Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
— А не много это будет, если к каждому?…
— Не много. И потом: если уж расширять штаты — так расширять. Надо всё делать с размахом!
Расширили. До невозможности. А мандарины не росли. А чиновники получали зарплату. Министр финансов доложил:
— Так и так. Дело худо. «Дебет — кредит»…
— Идея! — воскликнул король.
— Какая, ваше величество, идея?
— Бюрократизм заел. Уволить чиновников. Всех до одного уволить! Сокращать так сокращать! Экономить надо!
— Всех до одного? А кому же вы будете распоряжения давать? Кто же вам подчиняться будет?
— Мне? — переспросил король, — А меня тоже… это… уволить.
Увлекающийся он был — король».
Сатирик поставил точку и перечитал написанное, глядя левым глазом.
— Очень точно. Правильно. И на пользу делу. Когда люди не могут остановиться и не знают разумного предела, это очень вредит.
Но тут открылся правый глаз, а левый закрылся.
— Что-о-о?! А не слишком ли это того?
Дальше глаза мигали попеременно, как огни светофора.
Левый. А что — «того»?
Правый. Поймут как намёк на Ивана Ивановича. А он у нас уже не работает.
Левый. Дело не в Иван Ивановиче, а в явлении. Кстати, не вчера возникшем. И вообще, зачем искать в. сказке прямые параллели? К тому же ничего, о чём в ней рассказано, в действительности не было. Сказка — ложь…
Правый. А если ложь, тогда зачем писать?
Левый. Сказка — ложь, да в ней намёк, добрым молодцам — урок. Это Пушкин сказал.
Правый. А каких молодцев Пушкин имел в виду?
Левый. Добрых.
Правый. Добрые таких гадостей делать не станут. Сажать мандарины…
Левый. Не в мандаринах дело. Их можно заменить чем хочешь. Хоть редиской. Редькой с хреном. И потом, всё происходит не у нас, а «в некотором царстве, в тридевятом государстве…».
Правый. Вот это мне тоже не нравится. Масштаб слишком большой. Если бы в уезде, в волости или лучше в одном микрорайоне.
Левый. Но ведь «в царстве-государстве» — традиционное сказочное начало.
Правый. А между прочим, кто сказал, что я должен писать именно сказку? Не лучше ли прямо, по-деловому: в отдельных микрорайонах встречаются ещё, к сожалению, отдельные микроначальники, которые, потеряв чувство меры, увлекаются порой то одним делом, то другим, забывая о том, что однобокие увлечения, так же как и беспочвенное прожектёрство…
Левый глаз у Сатирика больше, не открывался.
Глядя одним правым — вдумчиво и серьёзно, — отдельный бывший сатирик писал отдельную передовую статью. В ней говорилось о том же явлении, о чём и в сказке. Не было только художественных образов. И самой сатиры. А почему они должны быть? По традиции? Традиции надо ломать. И смеяться вообще ни к чему. Серьёзным быть надо. Уже пора. И если ошибся человек, лучше всего написать приказ. Поправить товарища. Ещё раз ошибся — ещё раз поправить. Помочь. В сатире нет никакой необходимости. И в обобщениях тоже.
Это я пишу, зажмурив левый глаз.
5. Павловские лимоны, зеленушки и завирушки
Дома меня уже давно уговаривают оставить сатиру и посвятить свою жизнь голубой, безоблачной, ажурнопрозрачной лирике.
Доводы домашних звучат весьма недвусмысленно:
— Ну посмотри, как живут Бабочкины! Мир, спокойствие, никаких конфликтов! Все их любят, все зовут в гости. А почему? Потому что лирик он, Бабочкин. А тебя кто любит? Может быть, скажешь, предгорсовета или судья? Да они при одном твоём появлении морщатся, словно проглотили кислое. Кроме того, ты уже поссорился с районо, драмтеатром, гордорятроем, горфо и даже с коммунхозом, до которого тебе в общем-то не было никакого дела. Кто к тебе более менее прилична относится? Кого мы можем позвать, например, к себе в гости? Ну, адвоката Ипсилантьева, Шустикова из треста озеленения, Адресовича из филармонии, Воробейкина с телефонной сети. Не густо! И всё твои фельетончики! Пора тебе наконец стать серьёзным человеком и переключиться на лирику! Так делают все. Пошутил в молодости — и хватит.
Если эти доводы послушать раз, они особого впечатления не произведут. Но если они вонзаются в твои барабанные перепонки каждый день, дрогнешь, заколеблешься. Действительно: зачем? Действительно: почему и до каких, собственно, пор?
И я решил: буду лириком, стану «серьёзным», психологичным, ультрамариново-нежным, бархатно-мягким и добрым. У меня, в конце концов, в груди тоже сердце, а не пламенный мотор.
Для начала я задумал создать картинно-впечатляющий очерк о любителях природы в нашем городе — о тех скромных, хлопотливых людях, которые встают на час раньше других, чтобы полить на улице деревцо, бросить голубям несколько горстей пшена или поухаживать за аквариумными рыбками.
Я приметил одного страстного любителя природы — пожилого человека в чесучовом костюме и широкополой соломенной шляпе.
На подоконниках его одноэтажного, но просторного дома в пузатых бочонках росли настоящие павловские лимоны. А над ними висели клетки с чижами, зеленушками, завирушками и прочей вечно галдящей и свистящей пернатостью. Когда человек в широкополой шляпе выходил на улицу, около него оживлённо суетились настырные воробьи.
Это был далеко не юный, но фанатичный натуралист, о которых взахлёб пишут авторы репортажей на четвёртых полосах газет. «В этом доме, в этом доме я почувствовал себя, как в Сухуми. На меня повеяло тёплым, ласковым дыханием замечательных советских субтропиков. Здесь пели неведомые мне птахи и наливались терпким лимонным соком пахучие, ароматные цитрусы…»
Вот так я и хотел написать — восторженно, проникновенно и чуточку бестолково. И для этого постучался однажды в дверь дома, на калитке которого висела табличка: «М. В. Вторников».
Разумеется, редакционного удостоверения, где в графе «должность» стоит колючее слово «фельетонист», я хозяину дома не предъявил: это могло несколько сбить его с толку и значительно понизить температуру наших отношений. Я показал членскую книжечку Союза журналистов и прямо, без ненужных предисловий сказал о благородной, возвышенной цели моего прихода.
Тем не менее моему визиту цитрусовод и птичник был почему-то не рад. Он нехотя провёл меня в комнату, обставленную дорогой импортной мебелью, и, не предложив даже присесть, спросил:
— Так чем могу быть?…
— Я насчёт лимонов…
— Пожалуйста, вот лимоны, — сухо ответил хозяин.
— …и по поводу птиц.
— Пожалуйста, вот птицы… — ещё суше произнёс он.
— Это. вы, так сказать, в свободное время?…
— Совершенно точно, в свободное, — совсем сухим голосом сказал он.
— А работаете вы, товарищ Вторников…
— Директором комбината бытового обслуживания, как вам известно…
— Мне это неизвестно.
— Ха-ха! Рассказывайте!
Я огляделся по сторонам, соображая, как вести беседу дальше. Но хозяину дома показалось, видимо, что я просто присматриваюсь к его шкафам и сервантам.
— Эта мебель куплена ещё до того, как я стал директором комбината, — сказал он., желая, наверно, предостеречь меня от поспешных выводов.
Я почувствовал, что беседу продолжать невозможно. Хозяин думает, что разговоры о птичках божьих я веду только для отвода глаз…
Да, он так и думал, И в этом я убедился, вернувшись в редакцию. Мне позвонил Ипсилантьев:
— Слушай, что ты хочешь делать с этим Вторниковым?
Я стал говорить про птиц и про павловские лимоны, но Ипсилантьев перебил меня:
— Я понимаю, может, это не телефонный разговор, но если ты имеешь в виду недостачу, которая у него была в прошлом году, так выговор за неё он уже получил. Тут всё нормально.
Я неосторожно высказал предположение, что если бы меня интересовала недостача, то я самостоятельно разобрался бы в ней. И тем самым навлёк на себя обиду.
— Ах, ты хочешь сказать, что не веришь мне?!
Потом позвонил Шустиков из треста озеленения.
Едва поздоровавшись со мной, он спросил:
— Что ты там затеваешь против Вторникова? Не стоит. Хороший мужик. Ну что ж, пустил часть новой мебели налево, так тут больше грешен его заместитель…
Мне снова пришлось лепетать про благоухающие цитрусы и про любовь к живой природе, но мои знакомый не слушал.
— Ты басни мне не рассказывай. Я тоже не лыком шит. Но хочу тебя серьёзно просить: не торопись. Я ведь Вторникова давно знаю. Хозяйственник крепкий. Но кто без изъяна? Порой каждого из нас надо поправить…
Вскоре раздался звонок от Адресовича из филармонии. Концертмейстер уверял, что Вторников — симпатичнейший. парень и что история с приписками на его комбинате явно раздута…
— Постой, а какое отношение ты имеешь к Вторникову? — спросил я.
— Да, собственно, никакого. Тут просил один солидный человек, которому он устроил мебель… И учти, если влезешь в это дело, неприятностей тебе будет масса.
