Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

                          Эка
Толщина-то, толщина!

Да… а кто ж, как не Громека,
Разрешению вина?
В прошлой «хронике» я смело
Стал начальству объяснять,
Что теперь пора приспела
Нигилистам волю дать.

         (язвительно)
Ну, почтеннейший мой, смею
Объяснить вам, на свою
Написали вы на шею
Эту мудрую статью!
Вот уж с ними солидарность
Вы иметь бы не должны:
Посмотрите, в благодарность
Что вам пишут «свистуны».
(Показывает ему какую-то статью.)

Что? невежда я и школьник?!
           (Громовым голосом.)
Ну так слушай, Невский град:
«Современник» есть крамольник!
Нигилизм — ужасный яд!

            (Краевскому)
А меня на «почве» милой
Оскандалили!

(меланхолически)
                  Грущу…

Ну, да я сберуся с силой:
Купно с Федором отмщу
Иль Косицу напущу!

Сей журнал — исчадье мрака!
В нем хозяин — сатана!

Так, друзья мои; однако
Толщина-то, толщина!

Ах я грешник окаянный!
Я себя в восторге чистом
До сегодняшнего полдня
Называл матерьялистом.

Был я к Бюхнеру привязан,
Покоряясь общей моде,
И читал его девицам
В запрещенном переводе.

Наводил на дам московских
Больше, чем все черти, страха,
Проповедуя идеи
Молешотта, Фейербаха!

Но ко мне внезапно в душу
Благодать сошла господня:
Мне Юркевич многоумный
Свет ее открыл сегодня.

Доказал он мне — о небо,
Я предвидеть это мог ли! —
Психологии незнанье
В обожаемом мной Бокле!

Горько плачь, несчастный Бюхнер,
Достодолжную острастку
Обещает дать тебе он,
Сняв с твоей системы маску!

Для девиц и дам московских
Ты не будешь страшной тенью,
Не привьешься гнойной язвой
К молодому поколенью!

Вот тебе пример: навеки
Я прощаюся с тобою,
Породнил меня Юркевич
С философией иною;

Почитать я буду старших,
Полон к ним благоговенья,
И в великий пост намерен
Справить ровно два говенья!

«Велика и обильна родная земля» —
          Мы читали из школьных тетрадок;
«Но порядка в ней нет» — прибавлялось; теперь
          Положительно есть и порядок.

Не угодно ль взглянуть — поразительный вид:
          Вот народ в шестьдесят миллионов,
Что в любви и примерном согласьи живет
          Под эгидою мудрых законов.

Всем известно, на праве основан закон…
          Как бы здесь мне хотелося здраво
Бросить взгляд на идею, значенье и цель
          Высоко мною чтимого права.

Изъяснил бы весьма юридически я,
          Что спасительна порка для вора,
Как толкуют Капустин, Чичерин Борис
          И юристов немецкая свора.

Но боюсь от предмета отвлечься… К тому ж
          И «причин независящих» бездной
Руководствуюсь я… Так не лучше ль опять
          Возвратиться к отчизне любезной?

Мы сказали, порядок у нас и во всем
          Равновесие сил разнородных:
В низших классах наивная честность, зато
          Есть лукавство рабов в просвещенных.

Все сословья концерт у нас общий дают;
          Что за звуки! разлив их так ровен,
Так приятно согласен! В гармонии нам
          Уступают Моцарт и Бетговен!..

Это точно, была роковая пора,
          Взволновались однажды мы очень,
В оны дни, как солидные лица свои
          Удостоивать стали пощечин.

Жажда плюх, как известно, пришла из Москвы:
          Там, великих начал провозвестник,
Первый начал валять по ланитам себя
          Джентельмен раздражительный «Вестник».

Мудрый Кокорев в такт ему вдруг заушил
          Тучный лик свой, и вслед им Погодин
Энергично взялся за ланиты свои,
          Находя, что сей акт благороден.

Петербургу понравилось это; и мы
          Года два перед взором Европы
Колотили себя и в то время нашли,
          Что не надо и розог!..

(Говорят — не ручаюсь за верность молвы, —
          Что в те бурные дни из аптеки
Для целения арнику больше всего
          Отпускалось Степану Громеке.)

Воспевали поэты в высоких стихах
          Заушения подвиг отменный
И пророчили нам, что в грядущем за то
          Вознесемся мы в целой вселенной…

Появились, однако, тогда ж господа,
          Что немножко в скептическом духе
Объясняли всеобщую жажду — себе
          Задавать с наслаждением плюхи.

Эти скептики нам утверждали, что мы,
          Потеряв на ланиты чужие
Наше прежнее право, себя по щекам
          Принялись колотить, как шальные!

Впрочем, плюхи звучали… и стихли потом;
          Раздалась на железной дороге
Вновь одна, но уж та по чужому лицу,
          И — порядок остался в итоге!

Я, читатель, от няни-старушки слыхал
          В дни волшебно мелькнувшего детства
Много сказок чудесных; один этот клад
          Мне она завещала в наследство.

На меня не посетуют, если теперь
          Сказку я расскажу: отчего нам
Не запеть, как певалось в минувшие дни,
          Простодушно-младенческим тоном?

Я люблю звуки песен былого, люблю
          Этих звуков волшебные песни;
Сердцу сладко минувшие дни вспоминать,
          С ними жизнь и светлей и чудесней!..

Так начнем же: далеко, в заморских краях
          Жил волшебник Прогресс благодушный,
Правил мирно страной да творил чудеса,
          И Прогрессу все были послушны.

Жил Прогресс, не тужил; да случилось, узнал,
          Что есть целые грады и веси,
Где в спокойствии добрые люди живут
          Да и знать не хотят о Прогрессе.

Он разгневался. «Ну, — говорит, — коли так,
          Сам иду я, своею персоной
К этим людям: посмотрим мы, как-то у них
          Будет принят властитель законный?»

Собрался он без свиты; шел день, может, два,
          И пришел наконец: ничего-то
Не видать — ни долинок, ни речек, ни гор,
          Лишь зловонное видно болото.

Люди разных чинов и сословий сидят
          В том болоте средь грязи смердящей,
Жрут ее да хвалебные песни поют,
          Полагая, что пищи нет слаще.

«Что за мерзости!» — плюнул волшебник Прогресс,
          Да и прочь было… глядь: вместо суши
Очутилась трясина под ним — и завяз
          Он в трясине по самые уши!

Оглянулся он в страхе: толпою к нему
          Разноцветные люди всплывали —
На лицо ему плюнули грязью, потом
          Сами грязь ту облизывать стали…

И сидит в том болоте Прогресс, и досель
          Он не может уйти из болота…
«Ну уж сказка!» — кричат мне. Соскучились вы? —
          Самому мне невесело что-то…

«Для чего же рассказывать было ее? —
          Что за басни, давайте нам дело!»
Для чего? «Есть причина, но я не скажу
          Ее звездам небес!»…(из «Отелло»).

Впрочем, если угодно, вам можно теперь
          Насладиться приятной мечтою;
………………………………………

То ли дело у нас-то, такой ли прием
          Был оказан прогрессу сынами
Милой родины? принят он был, восхвален
          И осыпан в восторге цветами.

На Скарятине въехал он в славе; в Москве
          Был он встречен Катковым, лорд-мэром,
На пути ему Павлов песок посыпал,
          И скакал Розенгейм пионером.

Все младенцы ему воспевали хвалу:
          Калиновский[158], Громека, Чичерин,
Князь Черкасский с березовой ветвию шел,
          Заливался Скарятин, как мерин…

Ах, куда мы идем? до чего мы дойдем? —
          Часто слышатся эти вопросы
В нашем обществе мудром, и часто от них
          Сильно духом смущаются россы.

Отвечают одни: мы идем всё вперед;
          Но другие, исполнясь тревоги,
Возражают: да что же нас ждет впереди?
          И не лучше ль присесть на дороге?

Может быть, впереди-то — спаси нас господь —
          Сами будем мы жизни не рады;
Ну, как месяцы вроде «плювьёзов» пойдут[159],
          А недели заменят «декады»?

Ну, как вдруг, например, на Арбате, в Москве,
          Развернутся деревья свободы?
И под ними российские девы начнут
          В белых юбках водить хороводы?

Ну, как вдруг целовальник у нас с мясником
          Зашумят, загуляют не в шутку?
И нельзя будет их на веревке свести,
          Для смирения должного, в будку?

Ну, как «Почты» редактор Иван Гончаров
          Обратится внезапно в Марата,
Кохановская выйдет подобьем Roland?..
          Что-то мы затолкуем тогда-то!

Но к столь страшным мечтаниям склонны умы
          Только слишком наивного свойства,
Я сказал уж однажды: порядок у нас —
          Так какие же тут беспокойства?

Надо только одним призаняться: чтоб мы
          Были в жизни невинны и чисты,
Яко голуби, и да исчезнут, как дым,
          Из родимой земли нигилисты!

Это мирного общества нашего зло,
          Это Запада гнойного дети;
Им не свято отечество самое, им
          Ничего нет святого на свете!

Им благие реформы дают: например,
          Улучшая цензуру, хлопочут
«Предварение» вместе с «каранием» слить —
          А они безобразно хохочут!

Вред их обществу сознан давно; и теперь
          Нигилистов смиряют отлично:
В Петербурге келейно их правят, в Москве
          Исправляет Юркевич публично.

Мне, однако, читатель, казались всегда
          Эти меры медлительны очень;
Как быстрей нигилизм истребить до конца —
          Этим я горячо озабочен.

Порошок я хочу изобресть, чтоб сморить
          Порождение злых элементов:
Свистунов, журналистов, писателей всех
          И, особенно, дерзких студентов.
…………………………………

Ну, однако, довольно, малютка моя,
          Будет петь нам… Уж скоро ведь, светел,
На востоке заблещет небес горизонт,
          Уж два раза выкрикивал петел…

На плечо ты склоняешь головку ко мне,
          И повязка чела золотая
Ароматные кудри не может сдержать…
          Я дремлю, эти кудри лаская…

И как будто нисходит желанный покой…
          Но покою нельзя мне отдаться;
Нет, малютка моя, не давай мне заснуть:
          Мне всегда сны ужасные снятся!

Невеселые сны! Всё-то слышу я в них
          Безотрадные вопли и скрежет,
Слышу песни ликующих праздно… и мне
          Звук той песни, как нож, сердце режет!

Снится мне: воет грустно метель и снега
          Заметают деревню… Под кровом
Полусгнившего сруба рыдает бедняк,
          Истомлен боем с жизнью суровым…

И зачем он рыдает безумно? кого
          О спасеньи, о помощи просит?
Снится мне, что рыданья и вопли его
          Только ветер да вьюга разносит!

Страшны мне эти сны, надо мною они
          Пролетают всю ночь до рассвета…
Но увы! На вопрос о значении снов
          Не дает моя Муза ответа.