Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

«Эх! не плачь, кума!
Значит — дело земское!..»
— «Знаю и сама,
Да ведь сердце женское.
Врозь с ним — нет житья…»
— «Не вернешь Кондратьева,
Вышла, вишь, статья
Гнать, и гнать, и гнать его.

Знай! везде бедняк
(В умных книгах значится)
До могилы так
Всё с бедой маячится.
Мать на свет родит —
Нечем воспитать его,
И судьба спешит
Гнать, и гнать, и гнать его.

Бедняки снесут —
Сладко ли, не сладко ли —
Всё: по шее ль бьют,
Лупят под лопатку ли.
Сирому — сна нет,
Давит зло, как тать, его,
И один ответ —
Гнать, и гнать, и гнать его.

Раз уйдет от зла —
Словно жизнь и ладится,
Глядь — из-за угла
Снова горе крадется.
Так не плачь, кума!
Позабудь Кондратьева:
Нужно из ума
Гнать, и гнать, и гнать его».

Не гордись, о смертный,
Быстротой развитья:
Господином Бланком
Сделано открытье.

Брось труды науки,
Ей ни в чем не веря:
Мир — стадообразный,
Люди — хуже зверя.

Всё встречай на свете
С чувством беззаботным:
Господином Бланком
Ты сравнен с животным.

Лишь один вопрос есть
В следующем роде:
Так к какой же Бланка
Отнести породе?

Нового года лишь вспыхнет денница,
С раннего часа проснется столица.

В праздничный день никого не смутит,
Стонет ли ветер иль вьюга крутит,

Хлещет ли снегом в лицо непогода —
Всюду на улицах волны народа;

Мчатся кареты то взад, то вперед,
Смело шагает везде пешеход,

Словно с плеча его спала забота,
Словно свершилось великое что-то,

Словно сегодня — не то, что вчера…
Город проснулся и ожил с утра.

Хмурые лица — свежей и пригожей:
Барин в медведях, в тулупе прохожий,

Женщин головки в замерзшем окне…
Только невесело что-то всё мне…

Право, не знаю — от зависти, что ли,—
Только смотреть не могу я без боли

И без досады на праздный народ:
Что же вас тешит? что жизнь вам дает?

Что веселитесь, беснуетесь что вы?
Дай-ка взгляну я на ваши обновы

И, замешавшись в толпе без труда,
Ближе на вас погляжу, господа!

Вот вы скользите по гладкой панели:
Сколько ж обновок на вас, в самом деле!..

Золотом шитый швейцар у дверей,
Яркие канты потертых ливрей,

Кружева модниц, рубины булавок,—
Вот и герои Милютиных лавок,

Баловни счастья и щедрой судьбы…
Как металлически светят их лбы!

В лицах читаешь всю важность их целей:
«Устриц бы свежих, да свежих камелий!..»

Блеском нарядов смущается глаз —
Бархат, и соболь, и мягкий атлас,

Только ходи да записывай цены…
Моды столичной гуляют манкены,

И усмиряет капризный мой сплин
Выставка женщин, детей и мужчин.

Долго портные, модистки, торговки
Шили им к празднику эти обновки;

Жаль, что не шьют они новых идей —
Вот бы примерить на этих людей,

В мысли здоровой дать лучшую моду —
Как бы пристало-то к новому году!

Право, пристало бы… но, говорят:
Нам не к лицу незнакомый наряд…

Дальше смотрю я… фельдъегерь несется,
В ветхой шинельке чиновник плетется,

Тащит под мышкой старуха салоп,
Ванька, качаясь, заехал в сугроб,

И пред толпой разодетой, богатой
Тянет шарманка мотив «Травиаты»,

Плачет в сказанье каких-то потерь…
Вот и питейного здания дверь.

Дровни подъехали, словно украдкой,
Пар от мороза стоит над лошадкой,

Входит в питейный, с оглядкой, бедняк,
Чтоб, заложив свой последний армяк,

Выпить под праздник, забыться немного:
Завтра опять трудовая дорога,

Серые будни и ночи без сна.
Как не хватить зелено́ва вина!..

Тут, одержим публицистики бесом,
Думал смутить бедняка я прогрессом,

Думал блестящий прочесть монолог:
«Пьянство-де страшный, великий порок,

Нового дела приспела минута…»
Но посмотрел — и замолк почему-то

И, как пристыженный школьник иной,
С новой досадой побрел я домой.

Уж много лет без утомленья
Ведут войну два поколенья,
           Кровавую войну;
И в наши дни в любой газете
Вступают в бой «Отцы» и «Дети»,
Разят друг друга те и эти,
           Как прежде, в старину.

Мы проводили как умели
Двух поколений параллели
           Сквозь мглу и сквозь туман.
Но разлетелся пар тумана:
Лишь от Тургенева Ивана
Дожда́лись нового романа —
           Наш спор решил роман.

И мы воскликнули в задоре:
«Кто устоит в неравном споре?»
           Которое ж из двух?
Кто победил? кто лучших правил?
Кто уважать себя заставил:
Базаров ли, Кирсанов Павел,
           Ласкающий наш слух?

В его лицо вглядитесь строже:
Какая нежность, тонкость кожи!
           Как снег бела рука.
В речах, в приемах — такт и мера,
Величье лондонского «сэра»,—
Ведь без духов, без несессера
           И жизнь ему тяжка.

А что за нравственность! О боги!
Он перед Феничкой, в тревоге,
           Как гимназист, дрожит;
За мужика вступаясь в споре,
Он иногда, при всей конторе,
Рисуясь с братом в разговоре,
           «Du calme, du calme!»[35] — твердит.

Свое воспитывая тело,
Он дело делает без дела,
           Пленяя старых дам;
Садится в ванну, спать ложася,
Питает ужас к новой расе,
Как лев на Брюлевской террасе
           Гуляя по утрам.

Вот старой прессы представитель.
Вы с ним Базарова сравните ль?
           Едва ли, господа!
Героя видно по приметам,
А в нигилисте мрачном этом,
С его лекарствами, с ланцетом,
           Геройства нет следа.

Он в красоте лишь видит формы,
Готов уснуть при звуках «Нормы»,
           Он отрицает и…
Он ест и пьет, как все мы тоже,
С Петром беседует в прихожей,
И даже с горничной, о боже!
           Играть готов идти.

Как циник самый образцовый,
Он стан madame де-Одинцовой
           К своей груди прижал,
И даже — дерзость ведь какая,—
Гостеприимства прав не зная,
Однажды Феню, обнимая,
           В саду поцеловал.

Кто ж нам милей: старик Кирсанов,
Любитель фесок и кальянов,
           Российский Тогенбург?
Иль он, друг черни и базаров,
Переродившийся Инсаров —
Лягушек режущий Базаров,
           Неряха и хирург?

Ответ готов: ведь мы недаром
Имеем слабость к русским барам —
           Несите ж им венцы!
И мы, решая всё на свете,
Вопросы разрешили эти…
Кто нам милей — отцы иль дети?
           Отцы! отцы! отцы!

Я, жены севера, ныне с участием
К вам обращаюсь с благими советами,
Ваше развитье считая несчастием,
Вашу ученость — дурными приметами.

Пусть перед мудростью женскою муж иной
Рад предаваться в душе умилению,—
Встретясь с Авдотьей Никитишной Кукшиной.
К новому я прихожу убеждению.

Женщины севера, в помыслах строгие,
Анны, Варвары, Лукерьи и Софии!
Бойтесь вы физики, эмбриологии,
И математики, и философии.

Бойтесь, как язвы, якшаться с студентами,
В Думе на лекциях, в аудитории;
Но развлекайтесь нарядами, лентами,
Вместо всеобщей и русской истории.

Лучше держитесь порядка вы старого!
Скучно ведь думать и чувствовать заново.
Замуж дите — но не за Базарова,
А уж скорее за Павла Кирсанова.

Знайте, о женщины: эмансипация
Лишь унижает сословье дворянское;
Вдруг в вас исчезнет опрятность и грация,
Будете пить вы коньяк и шампанское.

Сбросив наряды душистые, бальные,
Станете ногти носить безобразные,
Юбки, манишки, белье некрахмальное
И разговаривать точно приказные.

Нет, позабудьте все пренья бесплодные,
Будьте довольны, как прежде, рутиною;
Вечно нарядные, вечно свободные,
Бойтеся встретиться с мыслью единою.

Чем утомляться в ученых вам прениях,
Лучше хозяйкою быть полнокровною,
«Дамой, приятной во всех отношениях»
Или Коробочкой, Дарьей Петровною.