Юрий Прокопенко - Встреча с пришельцем (сборник)
Выл у меня знакомый — карьерист законченный. Шел по служебной лестнице, переступая через друзей и собственные принципы. Но внезапно с ним произошла метаморфоза: к нему вдруг вернулись качества, которые он растерял еще в юности, — скромность, участливость, человечность.
Я долго ломал голову над этим феноменом, пока не побывал у него в гостях. Оказалось, окна его повой квартиры выходят на кладбище…
Наконец я ее нашел. На мраморной табличке было выбито: «Гарпун Вячеслав Трофимович». Фигурная ограда, свежая краска, цветы. Рядом с могилой — еще не покрашенная лавочка. Я опустился на нее и задумался. Было над чем…
— Хозяин, твоя могила? — Хриплый голос заставил меня вздрогнуть.
— Моя, — машинально ответил я. — То есть я хотел сказать…
— Тогда давай пятерку, — потребовал маленький мужичок в длинной стеганой куртке, подпоясанной грязной веревкой.
— За что пятерку?
— Хозяйка лавочку заказали, а как рассчитываться, так их нету.
— Бери пятерку, — протянул я ему деньги. — А почему не покрасил?
— Потому что не договаривались. Отдельно надо было оговорить. Еще троячку дай — покрашу.
— Вот еще троячка, только чтобы…
— Можете не сомневаться, — радостно заговорил мужичок, — сделаем как куколку. Вставать не захочется… А вот и хозяйка пожаловали…
Я вскочил на ноги с такой стремительностью, будто собирался бежать.
— Здравствуйте, — сказала Люся, бросив на меня удивленный взгляд.
— Хозяин ужо рассчитались, спасибо им, — поклонился мужичок.
— Вы рассчитались? Чего это вдруг?
На плечах у нее был черный платок. Интересно, сколько длится траур — полгода, год? Как-то раньше никогда об этом не задумывался. И никогда раньше не замечал, что черный цвет так ей к лицу. Наконец я пришел в себя:
— Дело в том, что я товарищ покойного. Мы со Славой в детстве жили по соседству. Он для меня так много сделал…
Люся пристально посмотрела на меня, потом открыла сумочку и достала кошелек.
— Все равно, я хочу отдать вам…
— Не надо, прошу вас, — взмолился я. — Пусть это будет… ну, вместо цветов.
— Неудобно как-то, — нерешительно сказала она.
— Для друзей все удобно. Тем более нашли, о чем говорить, — это же такая мелочь!..
Она опустилась на лавочку.
— Ну, я пойду, — сказал мужичок. И, будто в оправдание, добавил: — Скоро магазин закроется, а мне одну вещь купить надо…
Мы молчали. Люся задумчиво смотрела на мраморную табличку, я — на ее четкий профиль.
«А что, если сейчас подойти и поцеловать ее?» — подумал я. И, представив всю нелепость ситуации, рассмеялся.
Люся глянула на меня осуждающе, и я поспешил извиниться:
— Простите, вспомнил один случай из нашего со Славой детства…
И я начал рассказывать, на ходу выдумывая. Она иногда для приличия кивала, но, как мне казалось, не слушала…
Вечерело. Люся поднялась и сказала так просто, будто мы с ней засиделись в скверике:
— Пора домой.
Дорога была каменистой, я вел ее под руку и думал о том, что, возможно, смалодушничал, даже не попытавшись объясниться. А вдруг…
— А вдруг, — говорю ей, — все это неправда. Какое-то недоразумение. Вдруг Вячеслав Гарпун жив…
Она минуту помолчала.
— Если бы мне сбросить этак лет двадцать, я, возможно, и поверила бы. А теперь… Теперь даже дочь моя не верит в подобные сказки.
— А ты… простите, вы не допускаете, что при катастрофе мог погибнуть другой? — горячо заговорил я.
— Но допускаю! — резко остановила Люся меня. — Но допускаю, потому что сама, собственными глазами видела его тело там, везла ого сюда и… — Она выдернула руку и полезла в сумочку за платком.
До троллейбусной остановки мы дошли молча. Я так и по смог найти подходящих слов, чтобы утешить ее.
— А вот мой транспорт, — сказала она.
— Может быть, я вас провожу домой? — предложил я.
— Нет, нет, — решительно запротестовала она. — Заходите как-нибудь к нам. Мы живем на улице…
— Я знаю, у меня есть адрес, — сказал я, подсаживая со в троллейбус. — Обязательно загляну в самое ближайшее время.
Если бы мне вчера, когда мы ужинали за столом хлебосольного Шота Георгиевича, кто-нибудь сказал, что сегодня я буду чувствовать себя чужим в родном городе, я бы всего лишь весело рассмеялся. А теперь… При всем моем, казалось бы, неисчерпаемом оптимизме мне было не до смеха.
6
Часы на городской башне показывали без двадцати восемь. В такое время я обычно уже сидел в джинсах и шлепанцах дома и проверял Лесины уроки. Или читал газету, выводя из себя Люсю своими односложными ответами на вопросы, которые касались, как она утверждала, важных аспектов нашего семейного бытия. Казалось бы, самые что ни есть будничные дела, однообразие их иногда просто действовало на нервы. А вот лишился их — и чувствую себя так, будто меня обокрали.
— Следующая — вокзал, — объявил водитель троллейбуса.
Теперь я понимаю, почему всех бездомных тянет именно на вокзал. Не только потому, что тут есть где прислониться, не слишком при этом привлекая внимание, но еще и потому, что тут не так чувствуешь свое одиночество.
Разумеется, даже в моей ситуации можно было бы придумать что-нибудь более оригинальное для ночлега, но думать не было сил. После таких эмоциональных перегрузок, до основания потрясших меня за день, мой мозг конечно же забастовал.
Я вышел из троллейбуса вслед за молодой парой — высокий белокурый юноша одной рукой нежно обнимал свою юную спутницу, а в другой держал ее красивую сумочку. Они бегом пересекли площадь. Наверное, спешили на поезд. А я, не спеша обойдя все киоски, купил газеты, выпил томатного сока и зашел в зал ожидания.
Толкотня и суета здесь кажутся такими же обычными, как свист и топот на футбольном матче. Свой чемодан я еще утром оставил в камере хранения, но брать его сейчас не было смысла. Возьму, решил, в другой раз. Вот, например, когда поеду к своим. Они же меня сами приглашали. И Леся и Люся. А может, сегодня пойти?.. Но я решительно подавил в себе этот соблазнительный порыв. Не раньше чем послезавтра! Или в крайнем случае — завтра…
Мысли о чемодане перенесли меня в хлебосольный грузинский дом. И я придумал себе занятие: подошел к почтовому окошку, чтобы написать открытку Шота Георгиевичу.
Правая рука совсем не слушалась. Писал левой рукой. Каждая буква давалась с таким трудом, что я решил сократить текст до минимума. Вот если бы в нашей редакции приказом заставили всех сотрудников писать только левой рукой. Тогда бы редактору не пришлось все время повторять: «И когда же вы научитесь лаконичности!»
Рядом со мной солидная семейная пара составляла на обратной стороне бланка для телеграммы меню ужина, как я понял, в честь родственника, которого они пришли встречать.
— Наверное, бутылочку коньячка надо бы выставить, — не то утвердительно, не то вопросительно произнесла жена.
— Коньяку не надо, — сухо ответил муж.
— Думаешь, водку?
— Водки не надо.
— Может, ты и прав, лучше бутылочку шампанского, — согласилась жена.
И шампанского не надо.
— Хорошо, — вздохнула она, — выставим вино.
— Вина не надо, — сказал муж.
Они помолчали.
— Ты считаешь, что вечером мы где-нибудь купим пиво? — упавшим голосом спросила жена.
— Пива не надо, — ответил муж.
— А чем же ты собираешься угощать? — удивленно поинтересовалась жена. — Кофе?
— Кофе не надо.
— А что же надо?
— Чай. С соломкой.
— Ты с ума сошел! Хочешь, чтоб я от стыда сквозь землю провалилась? Своих родственников вон как встречаешь, а мои, значит…
— Вот-вот, приучил я своих. Теперь чуть что — ко мне прутся. Осталось только, чтобы и от твоих отбою не было. Нет уж, лучше раз, как ты говоришь, провалиться сквозь землю, чем потом всю жизнь страдать…
Я вышел на перрон. Мои юные троллейбусные попутчики у вагона слились в поцелуе.
— Поезд отправляется, — объявила проводница.
Но они, казалось, ничего не слышали. Я шел вдоль вагонов поезда и думал, что в ритуале проводов есть, кроме грустной торжественности, фатальная неизбежность. Как сказал поэт, встречаются, чтобы расставаться… А впрочем, иначе не были бы радостными встречи. Дальше мысли мои заработали в другом направлении: до меня вдруг донеслись запахи ресторанной кухни. Я вошел в ресторан, сел за свободный столик и развернул меню.
— Простите, возле вас место не занято?
— По-моему, ползала незанятых мест, — кивнул я на свободные столики.
— Извините, — сказал мужчина в красном свитере, садясь возле меня, — я еду из дома отдыха, поэтому так привык есть в обществе, что в одиночестве не могу даже стакан кефира выпить.
Очевидно, этот человек был из тех, для кого главное в жизни — иметь собеседника. Все равно какого — хоть глухонемого.
