Александр Никонов - Подкравшийся незаметно
Батурин не без интереса знакомился с личным делом гражданки Пугачевой (которая, повторим, оказалась вовсе не Пугачевой, а бессовестно присвоившей ее светлое имя чувихой Распердяевой), но из всего прочитанного твердо вытекало лишь одно - президентом России такой человек быть ни при каких обстоятельствах не может. Впрочем, это было ясно гению Батурина с самого начала. Но на всякий случай он решил предпринять некоторые шаги, чтобы спасти страну от позора. Хватит того, что Пугачева опозорила свое имя в Европе. Не хватает теперь, чтобы она опозорила мамку-родину в мировом масштабе: вдруг на важном политическом саммите как гаркнет непотребное! То ли дело Ельцин - тихий дирижер. Помахал ручками - и баиньки. Пара фальшивых нот Европе не в напряг.
Батурин почесал арбузный животок, поплевал на ладони и потер ими уши. Так мужчина готовился к непосильной умственной работе по написанию сбывающихся прогнозов. Итак, Пугачева никак не может быть президентом, потому что она даже не знает смысла слова "сиквестр". И кроме того, ходят упорные слухи, что Пугачева - незаконнорожденная дочь Ельцина Бориса и Ельциной же Наины. Кроме того, она питается черной икрой, а такой человек никогда не будет популярным в России. По уму, Пугачевой нужно было бы скрывать эту свою страстишку к поеданию рыбьих яиц. А то ведь что придумала, - гонит из красной икры самогон. Говорит: "Буду пить по благородному." Разве это дело? Это неприемлемо, размышлял Батурин. В то время как народ голодает (кстати, народу нужно об этом постоянно напомнить через прессу), некоторые одиозные личности, проваливающие европейские конкурсы, набираются наглости и хлещут самогонку, отдающую рыбьим жиром.
В этот момент и раздался звонок, изменивший всю жизнь Юры Батурина. В дверь батуринской квартиры постучалась (звонком) сама судьба. В лице прохожего путника, всенародно уважаемого юродивого странника Сашеньки Никонова. До этого Батурин никогда с Сашенькой не встречался, но сразу же узнал его в лицо.
- Здравствуйте, Сашенька! - обрадовался нежданному "хуже татарина" Батурин. - Какими аллюзиями вас тут сюда надуло?
- Да вот, батюшка, шел я лесом, песни пел, вдруг комар мне...
- Стоп, стоп! Дальше я знаю!.. Но почему именно ко мне? - спросил Батурин, глядя на великана мысли снизу вверх.
Вокруг головы юродивого зоревало некоторое сияние, освещавшее тусклую каморку Батурина бриллиантовым сиянием наподобие северного.
- А затем, сынок, что хочу вас всех тут уму-разуму поучить. Страстишки богомерзкие вам бы, блядям, поубавить, а то разорили уже матушку-Русь. Почто? Почто по благоуразумению не живете? Извратили светлое учение. Корнями гнушаетесь. Непотребство процветает под вашим попустительством!
- Какое непотребство процветает, дяденька? - спросил Батурин, порядком перетрухнув.
- А такое! Зачем дщерь несусветную, лахудру непутевую в хоромы президентские продвигаете?! Мало ли она в Европах облажалась? Все прогрессивное человечество портки уписало, укакало, насмехаясь.
- Так все было и задумано! - вывернулся хитрый Батурин. - Это мы совместно с ФСБ организовали. Чтобы Европе нос утереть.
- Как так? - изумился почтенный старец.
- Очень просто. Они ждали легкой музычки, а мы им - святое искусство в лице Пугачевой всандалили по самые помидоры. Они и задохлись аж. Они-то ждали безудержного веселья, а ту на тебе - тяжелая песня о нелегкой доле примадонны Пугачевой. Жизненный путь исканий и страданий.
- Складно врешь, - пробурчал странник Никонов, насупив хмуро тучи. Но в голосе его уже не было прежней жесткости. Почувствовав это, Батурин стал захлебываться дальше.
- Теперь европейцы ее прокатили, думают, что опозорили, а она - бац - и президент России. Вот тут-то они и перетрухнут, что ее обижали: у нас ведь ядерного оружия полно. А обиженный президент ядерной державы - это страшно.
- Да, утерли мы нос европейцам, - удовлетворенно покряхтывая проперхал великий летописец. - Только одну ногу Пугачевой нужно ампутировать.
- Зачем? - не понял Батурин.
- Чтобы была как Ленин, - промолвил старик и растворился в ночной мгле.
Батурин осторожно выглянул за порог. На крылечке никого не было. Неприятный потусторонний холодок проник в самое батуринское сердце. И с тех пор он стал всегда закрывать входную дверь на замок. До этого так не делал. Вот почему мы отметили, что приход благовестника Никонова изменил всю жизнь Юры Батурина.
Ложась спать, он подумал, что старик-благовестник весьма смахивает на Деда Мороза, но эта мысль мелькнула и ушла. Батурин тихо и умиротворенно погрузился в объятия Морфея, хотя никогда не был гомосексуалистом и даже не испытывал к этому склонности.
Глава 36
Морфей - старый еврейский доктор из бывшего 4-го управления всеми кремлевскими больницами, получил секретный желтый пакет с сильным допуском, на котором (на допуске) в углу было написано "Совершенно секретно. Беречь от разбойников." Морфей Исаакович почесал свой старый еврейский рубильник. Что-то в последние годы стали сдавать глаза. Морфей повернул рубильник, зажегся свет. Доктор, похожий на Геббельса, аккуратно оторвал краешек желтого конверта, достал сложенный вдвое листок и углубился в чтение.
Прочитанное поразило доктора в самое сердце. "Херц, - подумал доктор, растирая левую сторону груди. - Сдают не только глаза, но и мой старый, поношенный херц." Один китайский аспирант научил Морфея, что на левой стороне груди находятся активные точки хорошо воздействующие на херц, который делается как молодой и молотит баб с удвоенной частотой.
Важная бумага, разумеется, была из правительства. И говорилось в ней нечто несусветное. А именно: под большим секретом президентские советники (которые, как прекрасно был осведомлен Морфей, давно уже ищут днем с огнем преемника Ельцина) спрашивали старого доктора, как он смотрит на то, чтобы отнять ногу у Пугачевой. "Они там совсем с ума посходили!" - подумал доктор, старый еврей.
- Тук-тук-тук, - постучался какой-то человек в дверь кабинета доктора.
Доктор не знал, что это за человек стучит, потому что он находился за непрозрачной дверью. Для того чтобы идентифицировать личность стукающего необходимо было дать знак, чтобы человек вошел и стал доступен для обозрения.
- Войдите! - скомандовал главный врач.
В кабинет вошел бородатый человек, в котором Морфей без труда опознал Волошина.
- Нам бы хотелось знать, могли бы вы ампутировать у Пугачевой ногу если на то будет получено ее согласие? - сразу же взял быка за рога Волошин.
- У нее что, гангрена? - не понял Морфей Исаакович. - Опять жир отсасывала в Швейцарии? Ох уж эти мне швейцарские коновалы!
- Да нет, доктор. Алла Борисовна слава богу здорова. Просто в целях государственной безопасности и соблюдения интересов страны это нужно сделать.
- Помилуй бог, да зачем же?!
- Надо, доктор, надо...
- Да нет, вы говорите совершеннейшую чушь! Клятва Гиппократа не позволит мне у здорового человека отрезать здоровый орган. Это просто членовредительство!
- О членах речи нет, доктор. Но по некоторым соображениям аналитиков для блага России у Пугачевой должна быть только одна нога. Понимаете? Мы вам даже заплатим хорошие деньги...
- Нет-нет-нет! Я просто удивляюсь, что вы такое можете говорить! Дикость какая!.. А сколько это - хорошие деньги в вашем понимании? Просто любопытно.
- Ну, тысячу долларов...
- Извините ради бога, но я за тысячу долларов срать не сяду!.. Да и вообще, глупость все это, если не сказать - преступление!
- А сколько же вы хотите?..
- Я нисколько не хочу и ни за какие деньги не буду уродовать человека.
- А если пять тысяч?
- Бред. Бред какой-то! Вы поймите, я же врач! Я давал клятву: не навреди, типа. А вы мне предлагаете за какие-то десять тысяч долларов.
- Я вообще-то предлагал за пять, но раз вы хотите, пожалуйста - десять тысяч.
- Ну вот я же и говорю: за паршивые десять косых я должен наступать на горло собственной песне!
- А если пятнадцать?
- М-м-м... Нет. И не уговаривайте.
- Двадцать -и по рукам!
- И по ногам, вы хотите сказать... Человек ведь ходит ногами, а вы хотите сделать из него инвалида!
- А сколько же вы хотите?
- Медицина не продается, голубчик! Двадцать пять тысяч - и нога ваша! За меньшую сумму я даже срать не сажусь.
- Что вы все "срать" да "срать"!..Давайте говорить культурно.
- Голубчик, я хирург, я не могу говорить культурно. Вот вам мое последнее слово: двадцать пять тысяч или ищите другого коновала. Он вам нарежет...
- Нам не нужен другой, но я уполномочен распоряжаться только двадцатью тысячами, не больше.
- Черт с вами! Двадцать три или уходите немедленно!
- Ладно, двадцать три! Я скажу, что двадцать четыре, и штука мне за труды пойдет.
- Это ваше дело, - кивнул Морфей Исаакович. - Когда поступит пациент?
- Как только уговорим Пугачеву, - широко улыбнулся Волошин. - Ну до свидания, доктор.
