Александр Раскин - Очерки и почерки

Зачем мне нужен шевиот,
Я до сих пор не знаю,
Но раз берет его народ,
Я тоже покупаю.
Он цветом был как рожь с утра,
Цвел яблоком в навале.
Кричали женщины: — Ура! —
И в очередь вставали.
Был шевиот как день весны!
Мой ум зашел за разум:
Я взял три метра на штаны
И сшил две пары разом.
И на земле и на воде
Не ели и не спали
И только спрашивали: — Где
Вы брюки покупали? —
Я магазин им указал,
Рванул рукой по струнам,
Из этих брюк не вылезал
И был три года юным.
Когда же их совсем сносил,
Запасся я словами
И закричал что было сил:
— Кто крайний? Я за вами!

Жена у меня, есть и дети,
Но как-то мне кисло на свете…
Забыла судьба о поэте.
Сижу и тоскую, нахмурен:
Где зять мой? Где деверь? Где шурин?
Без шурина мир так мишурен…
Сызмальства живу я без внука,
Прожить так попробуйте, ну-ка!
Без внука не жизнь мне, а мука.
Концы не свожу я с концами,
А мог бы я быть близнецами,
Тремя-четырьмя молодцами…
Свирепо насуплены брови.
Свекрови! Я жажду свекрови!
До боли! До дрожи! До крови!
Свояченицы! Мне грустно…
Без падчерицы мне не вкусно,
Стихи без снохи не искусны.
Вопросы такие неловки,
Но… нет ли у вас, по дешевке,
Какой-нибудь старой золовки?

Хризантемы у Арбата…
Мы опять в метро с тобой.
Пахнет мятой, триста пятой,
Предпоследнею главой.
Ты взглянула нежно ль, строго ль,
Мой товарищ дорогой?
Александр Сергеич Гоголь
Дрогнул бронзовой ногой.
Это было, это было
Или будет, все равно.
Неужели ты забыла,
Как ходили мы в кино?
Я купил тебе билеты,
Подарил тебе цветы.
Ты спросила: — Что же это?
Я ответил: — Это — ты.
Ты сказала: — Это — зала.
Я сказал: — Нет, это — зал.
Что ты этим доказала?
Что я этим доказал?
Да, вчера мы были дети,
Завтра будем старики,
Потому что на рассвете
Дует ветер у реки.
Соловей поет частушки,
Голубой весенний день,
И на пушке у опушки
Распускается сирень.
Я лечу на самолете,
До чего же я поэт!
…………………………………
Вряд ли вы меня поймете
В ваши восемнадцать лет!

Предрассветной прозрачной порой
Прогремел поцелуй за версту…
Рассчитавшись на первый-второй,
Мы стояли вдвоем на мосту.

Стал мужским твой мальчишеский взгляд
(Ты любил недотрог и задир),
А на мне был мой новый наряд,
Тот, что дал мне в сердцах командир.

Тихо падали связки гранат,
Пролетали осколки камней,
И шептал ты, что любишь девчат,
Что похожи во всем на парней.

Ты щекою припал к сапогу,
Мне простив наперед все грехи…
………………………………………
Сколько лет я с тех пор берегу
Сапоги,
             и любовь,
                              и стихи.

Ты говорила всхлипывая:
— А это все не липовое? —
Кровать была не новая,
Какая-то готовая,
Отчасти бальмонтовая,
Отчасти симоновая.
Ты говорила тенором:
— Не пой, любимый, кенарем. —
А я, вставая с птицами,
Общался с продавщицами.
Меня любили женщины
Без всякой декадентщины,
На лесенке, напудрены,
На Сретенке, на Кудрине.
Одна жила в Сокольниках.
Она звала соколиком.
Ты говорила нехотя:
— Ну, не рифмуй во сне хотя… —
А я во сне посвистывал,
Твой облик перелистывал,
Ресницу за ресницею,
Страницу за страницею,
И челочку, и прочее,
И ставил многоточие.
Ты говорила шепотом:
— Прочла… Нехорошо потом… —
Кровать была кроватию,
Печать была печатию.
Умел я восхищать ее,
Умел и огорчать ее.

Рыдает долина,
Дрожит мандолина,
Калина-малина,
Урман да туман.
Грешу, Антонина,
Пишу, Антонина,
Спешу, Антонина,
За словом в карман.
Гоняет отару
Чабан знаменитый.
Возьму я гитару
И вспомню Чимиту.
Туманом повита
Ночная орбита.
Чимита, Чимита,
Чимита, Чи-ми-та…
Пою без лимита,
Чимита, пойми.
Чимита, Чимита,
Чимита, Чими…
Не надо мне женских
Имен и фамилий,
Я сам себе буду
Василий, Василий!
Туманом, туманом
Повита тайга.
Ты дышишь, Василий?
Ты пишешь, Василий?
Ты пышешь, Василий?
Ты слышишь, Василий?
В тайгу, где еще
Не писала нога!

Маленький друг мой, запел шелкопряд,
Зелень лиловая прет из земли…
Слышишь? Летят. Журавли летят.
Летят, летят. Журавли, журавли.
Мало ты думала обо мне…
Слышишь? Навзрыд загрустили гусли.
В страшной,
                   лиловой,
                                 большой
                                               глубине.
Гуси! Пегасы мои, пегуси…
Нет, это утка. Прилет, перелет
 Прапрапрадедовский,
                                    хищный,
                                                  весенний…
Бьются сазаны, как рыба об лед..
Тленье,
             цветенье,
                             смятенье,
                                             сплетенье…
Зимняя полночь, совиный час,
Полдень июля, медвежьи свадьбы…
Не существует она сейчас,
Та, что любима была подчас,
В доме высотном живет как раз,
С мужем, которого век не видать бы.
О, как любила она меня!
Яростно, дико, безбрежно и грозно…
Не было в доме ни ночи, ни дня,
Холод и голод и дым без огня,
Море взаимности… ветер… поздно…
Зяблик поет, подпевают жуки,
Маленькие наливаются почки…
Все каблуки, каблуки, каблуки…
Ночи мои, перекопские ночки…
В пешем строю и верхом, верхом,
Пили курсанты мое здоровье…
Слу-шай команду! Бе-е-елым сти-хом!
Дайте коня! Поднимите мне брови!
Кот-дуэлянт, исцарапанный зверь,
Вновь дефилирует мимо столовой…
Ветер. И песня врывается в дверь.
В ночь выхожу я
                          в обложке лиловой.