Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Денег! денег! денег! Вопль над целым краем,
Все ожесточились, даже страшно стало…
Мы друг друга гоним, топим, убиваем…
Странно: ведь и прежде денег не бывало.

Нравы стали мягче, — молвить вообще-то,—
Но еще ужасней вопли, стоны, вздохи.
Что же дальше будет? Есть ответ на это:
Разные потребы в разные эпохи.

Древний Рим был страшен всем земным владыкам.
В нем существовала общая потреба —
И не допускавшим отлагательств криком
Грозно выражались: «Зрелищ нам и хлеба!»

Это был период варварского Рима.
Нам такое зверство даже незнакомо.
С знаменем прогресса, вьющимся незримо,
Мы идем учебным шагом в три приема.

Но мечту Мадзини и добычу Пиев
В стороне оставим, дело там не наше:
Нам милей Архангельск, Петербург и Киев,
А Москвы-старушки ничего нет краше.

Древле нам прогрессом не трубили в уши.
Жили мы спокойно, жили-поживали,
Продавали души, чтобы бить баклуши,
И с душой девичье тело покупали.

Было всё согласно, было всё послушно —
Старики, старухи, бабы, мужичонки
В мнениях сходились все единодушно:
Никакой душонки нет, мол, у девчонки.

Нынче хоть и то же, но не то уж дело —
Сказано в писаньи: дню довлеет злоба —
Так же продается и душа и тело,
Но особо тело и душа особо.

Так же продается каждый шут приказный,
Так же ждет в передней ласки и подачки
И, хоть в новой форме, «целесообразной»,
Всё на тех же лапках комнатной собачки

Служит и доносит, хоть никто не просит,
Хоть в какой поступит комитет негласный,
Только не смотрите, что ливрею носит —
Черт его ведь знает, может быть, он красный!

Всё переменилось. Женщины — поди-ка! —
Так же ведь тела их продает нужда нам;
Только вздорожали, как зимой клубника,
А разврат дешевый пахнет чемоданом.

Зрелищ! зрелищ! зрелищ! — вскрикнули мы дружно.
Подавай театров — частных и народных!
Для людей развитых развлеченье нужно,
Средство от запоя для крестьян свободных.

Зрелища иные жизнь дает без платы,
В зале, где, святою скорбию томимый,
С полотна на судей смотрит бог распятый —
Христианской эры первый подсудимый.

Страшный призрак грозно встал;
Страсти вечные щекочет;
От всех зол универсал —
Кровь открыть Европе хочет.
Но в разумный век поэт
Уж не фельдшер, как бывало,
И одно поет в ответ:
         Мир во что бы то ни стало!

Уж настолько мы умны
В наши дни, что каждый лирик
Скажет призраку войны:
«Прочь, чудовище-эмпирик!
Мир гниет от старых ран —
Новых, что ли, не хватало?
Я поэт, а не боян.
         Мир во что бы то ни стало!»

Займодавец иудей,
Будь расчетлив и скупенек:
Для дерущихся людей
Не давай ни гроша денег.
Помни то, что каждый грош
Из мирского капитала
Для прогресса лишь хорош.
         Мир во что бы то ни стало!

Ну, а тем, что в наши дни
К драке слишком уж охочи,
Ты лукаво подмигни,
Указав вопрос рабочий.
Поработай, мол, на мир,
Чтобы денег тут достало…
А чтоб драться… Ой, вей-мир![161]
         Мир во что бы то ни стало!

В честолюбии владык
Смысл солдатского задора;
Но в народах общий крик:
«В честном мире нет позора».
Пусть воинственно глядит,
Но не сходит с пьедестала,
Марс — шевронный инвалид.
         Мир во что бы то ни стало!

Бог военной суеты
Лучше пусть шалит с Кипридой…
Ты, богиня красоты,
Человечество не выдай!
А вопрос про старый Рейн
Мы поставим так сначала:
Мил лафит, хорош рейнвейн.
         Мир во что бы то ни стало!

Только одно поколенье людей
Выступит с новым запасом идей —
И с барабанным, торжественным боем
В вечность наш век отойдет под конвоем
Умственных бурь и военных тревог,
Время подпишет в кровавый итог,
Что в девятнадцатом веке царила
Грубая сила, стихийная сила.

Тщетен был опыт минувших веков,
Слава героев, умы мудрецов;
Тщетно веками скоплялись богатства
Равенства, знанья, свободы и братства.
Нужны усилия страшные вновь,
Жертвы, мученья, темницы и кровь,
Чтоб хоть крупицы от них уступила
Грубая сила, стихийная сила.

Все силы духа во все времена
В лапах железных держала она.
Чтоб услужить ей, из всех мифологий,
Переодевшись, слетаются боги.
Непобедимым считался прогресс,
Но в наши дни беспримерных чудес
Времени дух, изловчась, покорила
Грубая сила, стихийная сила.

Вместе с богами и верой людей
Времени дух в услуженьи у ней.
Зиждущий дух плодотворных сомнений,
Зло отрицающий творческий гений
Духом сомненья в великих делах,
Гением смерти стал ныне в умах,—
Так чудотворно умы извратила
Грубая сила, стихийная сила.

Знанья для жизни святой идеал
В формулах мертвых бесследно пропал,
Новым циклопам дав знанье природы
Для истребленья людей и свободы.
В кузницах смерти движенье и стук
И — благо занято множество рук —
Светоч сознанья совсем загасила
Грубая сила, стихийная сила!

Только сознания светоч угас —
Двинулось многое множество масс
Несокрушимым ни зноем, ни стужей
Грамотным мясом безграмотных ружей,
Неувядаемым цветом страны,
Где для кромешного ада войны
Женщин любить и рожать обучила
Грубая сила, стихийная сила!

Массы другие в раздумьи стоят,
Видя солдатского зверства разврат,
Гимны поют о кровавой расплате
Граждан, погрязших в греховном разврате;
Даже приветствуют век золотой
Равенства всех — перед смертью одной,
В тучах, которыми солнце затмила
Грубая сила, стихийная сила.

«Новый в крови нарождается век;
Где же свободу найдет человек?» —
Спрашивал Шиллер, взывая к свободе.
И девятнадцатый век на исходе —
Швабскому гению отзыва нет.
Самую жажду свободы в ответ
Порцией крови, смеясь, утолила
Грубая сила, стихийная сила!

Когда любил я в первый раз,
Не зная брачной обстановки,
Для ради взгляда милых глаз
Я разорялся на обновки.
И, от волненья чуть дыша,
Любуясь милой и нарядом,
Я страстно говорил, прельщенный нежным взглядом:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Когда ж узнал и рай и ад
Посредством брачного обряда,
Я нахожу, что дамский взгляд
Дешевле дамского наряда.
Не тратя лишнего гроша,
Стал хладнокровно напевать я:
Тебе к лицу, мой друг, и простенькие платья —
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Времен минувших стрекулист
Еще владычествует в мире,
Хоть вымыт, выбрит, с виду чист,
В благопристойном вицмундире,—
Но всё чернильная душа
Хранит подьячества привычки —
Так черт ли — выпушки, погончики, петлички…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Другой, хожалый древних лет,
Стал журналистом не на шутку
И перенес в столбцы газет
Свою упраздненную будку.
На черемиса, латыша,
На всю мордву валит доносом —
Хоть и зовет его общественным вопросом,—
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Времен минувших ростовщик,
Чуждаясь темного позора,
Усвоил современный шик
И назвал свой вертеп конторой;
Но та же алчность барыша
Томит и гласного вампира —
Так черт ли в том, что ты надел костюм банкира…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Расставшись с шулерством прямым,
В виду общественного мненья,
Стал шулер зайцем биржевым,
Потом директором правленья.
Ты сделал ловко антраша,
И мастерски играешь роль ты;
Но всё равно: из карт или из акций вольты,—
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Хоть в наше время не секут
Дворовых Филек, Ванек, Васек;
Но ведь с того же древа прут
В новейших школах держит классик.
Греко-латинская лапша —
Родня с березовою кашей,
Так скажем, встретившись с кормилицею нашей:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Закон преследует разбой
Со взломом ящиков и ларцев,
Но вежливо зовет «войной»
Убийство жен, детей и старцев;
Хоть человечество кроша,
Аттила всё равно «бич божий»,
Какою ни прикрыт национальной кожей,—
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Пустил бы я во весь карьер
Куплет свободно за куплетом;
Но в скачках с рифмами барьер
Поставлен всадникам-поэтам,
Хоть каждый может, не спеша,
Предупредительные вожжи
Сравнить с карательным арапником… попозже…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Что ты посеял — то пожнешь,
Сказали мудрецы в деревне;
В веках посеянная ложь
Костюм донашивает древний.
Когда ж, честных людей смеша,
Форсит в одежде современной —
Мы с дружным хохотом в глаза споем презренной
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Но скажем твердо, не шутя,
Хоть светлым днем, хоть темной ночью,
Когда — заблудшее дитя —
Сойдет к нам истина воочью,
Хотя б краснея, чуть дыша,
Хотя б классически раздета,
Хоть в гаерском плаще веселого куплета:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!