Двухколесное счастье (СИ) - Рыбкина Изольда
Мы молча смотрим друг на друга через экран и улыбаемся. А спустя несколько секунд Асья переводит камеру со своего лица чуть ниже. И тут происходит что-то необъяснимое – у меня внутри всё переворачивается, когда я вижу маленький сверточек, из которого выглядывает красненькая сморщенная головка. Шевелится!
Хорошо, что я не сказал этого вслух! Взрослый мужик и так по-детски испытываю восторг от того, что вижу новорожденного. Мою дочь!
- Представляешь, - шепчет мне Асья, поднося телефон ближе к себе, - я теперь МАМА! Давид! У меня молоко в груди!!! Я кормить ребенка могу!
Мне хочется смеяться и плакать. Какая же она еще совсем девчонка! Девятнадцать лет…
Ася рассказывает мне, как прошла операция, как ей сделали эпидуральную анестезию, и она всё видела и слышала. Рассказ о первом крике малышки и первом прикосновении к ней всё-таки сломили броню, и скупая слеза пробивается наружу.
- Асья, я так люблю тебя! – говорю не для того, чтобы признаться, она и так это знает, а скорее от избытка переполняющих меня чувств.
- И я тебя люблю, мой Давид! – она всегда так говорит, и мне хочется, чтобы она сейчас погладила меня по щеке, зарываясь пальцами в уже прилично отросшую бороду. Асья любит так делать. – Постой! – вдруг настораживается моя жена. – А ты где сейчас?
Ася заглядывает в экран, а я приподнимаюсь на ноги, чтобы показать в камеру больничный двор.
- Ты знаешь, где ты сейчас сидишь? – спрашивает любимая каким-то загадочным голосом. Я недоуменно жду пояснений. – Ты сейчас на «нашем» месте…
- Ты ничего не путаешь? – оглядываюсь по сторонам, чтобы увидеть хоть что-то, связанное с Асьей, но не могу – мы с ней тут точно не были вдвоём. – Я впервые под этим кленом. Иначе бы наверняка его запомнил.
- Посмотри на здание впереди тебя, - медленно проговаривает жена. – Видишь на первом этаже седьмое окно справа?
Мне немного смешно. Это похоже на какой-то квест. Не понимаю, зачем мне это, но я начинаю считать.
- … пятое, шестое, седьмое, - киваю в экран.
- Это та палата в отделении терапии, где ты лежал. А я стояла тут и смотрела на это окно…
В памяти всплывает день, когда я прогнал от себя Асью. Разрывался тогда на части от желания её вернуть… А сейчас представляю, как больно было моей маленькой хрупкой девочке, когда она стояла здесь совсем одна в ту ужасную промозглую осень.
«Прости» - проговариваю мысленно. Сказать вслух не успеваю, да и не для того Асья показывает мне на это окно.
- А теперь посмотри на первый этаж, - продолжает жена. – Там реанимация… Окна сюда не выходят…
- Прости меня, Асенька… - шепчу в трубку, понимая, какие тяжелые воспоминания всплывают сейчас в её голове.
- Нет, ты что!? – Ася обрывает меня. – Это ты меня прости!
- Асья, ты уже много раз просила прощения за эту аварию, неужели ты до сих пор винишь себя?
- Виню… - немного подумав, отвечает Асья. – Но не в том, что отвлекла тебя от дороги.
- А в чём же тогда? – я не понимаю, что она имеет ввиду.
- Знаешь, Давид, я много думала потом о тебе, о нас, о своей жизни… - Ася приложила телефон поближе к уху и на экране я вижу теперь только больничный потолок, поэтому весь погружаюсь в слух, стараясь не пропустить ни единого слова. – Если бы ты не попал тогда в аварию, я бы не пришла к Богу. Ну… или это был бы долгий и трудный путь сомнений и преодолений. А когда я поняла, что тебе может помочь только чудо и высшие силы, отправилась в церковь. Вот за это я и прошу прощения, что тебе пришлось пострадать, чтобы я смогла открыть свои глаза. И своё сердце…
- Да, Асенька, ты права, всё происходит так, как должно. Слава Богу за всё!
- Слава Богу за всё! – повторяет моя жена, и экран телефона показывает мне лицо самой красивой женщины в мире, которая с огромной нежностью целует маленький сморщенный комочек самого большого на свете счастья.
Ася
Ура! Сегодня наша выписка с Катюшкой! Эти пять дней, которые я провела в роддоме, были самыми тяжелыми за весь последний год.
Наша свадьба тоже была в сентябре и собрала огромное количество гостей. Армянская свадьба! Никогда бы не подумала, что буду на ней НЕВЕСТОЙ! Когда-нибудь я, наверное, перестану удивляться, насколько непредсказуема жизнь, как много уроков она нам преподносит, со сколькими амбициями и стереотипами заставляет расстаться… Наверное…
Конечно, я сильно переживала о том, как сложатся наши отношения с семьёй Давида. Поначалу было непросто. На свадьбе Мариам улыбалась и выглядела вполне счастливой, и лишь к середине вечера я поняла, что она усиленно играет роль правильной армянской свекрови. В конце свадьбы её прорвало и она разрыдалась. Это был момент снятия фаты. Моя мама сняла с моей головы тонкую вуаль, а свекрови полагалось покрыть голову платком, который символизировал переход от невинной девушки к женщине.
Трогательный момент, но не до истерики. А у неё началась именно она. Нервы сдали, как говорят. Каринэ и Лали увели её из зала, а ведущая сказала, что это всё слёзы счастья.
После свадьбы я боялась прийти к ним в дом, но, как оказалось, совсем напрасно. Не знаю, что случилось у них – может, папа Ашот поговорил с Мариам, или тот нервный срыв на свадьбе пошёл на пользу – однако, мама Давида изменила ко мне своё отношение. Я увидела, что она очень старается. И не просто быть вежливой, а действительно хочет полюбить меня, как бы странно это не звучало. И я помогла ей. При встрече всегда нежно и искренне её обнимала, целовала в щеку. Во время разговоров всегда поддерживала. И знаете, это возымело эффект. Если поначалу отношения еще оставались натянутыми, то с каждым разом они всё более теплели, и стандартные объятия уже были не самопринуждением, а стали настоящей потребностью.
Когда Мариам узнала, что я беременна, у нас состоялся откровенный разговор наедине, и она впервые призналась, почему была против наших отношений и попросила прощения. Сильная женщина. После этого я её если и не полюбила в полной мере, то уж точно стала очень уважать, и это стало отправной точкой в нашем пути друг к другу.
Но с Каринэ всё сложно. Если поначалу она меня не переносила открыто, то с какого-то момента её прямые выпады в мой адрес прекратились, но ненависть, похоже, только усилилась. Давид рассказал мне как-то, что у неё с мамой произошла серьезная ссора из-за меня. Мама Мариам стала на мою сторону, а Каринэ, видимо, теперь никак не может ей этого простить. Мне жаль её. И не потому, что из-за меня она лишилась единственного человека, который её понимал, а потому что она сама придумала себе эти сложности, какие-то дурацкие принципы, которые поставила выше всего в жизни. Она принесла в жертву своей гордости не только свою семью, но и личную жизнь. Даже не могу представить, какой парень смог бы полюбить её высокомерие и смириться с тем, чтобы каждый день видеть это строгое и вечно недовольное лицо.
***
Медсестра ловкими движениями «наряжает» Катеньку для выписки, а я не могу избавиться от волнения вперемешку с нетерпением. Я так соскучилась по своему мужу! За год мы не разлучались так надолго, а здесь, в роддоме, у меня возникла острейшая потребность в нём.
Смотрю на себя в зеркало, подводя глаза черным карандашом. Как я мечтаю об объятиях Давида! Внутри всё трепещет в ожидании, даже руки дрожат и коварная стрелка так и не рисуется ровно. Беру спонж и стираю их совсем. Может, тушь хоть немного исправит ситуацию... Волосы уложить тоже не получилось. Они устало свисают по плечам, что придаёт моему виду только бОльшую унылость.
Ну почему я такая страшная!? Бледная кожа, мешки под глазами, «спасательный круг» там, где раньше была тонкая талия… А вдруг Давид меня разлюбит?!
Эта мысль приходит так неожиданно, что меня «накрывает»: я начинаю всхлипывать.
- Так, мамаша, а ну заканчивай нюни распускать, - строго гаркает на меня медсестра. – Дочку лучше успокой!
Я замечаю, что Катюшка и правда закуксилась и собралась составить мне конкуренцию по слезам. Быстро прикладываю её к груди, и кажется, сама тоже немного успокаиваюсь. Вообще, удивительное дело – какие-то эмоциональные качели у меня после родов: то счастье захлёстывает с головой, то вдруг такая грусть накатывает, что слёзы ручьём…
