Ярослав Гашек - Похождения общительного человека
Обзор книги Ярослав Гашек - Похождения общительного человека
Ярослав Гашек
Похождения общительного человека
Древние определяли человека как животное общественное. Если я не ошибаюсь, поскольку уже порядком забыл греческий, они называли несчастного человека «зоон политикон».
Этим я объясняю, что люблю поговорить с людьми, которых вижу первый раз в жизни, вмешиваюсь в их разговор и, несмотря на протесты, пытаюсь завязать с ними дружеские контакты.
При этом я систематически убеждаюсь, что древние греки сильно ошибались, определяя человека как животное общественное.
Современный человек — это ужасный общественный индивидуум. Недавно в хухельском лесу я бесхитростно вмешался в разговор одной любовной парочки и лишь с большим трудом отбился от партнера, который использовал приемы, недопустимые в классической борьбе.
В конце концов я загнал их к самому Слиневцу[1], где потерял из виду в мраморном карьере.
Итог подобного завязывания светских контактов довольно печален.
Собаки в этом смысле гораздо более человечны. Скажем, бульдога, происходящего из псарни в Карлслуге, продают в Прагу, и здесь он, к примеру, на Виноградах, встречается с какой-нибудь дворняжкой из Коширж. Они видятся первый раз в жизни, но все же обнюхивают друг друга, приветствуют лаем и заключают, хотя и временный, но искренний дружеский союз. Они бегут рядом, гоняются друг за другом, играют, и бульдог даже не задумывается над тем, что он ведет род из псарни, а та, другая, с которой он познакомился, представляет собой какую-то жуткую смесь, не знающую даже своего отца, вернее сказать, своих отцов.
И тут на сцену выступает человек, владелец бульдога, и палкой разрушает только что установившийся общественный контакт.
Бедная лохматая дворняжка грустно сидит на тротуаре с высунутым языком, и ее взгляд как бы говорит: «И ты, Брут». У нее уже есть опыт общения с людьми.
И у меня есть свой опыт.
Сижу я как-то один за столиком в ресторане Дома представительств. И чувствую себя одиноким как перст. Напротив — компания дам и господ, которую можно охарактеризовать понятием: узкий круг.
Я направляюсь к ним, переношу свой стул, чашечку кофе, подсаживаюсь к их столу и очень вежливо говорю:
— Разрешите. Я сижу один и мне грустно. Я вижу, вы оживленно беседуете, и чувствую потребность поговорить с вами.
Замечаю, что разговор и оживление, которое у них царило — все мигом спало. Все молчат как рыбы, и вдруг один произносит:
— Что вы себе позволяете? Это уже слишком.
Я пытаюсь объяснить, что я человек общительный, а не какой-нибудь бирюк, что я люблю общество и готов приспособиться к их компании.
Тут кто-то из них встает и категорически заявляет:
— Вы уйдете или нет? Иначе я позову метрдотеля.
— Пожалуйста, зовите, — отвечаю я кротко.
Когда приходит метрдотель, они наговаривают на меня, что, мол, я во что бы то ни стало пытаюсь втереться в их общество.
Я замечаю, что от гнева им трудно говорить, а дамы бросают на меня уничтожающие взгляды.
Я стою на своем и говорю, что не хочу сидеть один, что не сдвинусь с места, что я человек общительный и т. д. Все как об стенку горох.
В конце концов меня выводят из кафе.
Я мог бы привести сотни таких примеров. Заговорите, например, в трамвае с незнакомой дамой и спросите, почему она вам не отвечает. И увидите, кондуктор заставит вас сойти.
Подойдите на улице к незнакомому господину и попытайтесь завязать с ним разговор. Это может кончиться тем, что вместо разговора с незнакомым господином, вы будете иметь разговор с полицейским.
Некоторые обходятся и своими силами. Однажды меня даже хотели выбросить из скорого поезда Прага — Вена…
Пять раз меня избивали до беспамятства. Три раза боксерские поединки были за мной. Два раза меня сталкивали в реку с парохода. Недалеко от Черхова, в лесу, один турист начал целиться в меня из револьвера, который я теперь храню, как дорогую память.
В другой раз мое стремление к обществу стоило мне параграфа о вмешательстве в действия должностных лиц.
Но, так же как Паоло Мантегазза, могу сказать: «Я не склонюсь, не уступлю и буду твердо стоять на своем. Я страдаю, но не дам сломить себя».
Я «зоон политикон», и баста!
* * *
На вокзале Вильсона я встретил недавно молодую красивую женщину, которая только что откуда-то приехала. Она держала на руках закутанного в платок младенца, и я заметил, что она плохо ориентируется в хаосе и ритме городской жизни, так как она как раз спрашивала служащего, как проехать в Смихов.
— Я тоже еду в Смихов, — сказал я, хотя мне там совершенно нечего было делать, — если желаете, поедемте вместе.
Она приняла мое предложение, и мы отправились. Женщина была разговорчива, и когда я спросил ее, откуда она родом, ответила:
— А вам какое дело?
— Да, конечно, — сказал я и заговорил на другие темы.
Когда мы добрались до Индржишской улицы, она
заявила, что хочет пить, да и, пожалуй, съела бы сосисок с хреном.
Я пригласил ее в небольшую пивную, заказал сосиски с пивом, и мы начали беседовать о краснухе у свиней. Затем я перешел к падежу птицы, к картофельным вредителям и к тому, что случается, когда корова переест свежего клевера.
Во время нашего разговора младенец что-то тихонько мурлыкал.
Когда она напилась и наелась, то попросила меня подержать ребенка, так как вспомнила, что рядом с почтой
у нее живет тетя.
— Я сейчас вернусь вместе с ней, — сказала она и ушла.
Я баюкал маленького птенчика, что пробудило во мне тоску по простому семейному очагу, и ждал.
Прошло полчаса. За это время птенчик превратился в шакала. Он орал, будто его резали. Один из посетителей расплатился и ушел. Хозяин бросал па меня враждебные взгляды и наконец сказал:
— Приходит сюда первый раз и устраивает из пивной казарму.
Затем поднялись и остальные посетители, заметив:
— Кто это может выдержать!
Я не отвечал. Пивную переполняли волны людской злобы. Хозяин начал браниться. Кто-то хотел зайти выпить пива, но, услышав рев порученного мне птенчика, развернулся на пороге и ушел.
— Этот посетитель выпивает до пятнадцати кружек, — сказал хозяин.
— Деньги есть — чего не выпить, — ответил я и снова погрузился в молчание, признавая про себя, что хозяину было от чего расстроиться.
Прошло еще тридцать минут. Трактирщик уже открыто допытывался:
— Когда, наконец, придут за этим щенком?
Я решил поговорить с ним по душам. Говорил я долго, причем хозяин все это время носился по пустому залу. Я рассуждал о том, что младенец просто должен кричать, чтобы дать работу легким. В этом проявляется и его стремление к деятельности. Он же должен что-то делать. Не лежать ему тут, как бревно. Все трактирщики в его годы кричали и пищали точно так же, как этот птенец. В его возрасте орали даже теперешние министры.
Прошел еще час. Я поражался, как у моего питомца хватает сил так долго орать и выть.
И вынужден был сделать замечание хозяину, который сказал, что выбросит меня из пивной вместе с этим птенчиком.
— Пан трактирщик, что вы говорите! — сказал я. — Выбрасывать ребенка на улицу? Это беззащитное создание, которое нужно холить и лелеять? Этого бедняжку, несчастного воробышка?
— Ори себе спокойно, — обратился я к своему питомцу, — не обращай внимания, кричи, пока Смотровая башня не рухнет.
— Какой ужас, — охал хозяин, — с ума можно сойти.
— Привыкнете, — сухо заметил я.
Я прождал мать младенца до вечера.
За эти восемь часов я выдержал неисчислимое множество нападок со стороны хозяина и первый раз в жизни видел, как пожилой мужчина плачет. Когда мой птенчик услышал всхлипывания трактирщика, он разорался пуще прежнего. Я купил ему бутылку молока, напоил и снова принялся ждать, туманно подозревая, что ребенок подброшен.
Хозяин за это время выпил бутылку рома, что совсем не способствовало прояснению его мыслей. Он ругал меня и ребенка, сказал, что я испортил ему торговлю, и болтал, что я хочу его разорить.
Потом он хотел проткнуть себя ножом для резки колбасы, а в десять часов сказал: «Закрываем» и пошел опускать жалюзи.
Так я оказался со своим питомцем на улице.
* * *
В полицейском участке старый инспектор, которому я поведал, как ко мне попал ребенок, сказал:
— Ну, надо же, действительно странный случай. Вот так разговоришься с незнакомой женщиной, поведешь ее в пивную, а она возьмет да и подкинет тебе ребенка. А документы у вас есть? А? Так у вас с собой нет ни паспорта, ни какого другого удостоверения? Дома оставили? Вы не носите документы с собой? Гм, очень интересно. Принести ребенка в полицейский участок — это каждый может. Здесь не приют для младенцев. Увести.
