Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы
Манька смотрела на него широко раскрытыми глазами. Не знала, что и сказать.
— Ну? Чего надо? — спросил Дызма уже с нотой раздражеиия в голосе.
— Вот как ты меня встречаешь! Чего я тебе сделала плохого, Никодим?
— Ни плохого, ни хорошего! Не морочь мне голову. Чего тебе надо?
Манька молчала.
— Говори, черт возьми! Манька продолжала молчать.
Дызма выругался и хотел было уйти, но она схватила его за рукав.
— Пусти!
— Не пущу. Ты должен выслушать меня.
— Ну так говори, черт побери, в чем дело?
— Видишь, Никодим, ты, наверно, не знаешь, как я тосковала по тебе, у меня нет даже любовника. Я все жду тебя… Я искала тебя, все думала — вернешься, думала — не забыл меня…
Никодим пожал плечами.
— Чего мне было помнить, забывать?
— Ты говорил — вернешься.
— Не венчался я с тобой. Мало ли что говорил.
— Знаешь… я тебя люблю.
Дызма расхохотался.
— Велика честь! Ты каждую ночь кого-нибудь любишь.
— Ты меня этим не попрекай! Разве я ради удовольствия такой стала? Голод принудил. Думаешь, не противно?
— Ладно, ладно, только не ври.
— Правду говорю. Никто мне не позавидует. Собачья жизнь!
— Ну, а мне-то какое дело?
— Вернись ко мне!
— Незачем.
— Будешь жить у нас даром. Заплачу за тебя, Дызма прыснул со смеху.
Манька поглядела на него с беспокойством.
— Чего смеешься?
— Смеюсь, потому что ты дура. Выкинь эту блажь из головы.
— Почему ты так говоришь? Разве я тебе больше не нравлюсь?
— Отвяжись ты, Манька, подобру-поздорову.
— Тогда говорил, что вернешься.
— Плевать мне на то, что говорил! Понимаешь? Теперь я женюсь, и всякой шлюхе не позволю себе голову морочить. Не такие у меня теперь женщины.
— Хочешь жениться на той, с которой я тебя только что видела?
— На той или не на той — не суй нос не в свое дело.
— Знаю, что на той. — В Манькином голосе зазвучала ненависть.
— Тебе-то что до этого?
— То, что я тебя люблю! — крикнула вне себя Манька.
— Тихо, чего орешь! Любишь — ну и люби себе на здоровье; чихать мне на это! Отвяжись, мне некогда.
Она снова схватила его за рукав.
— Подожди еще минуту.
— Ну?
— Пойдем со мной в гостиницу…
Она все надеялась, что ей еще удастся уговорить его, отвлечь от соперницы. Дызма оттолкнул ее.
— Уйди!
— Никодим!..
На глазах у Маньки выступили слезы.
— Будет она еще тут реветь! Говорю тебе — не могу. Сегодня не могу. Даже если б хотел.
— Почему?
— Работа у меня.
— Ага! — Манька кивнула головой, и вид у нее стал серьезный. Ну конечно, она признает: обчистить банк — дело не шуточное. Она, Манька, по сравнению с таким предприятием — ничто.
— Тогда в другой раз, — согласилась Манька, — в другой раз…
— Может, в другой раз. До свидания.
Дызма хотел уйти, но Манька вцепилась в него.
— Никодим, ты так и не поцелуешь меня?
— У, черт! Надоела!
Он наклонился к ней и чмокнул в щеку. Манька, однако, не удовлетворилась этим и, обняв Дызму за шею, прильнула к его губам.
Губы у нее были сочные, упругие, холодные от мороза.
— Ну, будет, — отстранил он ее от себя.
— Вернись! Вернись ко мне! — зашептала Манька.
— Вот привязалась! Потом, может, вернусь. До свидания.
Манька молча кивнула.
Долго еще стояла она, провожая его глазами. Когда Никодим исчез за углом, Манька утерла платком слезы и побрела в другую сторону.
Никодим был взбешен. Эта Манька, откуда она ни с того ни с сего явилась… Он давно забыл о ней… И вообще, какое она имеет право приставать к нему?! Ну, понятно — любит… И, в сущности, хорошая девчонка… Но это еще не повод, чтобы бегать за ним по пятам…
«Еще как-нибудь подведет меня! Или Нине наболтает чего? У, черт!»
Никодим решил, что, если она еще раз пристанет к нему, он так ее отчихвостит, что навсегда пропадет охота.
В квартире пахло Ниниными духами. Никодим разделся, собрался уже повалиться в постель, да вдруг вспомнил, что завтра утром Кшепицкий отправляется в Коборово и он к его отъезду должен приготовить кое-какие бумаги. Никодим возился добрых полчаса; едва кончил — зазвонил телефон.
Это был Вареда. Они сидят компанией в баре, и все вместе решили вызвать Никодима.
— Как приехала Нина, — стал жаловаться полковник, — мы тебя совсем не видим. Обязательно приезжай.
Но Дызма категорически отказался. Он устал, хочет спать.
И вообще он не любил пивных. Изредка выпить — это еще куда ни шло, но торчать часами за столиком, накачаться до бесчувствия — нет уж, слуга покорный. Если прежде он кутил с Варедой, Уляницким и их друзьями, то делал это только для того, чтоб завязать знакомства, теперь той мечтой, к которой он постоянно возвращался, была размеренная, спокойная жизнь в Коборове.
Дело с аннулированием Нининого брака продвигалось быстро. Все упрощал тот факт, что Куницкий присвоил себе чужую фамилию. Остальное довершали деньги, а в них теперь недостатка не было.
День проходил за днем, не принося особых событий.
На каждом шагу Дызма чувствовал отсутствие Кшепицкого.
Хоть Никодим и приобрел некоторую сноровку в управлении банком, хоть он и знал, как следует поступить в том или ином случае, тем не менее попадались дела, решить которые было ему не под силу. Тогда единственным спасением был тяжелый приступ ревматизма.
Впрочем, если, несмотря на все меры предосторожности, он и допустил несколько промахов, то их отнесли за счет рассеянности влюбленного председателя. Предстоящий брак служил пищей для бесконечных разговоров. Информацию поставлял в основном Игнатий, который ежедневно носил корзины с цветами на квартиру невесты пана председателя.
Нина приходила к Никодиму по нескольку раз в неделю.
Не зная об этом, Пшеленская громко и при всех восхищалась тем, что Нина все хорошеет и настроение у нее заметно улучшилось.
— Любить и быть любимой, — говорила ей тетка, — это, моя дорогая, лучшая косметика для женщины. Ты на глазах расцветаешь.
Нина смеялась, рассказывая об этом Никодиму.
О муже она почти не вспоминала. Впрочем, ей было не до того. Водоворот светской жизни совершенно захватил ее; она имела огромный успех. И молодые, и пожилые мужчины наперебой ухаживали за ней, в каждом салоне ее окружала толпа поклонников.
Среди них появился и такой, на которого Дызма стал смотреть с беспокойством.
Беспокойство причиняли не столько достоинства поклонника, сколько поведение Нины. Слишком заметно выделяла она его, слишком часто разговаривала с ним и танцевала.
Это был мужчина лет около сорока, высокий, худощавый, с выгоревшими на солнце конопляными волосами. Явился он неожиданно, бог весть откуда. Побывал во всех уголках земного шара и потому с одинаковой свободой говорил об Австралии, Перу и о Гренландии, словно это были Константин или Милянув.[27] Звали его Хелль, Оскар Хелль. Он говорил, что родился в России; узнав, что Дызма окончил Оксфордский университет, стал называть его коллегой. Сам он учился в Кембридже. Польским языком он владел так же хорошо, как и десятком других. Когда его спрашивали, кто он по национальности, он с забавной растерянностью разводил руками.
На Нину он с самого начала произвел большое впечатление. Она не старалась скрыть свою симпатию к этому человеку, и Никодим это, конечно, сразу заметил.
Нельзя было сказать, что положение становилось угрожающим, однако беспокойство Дызмы возрастало. В довершение всего у него даже не было под рукой Кшепицкого, у которого были готовые рецепты на все случаи жизни. Кшепицкому он послал письмо, но ответа все не было.
Меж тем Оскар Хелль обосновался в Варшаве. Он со всеми перезнакомился, не пропускал ни одного бала, раута, танцевального вечера. Дел он никаких не вел, в деньгах недостатка не испытывал и потому прослыл богачом, даже завидной партией. Привез его в Польшу граф Помяловский, пригласив на кабанью охоту. Сам граф мало что мог сообщить о Хелле, так как познакомился с ним на палубе итальянского парохода во время экскурсии на Канарские острова.
Всю свою изворотливость Никодим употребил на то, чтобы изолировать Нину от этого проходимца, однако ставить вопрос ребром он боялся — это могло только ухудшить отношения.
Все затянулось бы, вероятно, на неопределенное время, если б в разговоре между Хеллем и Ниной не была как-то упомянута Кася Куницкая.
Оказалось, что Хелль хорошо ее знает, встречался с ной в Давосе, в Канне, в Женеве, что они даже пишут время от времени друг другу, так как обоих интересует телепатия и они обмениваются наблюдениями.
Нину это очень взволновало. Наконец-то она узнала что-то о Касе, которую очень любила. К тому же она не могла оставаться равнодушной еще и по той причине, что с Касей ее связывало слишком много воспоминаний.
