Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
— У нас главный инженер — такая сволочь! — говорит, уписывая заливное, усатый толстяк. — Куда только сатирики смотрят! Смелости не хватает, боятся начальство трогать…
— А вы пытались о нём на собрании выступить?
— Попробуй выступи — он тебе такое покажет…
Требования, как видите, к сатирику большие. Но уважают его не всегда. Не считают солидным. Других спрашивают: «Пишете?», а сатирика: «Пописываете?»
Если на площадке перед лифтом стоят несколько известных лифтёру литераторов, то он сам отбирает, кого повезёт:
— Вот этого (автор толстенного романа «Не все дома»)., вот этого (говорит много речей, везде избирается), вот этого (ничего не сочинил, но числится в корифеях).
Вам же будут адресованы такие слова:
— А этот — сатирик. Хе-хе! Этот подождёт. Они народ такой…
Один фельетонист жаловался, что гардеробщик вешает его пальто за хлястик…
Примерно так поступают с его произведениями и некоторые критики и рецензенты.
Маститый литературовед полжизни посвятил изучению текста классика. В тексте было слово «фиатура». В нём что-то напоминало партитуру, политуру и литературу. Было решено, что классик ввёл в русский язык новое слово, как делали Достоевский и Маяковский. Потом, к огорчению, оказалось, что никакой «фиатуры» нет, а налицо ошибка машинистки: у классика было написано «фактура». Тем не менее о литературоведе много писали критики и рецензенты, а в день его юбилея в газете дали огромную статью под рубрикой «Писатель за рабочим столом». В том же номере газеты было помещено сообщение о юбилее сатирика. Но уже под другой рубрикой: «Обо всём понемногу». Вот оно, пальто, повешенное за хлястик!
Вы написали хлёсткий фельетон о бузотёрах. Редактор насчёт гаерства ничего не сказал. Читатель откликнулся и пожелал «дальнейших».
Радоваться, однако, рано. Ждите стука в дверь: к вам придёт опровергатель.
— Я на минуточку. Извините. Вы вот это не писали? У меня к вам есть разговор…
Это опровергатель тихий, вкрадчивый. Бывают и буйные.
В редакции городской газеты работал фельетонист по фамилии Волк. Однажды в комнату ворвался опровергатель, крича:
— Где тут сидит собака, которая пишет под псевдонимом Волк?
Главная задача опровергателя, естественно, опровергать. Все, от первой до последней строчки.
— Так вы пишете, что я в тот вечер был в рубашке в полосочку? А в полосочку у меня никогда не было. Есть только в клеточку…
— Да, но вы учинили дебош?
— Это неважно… Я о рубашке. Значит, вы меня не видели. Значит, выдумка. Значит, неправда. Публикуйте опровержение. Иначе я пойду выше.
Опровергатель уходит, хлопнув дверью, и из коридора до вас доносится его возмущённое:
— А ещё сатирик!
Трудно быть сатириком. Но он оптимист. Сатирика вдохновляет читатель… Читатель любит его жанр. Хороший, внимательный, взыскательный читатель. Увидев на полке книжного магазина сатирическую книжку, он торопится к кассе выбивать чек. А потом читает; смеётся, если смешно, пишет автору письмо, в котором взвешивает плюсы и минусы, желает «больших творческих»…
И сатирик как-то забывает о том, что на него в претензии тётя. И не вспоминается разговор о «дергалке» в туалете. И не приходит на память вечер с участием весёлого Севы. И забыто о рубрике «Обо всём понемногу». Разве только жена ещё раз нанесёт травму:
— Не мог за собой на столе прибрать. А ещё сатирик!
2. Обижаются…
Послушав моё сердце и измерив давление, врач горестно заключил:
— Не очень, знаете ли, у вас… Курите?
— Да.
— Курить не надо. Бросьте. Жирное едите?
— Да.
— Жирное есть не надо. Бросьте. Характер работы?
— Пишу.
— Уж не сатиру ли?
— Сатиру.
— Сатиру писать не надо. Бросьте.
Врач был прав, ибо ещё не доказано, что вреднее — курить или писать сатиру.
И дело не в трудностях самого ремесла, а в последствиях: все обижаются. Вирус обидчивости распространяется с невероятной быстротой…
Напечатаешь рассказец, небольшой рассказец, и вроде бы ничего такого в нём нет, а потом неделю, а то и декаду телефон покоя не даёт. Звонят, жалуются.
— Эх, Борис, Борис! Не ожидал я от тебя такого, — убитым голосом говорит бывший дачный сосед Виктор Петрович. — Так меня ославить!
— Когда? Где?
— Как где? В последнем рассказе. Кто у тебя там главный отрицательный герой? Виктор Петрович. А я кто?
— Но… — пытаюсь я возразить.
— Что «но»? — перебивает меня собеседник. — Всё сходится: он у тебя любит выпить, играет в преферанс…
— Я не знал, что вы преферансист. Когда вы сели за карты?
— Да года два.
— А мы целых три не виделись.
— Оправдывайся! Всё сходится. Тот опаздывает на работу, я тоже опаздываю…
И я мысленно говорю себе: «Всё. Викторов Петровичей у меня в рассказах больше не будет».
А кто будет? По этому вопросу я советуюсь с женой.
— Может, Степан Сергеевич?
— Ни в коем случае; за стенкой живёт.
— Алексей Васильевич?
— Ты с ума сошёл: мой начальник.
— Васи…
— Ни-ни!
— Аким…
— Никаких Акимов! Жэк! Техник-смотритель! Потекут краны — утонем…
Я хватаю справочник личных имён: Никон? Нестор? Никодим?
То же самое происходит с фамилиями. Отпадают: Иванов (лицо, от которого много зависит), Петров (от него зависит ещё больше), Сидоров (родственник).
Но одними именами и фамилиями дело не ограничивается.
— Эх, Борис, Борис! Ну и выставил ты нас на посмешище, — слышится в телефонной трубке.
— Кого это вас?
— Отдел кадров, где лежит твоя трудовая книжка. Смеются все. Проходу не дают.
— Я вовсе не имел в виду…
— Ха-ха! Не имел? «Тесный коридор, на стене старая стенгазета, на окнах решётки…»
— Товарищи, не в помещении дело.
— Ну да. Конечно, в людях. А почему ты пишешь, что у нас в отделе кадров холодно и сухо говорят с людьми?
— Почему «у нас»? Это же рассказ. Я не называл учреждения…
— Ладно. Будь здоров. Нам уже по выговору врезали.
И я мысленно говорю себе: больше об отделах кадров не пишу. Про бухгалтерию тоже. Уже пострадал. Не трогаю также месткомы: имею отповедь от профсоюзного журнала. Не касаюсь Аэрофлота, Академии педагогических наук, телефонной станции, пожарных команд. И ни единого слова о трубочистах! Чтобы не очернить их светлый образ.
О географии тоже надо подумать. Где происходит действие моего рассказа? По предыдущим своим произведениям я уже получил демарши из четырёх областей и от одной автономной республики…
Может, действие перенести на другую планету? Ещё хуже. Скажут: уже намёками говоришь? Да? «Один ответственный марсианин принёс в дар другому, ещё более ответственному марсианину жареного поросёнка…»
Нет, не надо называть место действия вообще. И кем работает герой — тоже. Отрицательным героем буду я сам. Все рассказы — от первого лица. А чтобы мне было с кем разговаривать, в рассказах будет присутствовать также моя жена. Думаю, не обидится.
Обиделась.
Сказала однажды:
— Знаешь, я долго молчала. Давай поговорим серьёзно. Мне надоело, что отрицательных героинь ты списываешь с меня. Эх, зачем я только вышла замуж за сатирика! Был бы муж лириком или, ещё лучше, художником — другое дело. Ты посмотри, Стеклярусов каждую новую жену гуашью пишет, а каждой старой оставляет по «Москвичу» в тёплом гараже. А ты что мне оставишь? Юмор? Да?
А у меня в это время на столе лежал готовый юмористический рассказ на невинную тему — о том, как горожане не умеют отдыхать. Соберутся в воскресенье, допустим, на пляж, а из дома выбраться никак не могут: то телефон позвонит, то приятель заглянет, то по телевизору вроде бы передача интересная ожидается…
Рассказ начинался так:
«Я сказал своей жене:
— Поехали на пляж.
Она ответила:
— Согласна. Хочется полежать на песочке. Погреться…»
Надо было рассказ переделывать так, чтобы моя жена в нём не присутствовала. И я её заменил. На чужую.
«Я сказал чужой жене:
— Поехали на пляж.
Она ответила:
— Согласна. Хочется полежать на песочке. Погреться…»
Жена реагировала на рассказ весьма резко. Несмотря на то что я говорил ей о художественном вымысле, типических образах, праве художника на обобщение и выбор лирического героя.
Словом, кончилось тем, что ко мне пришёл врач.
Послушав моё сердце и измерив давление, он спросил:
— Курить бросили?
— Бросил.
— Сатиру бросили?
— Нет.
— Смотрите, дорогой, потом будет поздно. И получится, как в одном вашем рассказе… Ну, в этом, про поликлинику… Кстати, скажите честно, почему вы решили в нём высмеять врачей? Чем мы вам насолили?
