Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология
Константин Ильницкий
В загранрейсе
ПоговорилиЭфир, в котором блуждают радиоволны, – стихия загадочная и непредсказуемая. Минуту назад ваш коллега по экипажу выходил из радиорубки, спокойно потолковав о том о сем со своей родней за тридевять земель, и вот уже эфир хрипит и булькает, и начальник радиостанции Ступень, посмотрев неуверенно сначала на второго помощника Ткаченко, потом на меня, протягивает трубку:
– Кажется, это вас.
– Алло, – кричу жене, – ты меня слышишь?
– Слышу, – доносится эхо.
– Как дети? – решил урвать хоть самое главное. – Дети как? Что-что?
– Она говорит, что нормально, – помогает телефонистка. – Говорит, что вы ее родненький зайчик.
– Что-что?
– Зайчик родненький.
– Что-что?
– Говорит, что любит.
– Что-что?
Выхожу расстроенный в коридор, где мается в ожидании связи Ткаченко, и развожу руками:
– Не понял даже, с кем и говорил.
– Что-что? – подскакивает Ткаченко. – А вы, часом, не с моей женой говорили?
– Не знаю, – неуверенно пожимаю плечами. – Сказала, что любит.
– Любит? – прищуривается Ткаченко.
– Что с детьми нормально.
– С детьми во множественном числе?
– Во множественном.
– Слава те, Господи, значит, не моя.
Отношения старпома с эмиграцией– Гуляли мы с ребятами по славному городу Антверпену, – рассказывает старпом Люблинский. – Зашли в какой-то магазинчик. Сидит там такой симпатичный старичок-хозяин и газету читает. Оторвал взгляд от газеты – и на чистейшем русском языке спрашивает: «Никак русские?» «Да!» – обрадовались мы земляку. А он побагровел: «Во-он отсюда!»
ВочменВочмен в переводе с английского – человек, который следит («воч»), сторожит. Попросту – сторож.
На рейдовой стоянке в Суэцкой бухте вочмен-египтянин в ожидании своего катера томился у парадного трапа.
– Ты комиссар? – повернул ко мне свое высушенное солнцем и годами морщинистое лицо.
Я попытался объяснить, что на теплоходе нет помполита, но вочмен неодобрительно замотал головой:
– Плохо, комиссар. Зачем обманывать? Я старый, вижу, – перевел взгляд с моих очков на блокнот с ручкой, торчащий из кармана. – Болгары уже нет комиссар, румыны – нет, одни русские. Зачем?
– Что зачем?
– Моряк хочет девочка, а ты – нельзя. Моряк хочет менять вещь, ченч, а ты – нельзя. Моряк гулять – опять нельзя. То нельзя, все нельзя – зачем? Зачем ты это делать?
– Что делать?
– Ходить, следить, писать… Хе, – улыбнулся вдруг египтянин, обнажив желтые кривые зубы. – Ты тоже вочмен. Я вочмен. Я воч хорошо. Ты воч плохо. Ай-ай-ай, ты будет бедный.
– Почему?
Старик стер ладонью улыбку с сухих тонких губ, наклонился поближе и шепотом:
– Потому. Аллах тоже воч.
Райская жизньНакануне вечером мы издали наблюдали изящные обводы белоснежного лайнера, выходящего с караваном судов из Суэцкого канала в Красное море, а сегодня утром лоцман Адель Вахдан объяснил, что судно, принятое нами за пассажирское, – яхта. Едва ли не самая крупная в мире яхта саудовского короля Фахда, названная именем его отца «Абдул Азиз».
– Ее недавно ремонтировали в Греции. О аллах, чего в ней только нет!
– В Греции? – не выдержал старпом, прекрасно знающий, что «в Греции все есть».
Но лоцман не понял нашего юмора, его глаза округлились свежими воспоминаниями:
– Представьте, на трубе огромные скрещенные сабли из настоящего золота. Ладно, хоть какая-то символика. Но ручки, обыкновенные дверные ручки и на мостике, и повсюду…
– Может быть, позолоченные?
– Нет, из чистого золота. Я спрашивал, я сам за них держался, – поднимает лоцман свои смуглые ладони и долго держит их, растопырив длинные пальцы, помогая нам переварить столь сложную информацию.
– У нас в газете было опубликовано интервью с королем Фахдом, – вспомнил Вахдан. – Король рассказывал о том, как старается вести праведную жизнь, какие совершает пожертвования, благодеяния, а потом вдруг задумался и сам спрашивает журналиста: «Как вы думаете, попаду я в рай?» «Нет, ваше величество», – отвечает тот. «Почему же?» – удивился король. «В рай не попадают дважды».
Святослав Пелишенко
Почему счастье – еврейское?
Предлагаемая вниманию читателей легенда или, скорее, притча о «еврейском счастье» – одна из наиболее древних в эпосе народов Одессы. В сущности, до сих пор неизвестно, какому народу принадлежит честь ее создания. Само понятие давно приобрело наднациональный характер: образно говоря, для того, чтобы иметь еврейское счастье, совершенно не обязательно иметь счастье быть евреем.
В старые времена все по-другому было. Когда-то и счастье у людей, говорят, было не только «еврейское». Дело, словом, давнее…
Жил себе в Одессе такой себе мальчик Моня. Мальчик и мальчик. Может, на Молдаванке жил, может, в Колодезном переулке, 5, квартира 8, а может, и еще где – разве мы знаем?… Мы знаем другое: однажды на день рождения подарила Моне его бабушка копилку. «Это, – говорит, – тебе, внучок, на счастье».
А копилка та была не простая. Не то чтоб волшебная, но очень крепкая. И чем ее больше разбить стараешься, тем она крепче становится. Сейчас таких уже не делают.
Моня был мальчик бережливый: каждый день хоть по грошику, да откладывал. И кто знает – должно быть, пара-тройка твердых царских копеек в копилочке накопилась… Долго ли, коротко ли – подошла тут первая российская революция. А где революция, там, известно, и погром. Нагрянули как-то и домой к Моне. Сначала все в доме погромили да поломали, потом все поломанное позабирали, а вот когда копилку нашли – били ее, били, да так и не разбили. И так при этом устали погромщики, что самого Моню уже не тронули. «Ну, – говорят, – твое счастье!»
И еще лет пятнадцать прошло. Чего только в те годы не было! После копеек да рублей царских были и керенки, и карбованцы гайдамацкие, и «колокольчики» деникинские… Стал Моня взрослый. И вот как-то вечерком заглянуло к нему одесское ЧК. Сначала все в доме обыскали да описали, потом все описанное позабирали, а вот копилочку били-били, били-били… «Что там у вас, – спрашивают, – небось золотой запас?» «Какой запас, – Моня отвечает, – может, пара-тройка копеек старых царских, да «керенок» дурацких, да карбованцев гайдамацких. А золота там нет». «Ну, – говорят чекисты, – это ваше, Моисей Давидович, счастье, что там нет золота!» И ушли…
И стал уже Моня старенький (а в копилку каждый день хоть по грошику, да откладывал!). На старости лет присылают ему как-то его дети да внуки вызов – на историческую родину. Сначала Моня и слушать не хотел – дескать, я там в тягость буду, – а потом думает: «Постой! У меня же копилочка есть! За всю мою жизнь в ней бешеные, должно быть, деньги накопились: и копейки царские, и карбованцы гайдамацкие, и рубли советские… Будет с чем к детям ехать!» Взял он молоток да по копилке как трахнет!.. Но только копилочка, которую и погромщики били – не разбили, и ЧК одесское било-било – не разбило, и румыны из Бухареста били-били – не разбили, – копилочка, конечно, в старческих Мониных руках тоже целехонькой осталась. Заплакал тут Моня и говорит: «Такое уж, видно, мое еврейское счастье!» И в Одессе остался.
До сих пор живет он, говорят, где-то на Пересыпи, на улице Черноморского Казачества, 14; а может, и еще где-то живет или давно уже умер, мы разве знаем?… Мы другое знаем: почему счастье стали называть «еврейским».
Борис Барский
Из цикла «Стихи о любви к разнообразным женщинам»
Я люблю тебя
Конфетно,
Я люблю тебя
Морожно,
Я люблю тебя
Черешно
И люблю тебя
Пирожно…
Апельсинно и
Бананно,
Ананасно и
Малинно,
Опьяненно и
Дурманно,
И еще немножко
Винно…
Мне любить тебя
Прохладно
В душноте,
Когда так летно,
Мне любить тебя
Пиратно,
И любить
Так сигаретно…
Я люблю
Головокружно,
Бесшабашно и
Тревожно,
Я люблю,
Как и не нужно,
Как нельзя,
Как невозможно…
Что-то в Вас
Не совпадает:
Вы красивы
И не глупы,
Двух вещей Вам
Не хватает —
Костяной ноги
И ступы…
Вы лежали в гамаке
С сигаретою в руке
И невольно искривляли
Тело где-то в позвонке.
Вы лежали у реки
Не близки, не далеки,
И губами выдували
Слюни, словно пузырьки.
Я хотел быть ветерком,
Я хотел быть гамаком,
Грудь Вам лапками царапать
Легкокрылым мотыльком.
Я хотел бы быть рекой,
Гладить Вас своей рукой,
Гладить волосы и тело —
Вот я ласковый какой…
Я хотел быть ветерком,
Я хотел быть мотыльком,
Только на хрен Вы мне сдались
С искривленным позвонком.
Промчатся куда-то годы,
И скажут, меня читая:
Он с детства любил природу
И женщин родного края.
Алексей Стецюченко, Александр Осташко
