ржавую протекающую крышу родного университета, на сентябрьский пожелтевший город – и все пропало. Вспомнишь, что все твои юношеские мечтания и вопли уже воплотились в жизнь, что молодость прошла в классах, аудиториях, библиотеках, на кафедрах и в общагах; вспомнишь три потока прекрасных студенток, которых ты должен то ли обучать символизму, то ли символически учить днем, вечером и заочно, – вспомнишь, полистаешь потрепанный синий том любимого Александра Блока и поймешь, что всю оставшуюся жизнь тебе придется заниматься черт знает чем – тем, о чем мечтал в юности: Литературой с Большой Буквы.
Дмитрий Николаевич не хочет признаваться, что ему стало скучно жить и что он делает что-то не то. Возможно, он устал от приемных экзаменов и от сельскохозяйственных работ с прекрасными дамами, которые путают Блока с Бальмонтом и Бельмондо… Как вдруг раздается звонок, и Дмитрий Николаевич, довольный тем, что его оторвали от статьи и от скучных мыслей, спешит открыть дверь и узнать: кого это принесло с утра?
Перед ним на лестничной площадке стоит нечто, что можно условно назвать «фигурой». Она не имеет никакого отношения к Литературе, а поднялась сюда без лифта на девятый этаж из низов самой Жизни. Фигура одета в помятый костюм при галстуке и обута в сандалеты на босу ногу – как видно, с похмелья забыла натянуть носки. Она делает героические усилия стоять ровно и произносить слова как можно отчетливее.
– Пушкиништ… я ижвиняюшь… – произносит фигура. Она собирается что-то еще сказать, но умолкает и с проникающей надеждой заглядывает в глаза Дмитрия Николаевича.
– Я вас слушаю, – подбадривает тот.
Фигура очень довольна тем, что ее слушают, а еще больше, что к ней обращаются на «вы». Она тут же переходит на «ты», блаженно заплетая языком (эти звуки трудно передать, их надо слышать):
– Пушкиништ, ижвини меня… Лифт, шволочь, не работает. Ижвини. Ешть чейлоншкий чай…
– Спасибо, не требуется, – разводит руками Дмитрий Николаевич, не очень понимая, откуда это незнакомое похмельное чучело узнало, что он «пушкинист».
– По дешевке… чейлоншкий… – настаивает фигура. – Жделай мне одолжение… Шкажали ребята, что пушкиништу чай нужен… наштоящий, чейлоншкий…
Дмитрию Николаевичу, как и всякому русскому символисту, становится «жаль человека». Ему также импонирует, что этот спившийся люмпен-интеллигент в галстуке на босу ногу целенаправленно поднимался на девятый этаж именно к нему – мол, ребята сказали, что пушкинисту чай нужен, сидит пушкинист без чая… И хотя Чухонцев знает, что «настоящий чейлоншкий чай» привозится не с Цейлона, а воруется за три квартала отсюда на чаеразвесочной фабрике, по ему «жаль человека», и он решает человеку помочь:
– Сколько стоит твой чай?
– Рубль! – твердо отвечает люмпен-интеллигент.
– Что же ты купишь утром за рубль? – удивляется Чухонцев такой дешевизне.
– Пару пива… – хрипит фигура и показывает, что с утра он, кроме пива, «ни-ни».
Фигура получает свой рубль, благодарит: «Шпашибо!» – и, забыв отдать чай и обтирая костюмом стены, отправляется в трудный путь вниз по лестнице; а Дмитрий Николаевич возвращается на кухню и перечитывает первую фразу: «Конец XIX – начало XX вв.– сложный и интересный период истории русской литературы…»
Он вносит поправку: «сложный и интересный» меняет на «интересный и сложный». Закуривает. И вдруг наконец-то чувствует, что его природный вкус взбунтовался и не позволяет ему строчить схоластическую халтуру в академические «Вопли». А напишет он сегодня животрепещущее эссе о русском символизме в стиле самого символизма!.. Напишет, если его не замордует звонками эта фигура из горьковского «На дне» – опять звонит! Значит, вернулся, чтобы отдать чай.
Дмитрий Николаевич отправляется в коридор с решимостью спустить люмпен-интеллигента с девятого этажа, но на этот раз на пороге возникает другое, более современное явление русского символизма – соседский мальчишка в запятнанном чернилами пионерском галстуке, двоечник и лодырь Коля Спиридонов.
– Дядя Дима, батя ключи не оставлял?
– Оставлял. Возьми. Ты почему не в школе?
– Прибежал за дневником… Я пятерку по физкультуре получил. Бате не сообщайте – сюрприз!
Коля Спиридонов снимает с гвоздика в прихожей ключи от своей квартиры, а Дмитрий Николаевич возвращается на кухню и начинает размышлять. «Напишите нам что-нибудь о русском символизме. Давненько о нем не вспоминали». Хорош заказ – напишите нам что-нибудь! Вопли, а не заказ.
Мало ли что можно написать о русском символизме… например, докторскую диссертацию. Например: «Образ Прекрасной Дамы (трактовка мироощущения) в поэтике русского символизма». Чем плохо?
Тут мысли Дмитрия Николаевича принимают совсем другой оборот. Не к ночи будь помянуто, но с Прекрасными Дамами в его жизни обстояло не очень. Не густо. По разным причинам. Более того, он перестал верить в существование Прекрасных Дам, а внешние его данные никак не привлекали к нему тех прекрасных дам, которые, возможно, все-таки где-то существовали.
Вот он разглядывает себя в зеркале: усы и бородка а ля Чехов, нос картошкой… Вот он смотрит из кухонного окна на пустой спуск имени Добролюбова… Где они? Хоть одна?
«На работе, – отвечает сам себе Чухонцев. – В это буднее утро все Прекрасные Дамы на работе».
Опять звонок.
– Дядя Дима, дверь не открывается!
– Дверь? Дверь – это мы сейчас.
Дмитрий Николаевич начинает крутить ключом в соседской двери. Ключ поворачивается на пол-оборота и застревает.
– Замок испорчен, – заключает Чухонцев.
– Дядя Дима, – вдруг шепчет Коля. – Я вам что-то скажу на ухо… Там, за дверью, кто-то ходит…
– Кто ходит? – тоже прошептал Чухонцев.
– Не знаю… шаги.
Дмитрий Николаевич подергал соседскую дверь и прислушался. В его воображении рядом с туманным образом Прекрасной Дамы возник небритый облик Квартирного Грабителя. Дама иронически фыркнула, и сконфуженный грабитель испарился. Дмитрий Николаевич был того же мнения, что и Прекрасная Дама. В то время, когда он, Чухонцев, пишет на кухне статью о символизме, в квартиру соседа Вовки Спиридонова забрался квартирный вор? В этом нет логики… Здесь что-то не вяжется.
– А мать где? – спрашивает Чухонцев.
– А в санатории.
– Значит, так: никого там нет, – уверенно произносит Дмитрий Николаевич. – А замок испорчен. Иди в школу, отец вернется – откроет.
Коля не спеша (чтобы после физкультуры пропустить урок русского языка) уходит в школу, а Дмитрий Николаевич цепляет соседские ключи на гвоздик в своей прихожей и продолжает бродить по кухне. Итак, докторская диссертация… То бишь, статья о Прекрасной Даме в стиле самого символизма.
Как там у Блока… «Золотая, Таинственная Дева…», «Блекнут ланиты у дев златокудрых…», «Словно бледные в прошлом мечты, мне лица сохранили черты…».
Махровый символизм. «Напишите нам что-нибудь…» Дернул черт согласиться! Взглянуть бы хоть на одну Прекрасную Даму, и тогда, считай, статья в кармане. Блоку с его поэтическим воображением было просто. Нужно представить. Высока, стройна, воздушна, ножки, ручки. С этим ясно. «Златокудра» – рыжая, значит? Одета в белое. Понятно. Шейка – лебединая. Глаза – лазурные. Лицо… Нет лица.
Вот кого ясно представляешь – небритого грабителя с топором. Шея… Не шея, а бычий загривок. Лицо… Не лицо, а нечеловеческая морда. Топор… как у мясника для разделки туши. В общем, грабители сейчас не такие, но все равно ясно представляешь.