Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)
Меня часто навещает мысль о том, что наша агитационно-пропагандистская работа несколько напоминает деятельность наших антирелигиозников. Те сплошь и рядом приглашают на лекции и беседы атеистов, а верующие к батюшке, к баптистам или еще куда-нибудь идут. Как-то я попала в переулок недалеко от Покровских ворот и собственными глазами убедилась, сколько людей шло из «молитвенного дома». Так и мы иногда: продолжаем убеждать и агитировать давно убежденных людей, а до тех, кого надо убеждать, мы и не добираемся.
Когда «зацепишь» интересный, важный вопрос, поднимается настроение, прибавляется энергия, словом, живешь по-настоящему, полной жизнью!
В нашем районе более двухсот учреждений и мелких предприятий, где нет ни одного коммуниста. Это магазины, детские сады и ясли, парикмахерские, различные мастерские: пошивочные, сапожные, по ремонту бытовых приборов, радиоприемников и телевизоров. А ведь они все самым тесным образом связаны с населением. Они, конечно, могли бы работать лучше, если бы среди них были коммунисты.
Меня заинтересовало: почему в так называемой «сфере обслуживания» мало членов партии?
Чем больше я «влезала» в этот вопрос, тем больше убеждалась в том, что это мы, райком и я, как первый секретарь, виноваты. Мы все, и я в том числе, привыкли судить о работе района по тому, насколько выполнен план крупными предприятиями. О «мелких» мы забываем. И еще одна наша вина, очень серьезная, в том, что мы не сумели воспитать уважение к труду тех, кто работает на этих маленьких предприятиях. Об ударниках коммунистического труда на крупных заводах пишут в газетах, их портреты висят на заводских витринах. А много ли хорошего мы говорим о няне в яслях, о парикмахере, о сапожном мастере из починочной мастерской?
Для начала я созвала всех работников райкома партии и комсомола и спросила, кто из них недавно был в детском саду. Оказалось, что только одна наша Нина, технический секретарь, ходит в сад ежедневно за собственной дочерью, да и то в «чужом» районе.
— А кто был в столовой?
Молчание. Никто. Все довольствуются нашим небольшим буфетом, а обедают дома.
— Кто в этом году заходил в пошивочную мастерскую?
Ответили двое. Заходили случайно, в суть дела не вникли.
Через несколько дней и мне и всем членам бюро стало ясно — до «сферы обслуживания» мы по настоящему не добрались. Надо было обсуждать вопрос по-серьезному.
Готовясь к бюро, я стала по пути домой заходить в магазин, в столовые, в мастерские.
Времена Гарун-аль-Рашидов давно прошли, но все же я больше наблюдала в тех торговых «точках», где продавцы не знали меня в лицо и относились как к обычной покупательнице.
— Почему у вас нет лука? — спросила я очень милую на вид девушку в овощном магазине.
Накануне у меня был разговор с директором овощной базы, директор жаловалась, что торговые работники не берут лук.
Продавщица, которую я оторвала от весьма приятной беседы с подружкой, где основным словом было личное местоимение «он», не глядя на меня, бросила:
— Только что кончился. Приходите завтра.
Пришлось позвать директора. Он смущенно объяснил, что «подвели с машиной».
В магазине «Галантерея» мне было очень приятно видеть молоденьких продавщиц с комсомольскими значками. Они ловко показывали покупателям товар, быстро отпускали и все делали весело, с улыбкой.
— Спасибо! Заходите к нам еще…
Зашла я и в часовой магазин. Красивая молодая девушка, которой очень шел «фирменный» темный халатик с белым кружевным воротничком, вежливо спросила:
— Вам дамские?
Я подумала: «Где я ее видела?»
И заметила табличку: «Продавец Н. Я. Грохотова».
«Так вот ты какая, Надя Грохотова», — и я вспомнила «доклад» инструктора Митрофанова: «Связался с девчонкой не совсем лестного поведения. Легкомысленная особа…»
А что, если я поговорю с «особой»? Но ко мне уже подошла директор:
— Лидия Михайловна, какими судьбами?
И я решила: спрошу.
Это было вчера, а сегодня мне позвонил Телятников. Начал издалека:
— Дорогая Лидия Михайловна, хочу Обрадовать.
— Ну что ж, радуйте.
— Хорошо месяц кончили… И по количеству, и по качеству, и по снижению себестоимости, наверно, будет неплохо…
— Спасибо за добрые вести.
— Под вашим руководством…
— Еще раз спасибо за вежливость.
— Это от души.
— Хорошо, хорошо…
— Таисия Васильевна интересовалась нашими кандидатами. Учли. Двух послезавтра на парткоме будем в члены переводить.
— Помогла, значит, критика?
— Как всегда. А вот с тем парнем, с Грохотовым, мы вроде правы оказались.
— По-моему, не совсем.
Телятников засмеялся:
— Это по-вашему… Сидит наш Грохотов.
— Где сидит?
— Известно, где. Пятнадцать суток получил. За хулиганство…
Если бы Телятников не засмеялся, я бы приняла неприятную новость как обычно. Его смех меня насторожил.
— Почему он «наш»? И что тут веселого?
Телятников понял мои мысли и уже с огорчением сказал:
— За «ваш» извините, оговорился. Веселого, конечно, нет, но и для печали оснований нет. Хорошо, что чуть-чуть и партию хулигана не приняли…
Не успела я положить трубку, позвонил инструктор Митрофанов, попросил разрешения зайти «проинформировать по весьма важному делу».
Я догадалась, о каком «важном» деле пойдет речь.
Митрофанов, видимо, чувствовал себя па коне. Он сел без приглашения и, не скрывая счастливой улыбки, произнес:
— Как хорошо, Лидия Михайловна, что в деле Грохотова мы оказались на высоте…
— Вы считаете это высотой?
— А как же? Чуть-чуть хулигана в партию не приняли…
— А по-моему, — сказала я. в упор, — по-моему, если бы Грохотов не совершил хулиганского поступка и был принят в партию, тогда бы это была высота.
Митрофанов моментально принял свой обычный вид и даже встал.
— Это же невозможно, Лидия Михайловна…
— Что невозможно?
— Невозможно следить за всеми беспартийными.
— Следить не надо, — обрезала я его, — а воспитывать надо. Мы в ответе за каждого человека. И кстати, Грохотов был кандидат в члены партии.
Именно в этот момент у меня появилось твердое убеждение, что Митрофанов инструктором райкома быть не может. А он стоял и смотрел на меня непонимающими глазами.
— Какие указания будут, Лидия Михайловна?
— Пока никаких…
— Я могу быть свободным?
— Вполне…
Когда он уходил, пятясь задом, во мне закипел гнев. Злилась на него, а больше всего на себя. Я невольно посмотрела на портрет человека, имя которого носит наш район. Он, если бы мог, наверное бы сказал: «Это ведь ничтожество! Человек без собственного мнения, трусливый, пугливый. Как же ты раньше этого не поняла, товарищ секретарь?»
К концу рабочего дня я узнала все подробности о Грохотове. Парень, которого он ударил, оказался племянником Алеши, сыном Ивана Петровича — Константином Шебалиным.
КУДА ВСЕ УШЛО?
Какой тяжелый у меня сегодня день! Утром меня пригласил директор института:
— Как вы решили, Иван Петрович?
— Решил остаться здесь, в институте. Не хочу раньше времени государство в расход вводить.
Он взбесился от моих слов. Но виду, подлец, не подал. Чего-чего, а выдержки у этих, у молодых, хватает.
— Вы меня извините за полную откровенность, уважаемый Иван Петрович, но мне представляется, что персональная пенсия, которую государство вам за ваши заслуги обязано выплачивать, будет меньшим расходом, нежели получаемая вами зарплата.
— Не понимаю.
— Очень просто. Мы на ваше место сможем пригласить более полезного работника, энергичного, талантливого…
— А я, по-вашему?
— Хотите откровенно? Только не обижайтесь. По нашему общему мнению, вы к научной работе не способны. Вы, так сказать, практик… Я не обвиняю вас, но вы ваше время упустили.
— Понял. Хотите от меня избавиться? Так, что ли?
— Откровенно? Хочу.
— Избавляйтесь. Можете уволить.
— Могу. Но не хотел бы. Мой вариант лучше — в связи с переходом на пенсию.
Я понял, сопротивляться бесполезно.
— Хорошо, давайте по вашему варианту.
Директор сразу подобрел.
— Чудесно… Мы даже пойдем на большее. С сего числа вы в институт можете не приходить. Не совсем, конечно. Иногда показывайтесь. А как пенсию вам утвердят — мы соответствующий приказик.
— До чего же я вам не нужен…
— Хотите откровенно? Не нужны. Скажу больше, ваше присутствие в институте действует нехорошо па молодежь…
— Разлагающе…
— Ну зачем же так. Впрочем, если хотите откровенно. Может быть, и так. Не будем уточнять. Самое главное — вы решили.
Как вы думаете, легко такой разговорчик вынести?
