Николай Смирнов-Сокольский - Сорок пять лет на эстраде
Фельетон затрагивал самые различные темы, прежде всего, разумеется, связанные с Великой Отечественной войной, гитлеризмом, международными проблемами, касался и некоторых неполадок внутренней жизни, жизни искусства в частности.
…И странно мне: москвич душой не стар,
В театре ж «Труп живой» да «Мертвые — всё души».
Попробовав такой репертуар,
«Ну, как не полюбить буфетчика Петрушу!»
…Искусство радио не осужу оплошно:
Я слушать рад, прислушиваться тошно!
В кино бы нам пойти, да там с экрана
Глаза вам зарябит от пестроты.
Там все есть, коли нет обмана —
«И черти, и любовь, и страхи, и цветы»…
От Грозного (опять!) бежим, себя упрятав,
«В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!»
А там, представьте же, — как раз
Саратовский открылся газ!
Для умственных аристократов
Совсем не тот теперь Саратов!
Как и Москва: совсем, совсем другая,
Великая, могучая, родная —
Москва моя! Она, коль захотела,
То Гитлеру сказать сумела:
«Вон от Москвы! Сюда ты больше не ездок,
Беги, не оглянись! Ступай вприскок по свету
Искать, чтоб спрятаться в укромный уголок»…
Кричи — «Карету мне, карету!»
Мы все равно тебя потребуем к ответу!..
«Крылатыми словами», хлещущими по фашистским вожакам, фельетон и заключался:
…Да-с, Гитлеру в живых не быть,
Его судьба едва ли не плачевна,
Чего бы там ни стала говорить
Княгиня Марья Алексевна!
Веревка ждет его в ответ,
Земли ж аршина три, не боле —
Хотел объехать целый свет,
И не объехал сотой доли…
Мы ворвались в берлогу зверя,
Фашистам в глотку вбили клин —
«Дистанцию огромную» отмеря
От Сталинграда — на Берлин!
Идем вперед дорогою свободной,
Победа к нам близка, она уж у ворот,
Стих Грибоедова, прямой и благородный,
Чеканной звучностью бодрит родной народ.
Они меж нас, крылатые слова,
Заслышав их, опять светлеют наши лица,
В них жив народа дух, жива наша Москва,
И нет действительно другой такой столицы!
Первые послевоенные годы.
Фельетон «Советские люди» (1945), написанный вскоре же после Победы. О героизме и скромности советских людей, об уверенности их в неизбежности Победы, неизбывной их вере в правоту своего всемирно-исторического дела, не оставлявшей их даже в самые тяжелые дни.
Фельетон «За все настоящее!» (1946). Большая тема о том, как выросли советские люди, которые по праву во всем «настоящее требовать стали». Искусство — так искусство, вещи — так вещи, ученый — так ученый: «…Родина-то у нас настоящая? Кровь, которую за нее проливали, настоящая? Ну, так подавай и людей настоящих!..»
«Семьсот семьдесят плюс тридцать» (1947) — к восьмисотлетию Москвы…
Та же тема поворачивается в этом фельетоне применительно к тому, что может и должно служить мишенями сатиры: «…Давно уже высмеян тот редактор юмористического журнала, который сначала говорил своим сотрудникам: «Смешного не надо. Пролетариату рано смеяться, пусть смеются наши классовые враги».
А потом, значит, когда его стукнули за это по башке, там, где надо, он собрал сотрудников и заявил уже другое: «Смех, товарищи, — это, оказывается, дело серьезное. Если пролетариат хочет смеяться, тут не до шуток!»
А советский человек как раз хочет смеяться, имеет право смеяться, и ему одинаково нужны и шутка, и сатира, и лирика, и пафосные звуки фанфар, и вообще все инструменты того прекрасного оркестра, который недаром носит название самого высокого, самого идейного и самого передового в мире искусства. И всякая, даже случайная, фальшь того или иного отдельного инструмента этого замечательного оркестра становится сразу заметной и нетерпимой.
Миновало то время, когда некоторые художники говорили: мол, не важно, как рисовать, важно, чтоб на картине было фабричные трубы видать. Народ вырос и требует, чтоб не только были видны фабричные трубы, но и чтоб и нарисованы они были бы к месту и правильно и с тем мастерством, которое отличает истинного художника от мазилы-приспособленца.
Советские люди — люди земли. Когда было надо, они умирали за Родину без позы, без жеста. Но, будучи живыми, они влюблены в свою жизнь. Они умеют работать, но они не прочь также попользоваться и всеми так называемыми «витаминами ЦЕ».
И не теми, которые продаются в аптеке, а теми, которые фигурируют в шутке, то есть: яй-ЦЕ, саль-ЦЕ, масли-ЦЕ, и даже, представьте, вин-ЦЕ. Разница только в том, что советский человек никогда не делал из этого цель своей жизни. ЦЕЛЬ — это единственное слово, в котором советские люди ставят это самое «ЦЕ» на первое и надлежащее место…»
В эти годы все настойчивей стремлюсь поднимать большие темы. Патриотизм советских людей. Их рост и достижения. Их готовность не успокаиваться на победе, а засучив рукава строить новое, восстанавливать разрушенное. И о том, что то, что стоит на пути, мешает, должно быть преодолено…
Наконец, международная тема, которая, пожалуй, наиболее подробно была разработана в кинофельетоне «Разговор с Христофором Колумбом (выпуск студии Сокольскино)».
«В советской сатирической литературе мы знаем неоднократные примеры содружества двух авторов. Хорошо известные сатирические романы «Золотой теленок», «Двенадцать стульев» написаны Ильфом и Петровым. В журналах мы с вами частенько читаем фельетоны Масса и Червинского, Дыховичного и Слободского и так далее и так далее… Сейчас, если позволите, я покажу вам работу, которую я сделал тоже не один, а с помощью… кинематографа. Я взял в соавторы, если можно так выразиться, все технические возможности именно этого вида искусства, потому, что мне всегда нравилась беспощадная правдивость объектива киноаппарата. Его не обманешь! А тема этого моего фельетона как раз требовала именно такой вот беспощадной правдивости, фельетон мой — о великом вранье, которое мутным потоком бьет с Запада в неприступный утес нашей Родины… С помощью всепроникающего глаза киноаппарата мне удалось взять интервью у великого мореплавателя Христофора Колумба, открывшего четыреста пятьдесят лет тому назад берега Америки…» — так начинался этот фельетон.
Если в кинофельетоне 1929 года «Доклад Керенского об СССР» разговор от имени Керенского велся титрами (кино еще было немым), то теперь уже звучал настоящий диалог. Роль Колумба (как и Керенского в кинокадрах прежнего фельетона) исполнялась на экране мною. С моего же голоса были записаны на пленку и реплики Колумба, с которым я вел диалог, стоя у экрана.
В фельетоне были широко использованы и иллюстрировались новыми характерными фактами цитаты из «Города желтого дьявола» Горького и «Моего открытия Америки» Маяковского. Были засняты кадры с участием Бориса Чиркова, также ведшего в образе Максима со мною разговор и певшего знаменитую песенку Максима «Где эта улица, где этот дом». А в унисон этой песенке наглядно демонстрировалось, что творится на улице Уолл-стрит и в доме, именуемом биржей. Документальные кадры, взятые из советской и зарубежной кинохроники, опрокидывали и высмеивали утверждения, враждебные нашему строю. Поджигателям войны и трубадурам «холодной войны», принявшей в то время особенно острую форму, противопоставлялись люди труда, простой люд Америки, который бы во имя всеобщего мира — говоря словами Маяковского — «Америку закрыл, слегка почистил, а потом опять открыл, вторично…».
На открытии летнего сезона 1949 года в «Эрмитаже» читал фельетон «В чужие гудки». «Затравкой» к нему была автоцитата из надолго закрепившегося в моем репертуаре довоенного фельетона «На все Каспийское море» — о пароходике «Шура», гудок которого был не по размеру пара, от чужого парохода прицепленный.
Своеобразным же эпиграфом к фельетону служило шутливое по форме, но горькое по содержанию объявление, напечатанное еще в 1769 году, за сто восемьдесят лет до этого, в новиковском «Трутне»: «Молодого российского поросенка, который ездил по чужим странам для просвещения своего разума и который, объездив их с пользой, возвратился уже совершенно свиньей по отношению к родине, желающие могут смотреть безденежно на многих улицах его города».
Обрушиваясь на любителей гудеть не в свой гудок, особенно если гудок — заграничный, фельетон в то же время утверждал великую, живительную силу советского патриотизма, могучего содружества братских народов Советского Союза:
«…На взаимной любви и уважении к национальной культуре и гордости всех народов — стоит наша сила! На неистребимой любви к своей Родине — цветет она пламенем алым…
Да разве важно, например, что родители замечательного художника Исаака Левитана молились богам как-то иначе, чем, скажем, родители певца русского леса — художника Ивана Шишкина? Оба они, как никто, умели передавать нежные картины природы той страны, в которой родились и выросли, вместе и оба по праву считаются великими художниками великого государства!
