Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2
Уже в конце 1860-х годов он получил чин действительного статского советника.
О дальнейшей жизни Ломана мы почти ничего не знаем. Не знаем, насколько точно характеризует ее каламбур П. А. Степанова:
Судьбой ты мало избалован —
Порою Гнут, порою Ломан[162].
За полтора года до смерти (Ломан умер 5 декабря 1892 г.) он обратился с просьбой о пособии в Литературный фонд, сославшись при этом на плохое здоровье, на то, что провел в больнице почти три года и должен еще длительное время лечиться, и на свою небольшую пенсию за многолетнюю педагогическую деятельность[163].
Литературная деятельность Ломана длилась очень недолго. Она началась в 1858 г. В журнале «Весельчак» под псевдонимом «Август Дик» Ломан напечатал несколько довольно бледных юмористических стихотворений.
Расцвет его таланта падает на 1860 и 1861 гг., когда в «Искре» под другим псевдонимом — Н. Л. Гнут — появился цикл его фельетонов «Литературные вариации».
Борьба с «чистой поэзией» была центральным моментом фельетонов Ломана; сердцевину их составляли включенные в них пародии на Фета, Случевского, Вс. Крестовского, Мея, Каролину Павлову, русских переводчиков Гейне и др.
В своих «Литературных вариациях» Ломан (как это делали до него Козьма Прутков и Новый поэт — И. И. Панаев) надевает на себя маску безусловного поклонника «чистой поэзии», еще более заостряя, таким образом, жало своей насмешки. Свои пародии он выдает за подражания любимым поэтам. Полемизируя якобы с приветствовавшим пародии «злоречивого Гнута» Амосом Шишкиным (А. П. Сниткиным), другим пародистом «Искры», и со стихотворением Пр. Преображенского (H. С. Курочкина) «Вы не поверите, что мне сегодня приснилося…», он писал: «Решительно я начинаю считать себя непонятою натурою! Помилуйте: тогда Амос Шишкин усмотрел в моих вариациях злоречие; теперь г. Преображенский объявляет меня чуть не врагом гг. Случевского и Кускова. Уж и не знаю, право, чем я подал повод к подобным заключениям! Хвалю откровенно, простосердечно — в похвале моей видят иронию; пишу рабское подражание любимому поэту — литературную вариацию принимают за пародию»[164].
Писал ли Ломан после 1861 г. — неизвестно. По свидетельству современника, он всегда вспоминал об «Искре» «с особым благоговением»[165]. В своем заявлении в Литературный фонд 1891 г. Ломан кроме своего сотрудничества в «Весельчаке» и «Искре» упомянул «мелкие статьи без подписи в некоторых других периодических изданиях». Из материалов Литературного фонда мы узнаем еще об одном интересном факте. В связи с просьбой Ломана А. Н. Пыпин писал: «Об его работах я слышал одно — что им составлена была и в значительной доле (кажется, до 16 печ. листов) напечатана очень хорошая история нашего тюремного дела, но не была выпущена в свет по чьим-то высшим соображениям; но что книга — хорошая, об этом я слышал от человека, в этом вопросе компетентного».
407. ПЕРЕД МИЛЮТИНЫМИ ЛАВКАМИ
Пошли, господь, свою подачку
Тому, кто жаркою порой,
Как утлый челн в морскую качку,
Идет по знойной мостовой…
Он смотрит к Вьюшину тоскливо
В окно на крупный виноград,
На абрикосы, дули, сливы,
На пастилу и мармелад.
Не для него кокос, арбузы,
Гранаты в золотом огне,
Не для него и толстопузый
Гомар разлегся на окне…
И фрукт привозный, из Мессины,
Напрасно взор его манит:
Сок ароматный, апельсинный,
Увы, его не освежит!..
Так облегчи, господь, вериги
Тому, кто много претерпел,
Кто в здешней жизни, кроме фиги,
Других плодов еще не ел.
408. УТЕШЕНИЕ
Когда, что звали вы своим,
Навек от вас ушло
И горе камнем гробовым
Вам на сердце легло —
Помочь в печали ближним рад,
Поэт вас позовет
Пройтись с ним, бросить беглый взгляд
Туда, по склону вод.
Он вам покажет, как струи,
Одна другой вослед,
Бегут на чей-то зов вдали
(На чей? — вам дела нет).
Вам нужно будет хоть на час
Взор в речку устремить,
Чтоб слезы брызнули из глаз,
Чтоб стало в них рябить.
Тогда, как ни были б тоской
Вы зло удручены,
Всё горе выльется слезой,
И вы исцелены!..
409. НА КЛАДБИЩЕ
Я взобрался на могильную плиту
И внимательно смотрел, как на лету
Два тяжелые, кургузые жука
Колошматили друг друга под бока,
Как в объятиях березу дуб сжимал,
Как под деревом опёнок вырастал,
Как паук, среди своих дневных хлопот,
Фантастический выплясывал матлот.
Так на кладбище за жизнью я следил,
И Случевский мне на память приходил:
Вспомнил я, как он на кладбище лежал,
Как под ним мертвец о камень лбом стучал,
Как мертвец m-r Случевского просил,
Чтобы тот его на время хоть сменил…
По закону же содружества идей,
Вспомнил случай я другой, еще страшней:
Вспомнил нищего, разрушенный гранит
И восставшего из гроба страшный вид,
Ветра свист, луны дрожащий свет,
Мертвеца протест и нищего ответ…
И невольный трепет в сердце проникал,
Но по-прежнему на камне я лежал,
И по-прежнему сшибалися жуки,
Отличалися в матлоте пауки,
Всё с березами амурились дубы,
Всё росли еще под деревом грибы.
410. КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ
Я доживал в одном квартале
Десятый год;
Но вот почил квартальный вмале —
Я просьбу в ход:
К стопам начальства припадая,
Квартал просил.
И как-то вывезла кривая:
Наш утвердил!
Квартал достался мне богатый…
Тут на меня
Надели каску, и с гранатой,
Но без огня.
И обыватель под защиту
Ко мне бежал,
Всех обворованных, побитых
Я утешал,
И всяк за это утешенье
Благодарил;
Но вдруг сердечное движенье
Я ощутил.
Раз, по грошовому взысканью,
К себе в квартал
Одно прекрасное созданье
Я вызывал.
Клянусь, клянусь богиней Фреей! —
Я, кстати, швед —
Подобных плеч, подобной шеи
На свете нет.
Что за глаза! — очарованье!
Я весь дрожал,
Когда управы предписанье
Я ей читал;
Когда склонив свои ресницы
И вся в огне,
Она, кротка как голубица,
Внимала мне…
Я прежде думал, что во власти
Я у себя,
Что застрахован я от страсти,
Как от огня;
Но я прочел, сидев в конторе
С пером в зубах,
Себе капут в прелестном взоре,
В ее очах.
Однажды я, тот взгляд встречая,
Не усидел;
Письмоводителю, вставая,
Уйти велел.
Я ей сказал: «К началу ночи,
Когда езда
Совсем затихнет, что есть мочи
Валяй сюда!»
Заря, бледнея, умирала
И умерла,
А ночь роскошно выплывала,
Как день светла.
Затихло всё. Сребристый тополь
Благоухал,
И, по трудах дневных, Петрополь
Опочивал.
На перекрестке ждал я встречи,
И долго ждал:
В мечтах грудь пышную и плечи
Я рисовал.
Прошел патруль, глядел мне в очи
И созерцал,
Как, бедный, я в прохладе ночи
Самосгорал.
Уж зарумянилась денница,
И ночь ушла…
Так вот как, скромная девица!
Ты не была?..
Тогда ее на жертву мщенью
Я осудил:
Насчет билета сочиненье
Я смастерил…
И я смотрел, как исполнялся
Приказик мой,
Как с ней в прихожей объяснялся
Городовой.
411. «Так мыслями я сходствую с тобой…»
