Анатолий Санжаровский - Жена напрокат
– Бредите, куда знаете, – сказал Каюков ребятам. – Экскурсия окончена!
– Понимаем-с! – галантно простились с ним друзья.
На переднем плане строительного пейзажа – она. Девушка пролетарского вида. В синей спецовке. Талия – тростник. Очи с кулак, ланиты – заря…
Девушка помахала на кран, сняла рукавицы и присела на перевёрнутую носилку.
Над головой поплыла кирпичная клетка.
– Скажите, – Каюков набрал полную грудь воздуха, словно готовился пойти на дно речное, – кто эти парни и девчата? Вы строите земной филиал рая?
Она умно улыбнулась.
– Почему филиал? Дом молодожёнов. Пятиэтажный рай!
Каюков околдован. Почувствовал – он ничто без чародейки.
Они споро укладывали рыжие плитки.
Каюков добросовестно обливался по`том.
Аля то и дело, смешливо поглядывая на него, сдувала со лба зернистые капли.
Клетка поднялась.
Каюков плюхнулся на груду кирпичей и стал интеллигентно помахивать ноздреватой шоколадиной, как веером. Жарко!
Он узнал об Але всё.
Приехала из района. Ткачиха. Хотела быть семядолей.[5] Да передумала. Ходит на подготовительные в его строительный, любит Райкина и без ума от серьёзной музыки. Не терпит ухаживаний. Принцесса с проспекта Недотрог!
– А почему вы здесь после смены работаете? Вас здесь поселят?
– Что вы! Просто так! Тут будут жить мои подруги. Это даже романтично – строить первый в городе дом молодожёнов. История!
– Собираетесь застрять в истории?
– Ничутельки! А сами-то?
Каюков машинально дадакнул и вздохнул…
К отбою он не успел.
Едва перевалился через подоконник – братва подхватила его на руки и понесла по комнате.
– Дорогой товарищ экскурсовод! – сказали ему после круга почёта, которого удостаивался каждый влюбленный, вернувшийся со свидания. – Расскажите о последнем экспонате. Мы ждали!
За деревянной перегородкой до рассвета ворчливо кашляла Софья Даниловна, а вся капелла, растроганная повестью о фее, шёпотом философствовала о девичьей красе.
Никто даже не зевнул.
Зевок сочли бы кощунственным и поколотили соню.
Настало лето.
Каждое свидание начиналось на стройке.
Каюков убивал сразу двух зайцев. Проходил институтскую практику. Во-вторых, нравилась строить для людей. Просто так. Просто с любимой девушкой.
По осени он пригласил Алю к себе.
Серебрились окна.
Они сидели на подоконнике.
– Ого! – удивилась Аля. – У вас сад, и ты молчал?
– У Софьи Даниловны.
– А ты разве здесь никто?
Она взяла его за руку и потащила к яблоне, щебеча:
– Я так люблю свежие яблоки!
Каюков упирался.
Подкараулит Софа – пиши заявление завраем, чтоб принял в подведомственный ему союз небожителей. В институте тарарам поднимет!
Алины пальцы юркнули меж ветвей. В руках – крупнющее яблоко.
Повертела. Подула. Откусила.
– Кусай! – подала яблоко на вытянутых пальчиках.
Он добросовестно откусил.
Так, наверное, лишились рая, почтенные дочери Евы и сыны Адама, наши небезызвестные предки.
Однако надо что-то придумать. У Софы, может быть, записано, где какое яблоко висит.
– Эврика! – выпалил Каюков. – Рви!
– Это похоже на воровство. Разве не хватит одного?
Каюков сунул в карман четыре яблока – и из сада.
Разыскал свою старую рубашку, отполосовал пять лоскутков, завязал в каждый по десять копеек и повесил на ветви, где были плоды.
Эффект – неописуемый.
Наутро, заметив пропажу, Софа застонала. Присмотрелась – недоверчиво сняла один узелок. Развязала – быстренько сорвала остальные, спрятала под передник:
– Так и на рынок не надо носить, – пересчитала мелочь. – Только бы пса у Бухтияровых на ночь выкляньчить.
Она догадалась по лоскуткам о ночном покупателе.
Каюков переправил студенческие пожитки на новую квартиру.
Перед Рождеством Аля показала ключ:
– Сегодня тот дом распределяли! В штабе кооператива говорят: «Десять комнат свободных. Одна – ваша» – «Зачем? Я ж одна!» – «Век одной не будете; Да вы работали с первого дня до последнего». Не отбилась. Нет у меня настойчивости. Что с комнатой делать? Ну, давай думать!
Думали…
Думали…
Сыграли свадьбу.
1962
Как вернуть утраченную любовь
Трудно не делать глупостей, если на них хватает ума.
В. СумбатовЭто началось накануне полёта в космос первого холостяка. То было на его родине.
Стоял август.
По Волге-океану гуляли белые теплоходы. Усталые волны с ленцой выползали на пологий пляж, да с неба, ясного, как девичьи глаза, струилась нежная теплынь.
А публика!
Ей тесно, как в предпраздничном чебоксарском автобусе. Даже негде упасть погреть свои кости.
Ага!
Вон у грибка крохотный песчаный пятачок.
Разоблачаюсь.
Я нырнул и пошёл себе на дно.
Грех мой – иду вслепую. И только б-бам!
Из глаз брызнул приличный сноп искр.
«Подводное нападение? Наверх!»
Едва глотнул я воздуха – под носом, тем самым носом, который на семерых рос, а мне одному достался, вынырнула русалочка. Афродита из речной волны! Улыбнулась. О Боже! За такую улыбку отдал бы миллион. В новых – какой разговор! – хотя за душой ни гроша.
«Какая прелесть! Какая прелесть! И встретил на дне с закрытыми глазами!»
Во мне заклокотало рыцарство.
Я смело протянул ладошку уточкой и назвался.
Мы долго плавали наперегонки, ныряли, ходили по дну на руках – всё это звенело в моей груди божественной мелодией первого свидания.
Безынцидентно прошёл первый испытательный, пилотный поцелуй.
Я рассчитывал на не слишком резкую пощёчину и недолгую обиду синеглазки, а получил трогательную уверенность во взаимности.
Бог миловал и на персональных смотринах в Валином доме. В вечернем костюме я чувствовал себя, как манекенщик при показе сомнительной новинки модной мысли.
Ценители – Валя и её мама, кандидат в тёщи.
Я, кажется, произвёл впечатление.
Я свободнее вздохнул и даже рискнул посмотреть самой тёще в глаза. Слово чести, она, как и её юное чудо, понравилась мне с первого взгляда.
Прекрасно всё шло к финальной ленточке, которую предстояло разрезать в загсе.
Второе сентября.
Прибывает космонавт.
Улицы с рассвета запружены. Илья-пророк, завотделом дождей небесного управления «Гром и молния», из зависти к космонавту льёт ливмя.
Но когда над городом пронесся на боку ТУ-сто с лишним, тучи расступились, и заулыбалось солнце. Вместе с нами оно приветствовало первого космонавта-холостяка.
Космонавт, крепко сбитый милый парень с очаровательной родинкой («милый» и «очаровательный» – первые Валины слова при виде гостя), стоя в открытой «Волге» скользит по узенькой асфальтовой реке с людскими берегами.
Вот он на площади.
На трибуну плывут цветы.
Понесла и Валя тот самый букет, который я преподнёс ей сегодня.
Подаёт космонавту.
Тянется на ц-цыпочках… ц-целует…
Я вздохнул, примирительно закрыл глаза.
Открываю – поцелуй продолжается! И продолжение следует!
В моей груди что-то оборвалось, упало к ногам.
Я весь увял.
Я шатаюсь незамеченным в бурливой толпе.
Площадь ликует.
А я думаю:
«Все мы любим космонавтов. Но зачем это так выпукло подчеркивать столь долгим поцелуем на глазах у бедного жениха?»
Слава Богу, поцелуй кончился. Они смеются.
Плакал мой покой.
Пока гостил космонавт, Валя была на всех с ним встречах. Правда, среди встречающих.
«Чтобы полюбила по-прежнему, надо стать тем, от кого она сейчас без ума», – философски заключил я и приплёлся в аэроклуб.
От меня открестились. Слабак!
Вале, между прочим, торжественно объявил – записался в космический кружок!
Валя несказанно обрадовалась.
На её весах любви я, кажется, дал щелчка небесному отпрыску.
Чтобы укрепиться в этом, я уходил из дому в часы, которые хотел проводить в космокружке, тоскливо отсиживался за аэроклубом в тихом бесопарке Гагарина. И грустно размышлял о времени, о Вале, о себе, опасаясь встреч со знакомыми.
Космонавт улетел.
Я купил гантели.
На Валиных глазах поднял на вытянутые руки два пуда.
Валя застыла в восхищении.
Я напрягся, зашатался.
Валя воскликнула:
– Милый! Я вижу, как тернист путь в космонавты! Но ты настойчив, ты им будешь! Правда?
Я отрешённо пролепетал:
– Наверное…
Мы поженились.
О тёще (какое грубое слово!) задумал поэму в трёх частях: детство, отрочество, юность.
В меня сатирик может разрядить фельетон.
Всё так же пять раз в неделю я скрываюсь в глуши гагаринского парка и нервно грызу кончик уже сотого карандаша. Творю.
В самозаточении вчера закончил пролог.
Героиня глубоко лиричной поэмы наверняка спасёт меня в час грядущего разоблачения.
Я не вешаю носа.
1963
Третий билет
Они вошли и в автобусе МВН 21–20 стало как-то видней.
