Люда Тимурида - Моя профессия ураган
И откуда это я знаю? — тут же мелькнула мысль.
Поняв это, конь ринулся прочь. Что он начал вытворять, чтоб меня сбросить, как изгибался, пытаясь достать и укусить! А потом, испробовав очевидно самые простые способы, рванул прямо через самый колючий кустарник, гад. Вот только не учел, что моему тэйвонтуйскому плащу мастера Радома, сделанному из специально обработанной кожи может даже таких вот лихих парней, все это по барабану. Прежние то тэйвонту, наверное, выходили на это дело в простой тренировочной одежде, за что и могли поплатиться…
Ха! Только моя бешеная реакция меня и спасла. Мчась среди кустов, долго мчась, пока не показались деревья, мчась так яростно, что колючие ветки хлестали по глазам, и приходилось их прятать, этот убийца внезапно прыгнул вверх так, что толстая ветка дерева прошла аккурат сразу после его взметнувшейся вверх шеи, то есть он прыгнул сразу под веткой. Даже до нее, но дьявольски рассчитав прыжок. Так что толстая ветка чуть не смела меня с крупа, притом на бешеной скорости и силе прыжка.
Так вот значит, как ты сбивал тэйвонту, подумала я, еле успев нырнуть вместе с ногами на сторону, вцепившись в гриву. Но мигом дернулась обратно, ибо он без перехода сразу попытался с размаху ударить меня о следующее дерево. И все — каюк бы мне в лучшем случае. Это точно.
Был бы на моем месте седок мужчина, а не я, сидевшая поджав колени, сжав его треугольниками ног и потому успевшая убрать ноги полностью, я бы раздробила еще первым ударом ветки хотя бы кости ноги, если не таза. Не говоря уже о том, что было бы, если бы эта ветка на такой скорости попала мне в голову или смела бы меня, как орех, заложенный между молотом и наковальней.
А так тогда ветка здорово прошлась по его собственному хребту. Но раны, похоже, как у бывалого воина, лишь взъярили его.
Он тут же попробовал ту же штуку, но это был лишь отвлекающий маневр, потому что умудрился сразу, пока я еще ошеломлена, прыгнуть спиной на дерево, намереваясь смять меня. Чудо, а не конь!
Я еле успела уйти и в свою очередь лупануть его между ушей камнем. Последнее его произведение так взъярило меня, что я страшно затянула удавку до такой степени, что он опустился на колени.
И так стоял, хрипя…
Незачем мучить бедное животное, — подумала я, — которое законно борется за свою свободу. Оно же не виновато! Таких свободолюбцев я убивала не думая, мой друг — жалея. Они всегда или карьеристы, которые надеются легче урвать в новом маленьком мирке власть, поэтические привилегии, или дураки и обманутые… Или же сумасшедшие и фанатики, готовые из-за очередного ничтожного языка, которых то рождаются и умирают бесследно тысячи и миллионы за каких-то сто тысяч лет, убивать людей и вносить очередные ненужные разъединения и границы в человечество. Нет, не подумайте, что я сторонница одного языка — я считаю, что каждый народ должен выявиться как можно ярче. И что вообще, каждый должен знать все языки мира, ведь ты являешься наследником всех накоплений планеты, а не мелким шароварным ублюдком, всю жизнь варящимся в своем соку. Чем больше людей говорит на одном языке, тем шире аудитория поэта, тем больше пользы приносит творчество гения… И знать все языки, развив упражнениями присущую каждому память, которая, как показывают многочисленные исследования, помнит абсолютно все, что прошло через сознание, не так трудно. Наоборот — даже легко и радостно, ибо ты открываешь для себя новые пласты.
Под гипнозом человек может прочитать даже случайно виденный лист газеты в такой-то день в детстве, даже если он тогда не умел даже говорить. И все подтвердится. Но многие ли упражняют хотя бы память, хотя все отовсюду вопиет к ним, и все поголовно тэйвонту имеют абсолютную память? Не говоря уже о сознании!
…Нет, все-таки я ему дала передышку зря. Потому что он, даже не вставая, принялся кататься по земле, пытаясь раздавить, сбросить, достать копытом отпрыгнувшую в сторону благодетельницу, укусить меня.
Ну, нет, на этот раз демократия умерла, не дав своих плодов. Быстро слетев со спины и уворачиваясь от копыт, которыми он аккомпанировал своим действиям, я мгновенно пропустила веревку под выступавший над землей порядочной толщины корень. И притянула ее, пока он еще не вскочил с земли. А пытался же, сволочь, сразу даже броситься на меня и убивать зубами и копытами…
Я притянула удавку так, чтоб он был вплотную к корню и не мог пошевелить головой. И чем сильней он рвался, тем сильнее она затягивалась. Он хрипел так полчаса, рыл бешено ногами землю, пока хоть чуточку присмирел. Да и то, наверно, оттого что сдох. Мне пришлось чуть потравить веревку у него на шее.
Боже, как яростно пытался он укусить мою руку, когда очнулся! Он шипел, плевался, мне даже почудилось нечто похожее на ругательство. Впрочем, я видела дрессированных коней, которые выговаривали добрый десяток матерных слов… Так всему и всегда можно научиться, даже если ты конь.
Но я не била его, а только гладила его, вкладывая в каждое поглаживание всю нежность сердца. Сначала он только клацал зубами и жалобно мычал. Но я гладила и гладила его, чесала за ушами, обнимала его голову, прижимая к сердцу, тихо пела ему, смотрела ему в глаза, что-то говорила или ласково выговаривала ему.
Не знаю, сколько это длилось, когда он, жалобно визгнул, и в первый раз спокойно обнюхал мою руку. И поднял на меня свои большие и совсем сейчас не злые глаза. Потом вдруг обнюхал меня еще и еще, начиная волноваться, будто что-то узнавая, и вдруг призывно заржал ко мне. Я отетерела, когда он потерся мордой о мою руку. И снова призывно заржал, призывно-призывно, будто хотел что-то сказать.
— Что ты хочешь мне сказать, дурашка? — печально спросила я, почесав его за ушами. — Если я сама не знаю, кто я?
Но теперь он наоборот жадно тянулся к моим ласкам, и даже требовал их.
— Ну вот, так всегда, — пожурила я его. — Сначала кусаим, а потом подлазим под руку, да?
Механически сунув руку в карман, я нащупала в ней кусок хлеба, совершенно бездумно сворованный, когда я выходила из комнаты. Укусив сама, я, пожалев, что мало, дала остальное ему. Он охотно съел и даже крошки слизал с руки.
И преданно посмотрел на меня, потом на мои руки.
Я нагло положила руку ему прямо в зубы. Но он только игриво куснул ее.
И совершенно нагло ткнулся носом в мои карманы — я уже основательно отпустила его.
Я сама их проверила. Может, еще что-то по привычке своровала? Есть очень хочется! Или Радом чего положил?
К сожалению, в верхних ничего не было — только несколько метательных ножей, которые я, рассмотрев и дав понюхать коню, вогнала в их пазы обратно. Потом были два ключа странной формы, которые я осмотрела, а этот негодяй потребовал обнюхать. Ничего приятного.
Чего только человек не носит в карманах. Крошечная аптечка с специальными мазями тэйвонту, за секрет которых заплатили бы миллионы, для заживления ран, и немного противоядий… Нитка с иголкой для зашития ран…
Кошелек с деньгами… (чем он расплатится? — огорченно подумала я, представив его на корабле, где он столько наобещал), детский портретик крошечной большеглазой девчонки с перебитым носиком — я внимательно осмотрела ее. Может это мой портрет он носит? Но нет… Нос у меня целый. И слишком она маленькая.
Слово Эльф и какой-то год… Я бережно спрятала ее в карман.
Потом пошарила еще.
И в верхнем наружном кармане неожиданно обнаружила два небольших пакетика конфет — клюква в шоколаде и сахаре и пастилки. Мои любимые в детстве.
Я даже захлопала в ладоши от восторга, подпрыгнув.
— Радом! — радостно сказала я. Я сразу поняла, кому они предназначались. От того, что он занятый, все же нашел время и купил в селе, где садился на корабль, конфеты для меня, у меня стало тепло на душе.
О, этот негодник тоже сразу понял, для кого эти конфеты не предназначались, потому что не замедлил попытаться цапнуть у меня их из руки. Но не тут то было!
— Не балуй! — сказала я. — Не тебе купили!
Он ответил обиженным ржанием.
Я развернула пастилку. Он потянулся за ней. Я не дала. Он опять потянулся. Я опять убрала ее из-под самого носа. Опять-опять…
Мы начали играть. Наконец я откусила половинку, а половинку отдала ему. Потом сразу откусила вторую. А половинку не дала. Стала подразнивать. Потом дала.
Потом опять. Мы оба фыркали…
Потом пастилки были торжественно съедены, и я раскрыла пакет с клюквой.
— Ты не будешь это есть, — сказала я.
Как бы не так. Он только презрительно фыркнул. А когда я все-таки дала ему, тщательно вылизал мою ладонь. Они ему очень понравились!
— Коням нельзя! — кричала я.
Слово "нельзя" не понимаем! — так и говорила его лукавая морда.
Постепенно мы так расшалились, что и съев конфеты, стали бороться. Он игриво кусал меня слегка где попало, пытался повалить, прижать к верхней частью туловища к земле, лизнуть в замурзанное сладким, когда я ела клюкву с рук, лицо. Я смеялась и визжала как ребенок, пытаясь опрокинуть его самого. Я самозабвенно снова пыталась повалить или передавить, а то даже пересилить его, упершись носами, а он — меня, а я со смехом вставала. Иногда он начинал просто щипать меня под мышками или за пятки, а я просто умирала от смеха и сдавленного визга. Я все забыла.
