Миклош Тот-Матэ - Рассказы
— Ну, Хуго, не говори глупостей! Я этого человека в жизни не видала… Клянусь всем святым…
— Не клянись, а выкладывай наконец, кто он! Товарищ по работе? Ухажер? Любовник?
— Но, Хуго…
— Никаких Хуго, признавайся!.. Впрочем, слова тебе не помогут! Теперь мне все ясно! Ты ошибалась, если думала, что меня можно так легко провести! Этот негодяй с гвоздиками — твой любовник, и вы с ним сговорились, что в одно из воскресений он нахально заявится к нам со сладенькой сказочкой, от которой я расчувствуюсь, обниму его как друга, и тогда он тут может делать что хочет, приходить в любое время! Главным образом когда я в командировке!
Женщина плакала. Заколки звенели в ее волосах. Она клялась, что все это неправда и она не заслуживает таких подозрений. Затем, отчаявшись, разразилась проклятиями, осыпая ими в равной степени и незнакомца и мужа, который все с большей яростью хрипел:
— Думали, я кретин?! Идиот?! Баран?! Нет, деточка, Хуго Бача на мякине не проведешь! Для этого вам надо было подготовиться получше! А может, вы и подготовились? В вине был цианистый калий? Говори, а то задушу: в вине был цианистый калий? Или просто полгорсти снотворного, чтобы, пока я буду спать да посапывать, вы тут могли поваляться в свое удовольствие?! Подлая… Ты, ты… даже с детьми не посчиталась?! Ну, ничего, я этого так не оставлю… С этой минуты буду следить за каждым твоим шагом и, если застану вас, разделаюсь с обоими!… А пока вот тебе аванс!
От неожиданной пощечины женщина повалилась на софу, увлекая за собой напольную вазу и телефон. Несколько минут она лежала, отдуваясь, затем вскочила и, схватив самую тяжелую декоративную свечу, изо всех сил запустила ею в мужа, который от этого совершенно взбесился, вцепился ей в волосы и начал по одной выдергивать заколки, на что женщина ответила серией уколов вязальным крючком, после чего мужчина…
— Да, — чистя перед сном зубы, размышлял Келемен Кёмень, — а все же в следующее воскресенье опять попробую.
Отчуждение. Рисунок Балажа Балаж-Пири.Тайна
Бывший архивариус, а ныне пенсионер Винце Кишш прогуливался в Городской роще, и вдруг за какую-то секунду, показавшуюся ему бесконечной, сознанию его открылась тайна возникновения Вселенной. Это грандиозное открытие пронзило его словно молния, и он подумал, что сию же минуту рухнет замертво. Ведь то, над чем многие столетия тщетно ломали голову ученые, он разгадал в одно мгновенье — что спичкой чиркнул.
— Невероятно, — пробормотал он. — Просто уму непостижимо, как я мог до этого додуматься. Не иначе как я — избранный!
Запыхавшись, прибежал он домой. Размотавшийся шарф, как праздничный флаг, развевался, плыл за ним следом, когда он ворвался в комнату.
— Дорогая, что я тебе скажу! Это колоссально!.. — воскликнул он и тут только заметил соседку Рузичку, скрючившуюся в кресле и напоминавшую старую сонную курицу. Ну конечно, кто же другой мог рассесться здесь именно теперь, как не эта хитрая ведьма! Раскрыть тайну при ней? Она все равно не поймет, только ухмыльнется своим беззубым ртом, а потом растрезвонит повсюду, что ее уважаемый сосед умом тронулся.
— Так я пойду, Илонка. — Рузичка поднялась, искоса бросив на Винце Кишша любопытный взгляд. — Спасибо за яйцо, завтра отдам.
— Врываешься, как мальчишка, — укоризненно проворчала жена, когда Рузичка удалилась. — И ботинки все в грязи, а я только вчера убиралась! Но это тебя, конечно, не волнует.
— Илонка, сейчас речь совсем о другом. — Винце Кишш схватил ее за руку. — Сядь, я тебе расскажу…
— А руки-то как ледышки! Почему ты перчатки не носишь? Или уже потерял? Купили такие дорогие, на подкладке, а ты потерял!
— Да вот они, эти паршивые перчатки! — Винце Кишш бросил перчатки на стол. — Умоляю, выслушай же меня!
— Ты что кричишь? Привык во всем глоткой брать? Ввалился с грязными ногами, Рузичку обидел, и кто-то еще перед ним виноват! Уж не знаю, что там у тебя за неотложное дело, но вот наколоть чуть побольше лучин для печки тебе вечно недосуг, а я ее еле растопила.
Винце Кишш с яростным негодованием уставился на жену. И с этой женщиной он прожил сорок лет? С этой мегерой? С этой черепахой, не отрывающей глаз от земли? И это ей он собирался поведать великую и святейшую тайну?! Смешно!
Поужинав, Винце Кишш ушел из дому. С Белой Кардошем они дружат со студенческих лет, вот ему первому он и расскажет о своем открытии.
— Заходи, заходи, — открыв дверь, пригласил Кардош. — Мы как раз о тебе говорили. Тони Надь тоже здесь. Речь о том, старина, что неплохо бы нам устроить коллективное «тото[4]». Что ты на это скажешь?
— Ну что ж, давайте, — покорно вздохнул Винце Кишш, видя, что с признанием пока придется повременить. — Раз вы так считаете, я не возражаю…
Потом сели играть в «ульти[5]», и, поскольку карта ему шла довольно приличная, Винце Кишш совсем забыл о своей тайне и вновь вспомнил о ней только перед уходом.
— Послушай, Бела, — сказал он, отведя Кардоша в сторонку. Посвящать в это дело Тони Надя он не хотел, тем более что последний дважды сжульничал во время игры. — Бела, дружище, мне надо сказать тебе кое-что… Очень важное…
— А завтра нельзя? — сощурив глаза, спросил Кардош. — Сегодня я уже не гожусь ни на что серьезное.
— Нет! Это не терпит отлагательств! Знаешь…
— О чем шепчетесь? — К ним подошел Тони Надь. — Мне нельзя послушать?
Винце Кишш пристально посмотрел на обоих стариков. Их давно знакомые лица вдруг показались ему далекими и чужими, словно на фотографиях прошлого века, запрятанных в конце старинного альбома с застежками. Поведать им тайну мироздания? Этому сонно моргающему Кардошу, который, быть может, за всю жизнь так ни разу и не взглянул на звезды и превыше всего ставит хорошо приготовленный перкельт из свиных ножек? Или Тони Надю, который из своего окна подглядывает в бинокль, как раздеваются женщины в доме напротив? Нет, невозможно! Как это, право, вообще могло прийти ему в голову!
— Ну, так что ты хотел рассказать? — зевая, спросил Кардош. — Я сегодня встал с петухами, старина, ездил посмотреть, как дела на земельном участке… Слива, похоже, уродится знатная, летом увидите.
Шли дни. Винце Кишш становился все более молчаливым. Он принял решение терпеливо дожидаться подходящего человека, такого, с каким можно будет от чистого сердца поделиться — как ребенок делится бутербродом — открывшимся ему знанием. Но кто бы это мог быть? Он мысленно перебрал всех знакомых и с горечью признал, что нет среди них никого, кому бы он захотел поверить свою тайну. Рассказать Молнару, этому напыщенному невежде, который воображает, будто он эрудит и все на свете знает? Да он бы только махнул рукой и еще нахально соврал, что это ему давно известно! Сказать Сабо, этому жирному нуворишу, хапающему все подряд, обзаведшемуся даже музыкальным смывным бачком? Как бы не так! Чтобы он завладел еще и тайной? Обойдется! Довериться Ковачу, который только ржет надо всем и интересуется исключительно скабрезными анекдотами? А может, противному Фекете или Сючу, от которого всегда коробит? Нет! Нет и нет!
Не раз ему приходило в голову изложить все на бумаге, но он гнал от себя эту мысль: боялся, что открытие украдут. Ведь случалось же такое с другими. Да и поверят ли, что открытие в самом деле совершил он? Кругом столько известных астрономов, философов, и вдруг какой-то Винце Кишш, бывший архивариус, а ныне пенсионер… Нет, уж лучше хранить тайну в себе, так будет безопаснее.
Из дому он выходил все реже, друзей избегал, с женой говорил лишь о самом необходимом, благо, привыкнуть к этому было совсем не трудно.
— Что с тобой происходит? — время от времени принималась допытываться супруга. — Заплесневеешь, если будешь целыми днями дома киснуть. Мог бы иногда и в магазин сходить. Ты у меня, правда, недотепа: что в руки сунут, то и возьмешь. Ну так по крайней мере хоть воздухом подышишь.
Винце Кишш не стал спорить и каждый день ходил в магазин за продуктами. Безмолвно и угрюмо он складывал покупки в корзину, задумчиво поглядывая на снующих вокруг людей.
«Букашечки, — думал он про себя. — Ладно, ладно, набивайте свои животики, толстейте, богатейте. Ничего-то вы еще, бедняжки мои, не знаете!»
Временами ему казалось, что он взвалил на себя огромную тяжесть, которая гнет его, прижимает к земле. «Главное, не думать об этом, не размышлять», — внушал он себе, но в то же время чувствовал, что долго так не протянет, что непременно должен с кем-то поделиться, иначе невысказанная тайна разорвет его.
Однажды, возвращаясь в очередной раз из магазина, он в глубокой задумчивости шагнул с тротуара на мостовую. Кто-то схватил его за рукав и втащил обратно.
— Поберегись!
Мимо промчался автомобиль.
