Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы
— Пан председатель, приехала графиня Конецпольская.
— Конецпольская? Чего надо?
— Хочет вам что-то сказать. Хорошенькая бабенка. Попросите, пусть начальник департамента Марчевский заменит вас — выйдете к ней.
— Удобно ли?
— Удобно. Важного все равно ничего уже не будет, предложения примут без обсуждения.
— Ладно. Что им сказать?
— Можете сказать, что должны принять иностранца.
— Кого?
— Неважно, спрашивать не будут — иностранца.
Никодим жестом остановил чиновника, читавшего доклад.
— Я очень извиняюсь, ко мне приехал по важному делу иностранец. Может быть, вы, пан Марчевскйй, замените меня?
— Пожалуйста!
Дызма поклонился и вышел.
Толстяк в темных очках придвинулся к соседям, вполголоса проговорил:
— Соображает же этот Дызма. Министерская голова!
— Неиссякаемая энергия.
В небольшой гостиной, которая служила одновременно приемной, Дызму ждала графиня Конецпольская. Брезентовый комбинезон, кожаный шлем, на котором сверкали очки, делали ее неузнаваемой. Не без шика поздоровавшись с Дызмой и немилосердно коверкая слова, графиня заявила, что приехала только затем, чтоб забрать его в деревню.
Дызма удивился до крайности. Он не имел ни малейшего желания куда-либо ехать, тем более что договорился встретиться вечером с Варедой. Но Ляля не принадлежала к числу уступчивых. Она посулила ему сюрприз; когда и это не возымело действия, состроила глазки и заявила напрямик, что муж уехал за границу.
Отговориться возможности не было. Пришлось пойти переодеться и, согласно инструкции, взять с собой пижаму. Велев Игнатию оповестить Кшепицкого о его отъезде, Дызма спустился с лестницы.
Конецпольская сидела уже за рулем двухместного спортивного автомобиля без дверец. Последнее обстоятельство не очень-то обрадовало Дызму, когда он подумал о предстоящем путешествии.
Ляля помчалась с головокружительной скоростью, чуть не сшибла полицейского на перекрестке и, с улыбкой глянув на струхнувшего пассажира, еще прибавила газу. Через несколько минут они были уже у заставы. Тут начиналось прямое как стрела, недавно асфальтированное шоссе, и Ляля увеличила скорость километров до ста двадцати.
— Приятно?
— Нет, — откровенно признался Дызма.
— Почему?
— Слишком быстро, трудно дышать… Ляля поехала медленней.
— Вы не любите шкорость?
— Не люблю.
Ляля рассмеялась.
— А я безумно… В прошлый год в Мюнхене на автомобильных гонках я взяла за шкорость второй премия, я тогда добилась…
Ее слова перекрыл оглушительный треск. Ляля нажала на тормоз, и машина остановилась на обочине.
— Что случилось?
— Кишка лопнула! — Смеясь, она выскочила из автомобиля. — Помогать, помогать!
Никодим помог снять запасное колесо. Едва они тронулись в путь, Ляля заверещала:
— Шорт возьми! Бровь в глаз попала! Никодим расхохотался.
— Ресница?
Ляля сердито фыркнула.
— А ну вас! Все равно. Прошу посмотреть и поправить, у меня руки грязный.
Никодим глянул. Действительно, одна из ее длинных ресничек загнулась и попала под веко.
Он собрался было уже помочь, но Ляля хлопнула его по руке:
— Зачем руками, у вас тоже грязный…
— Так чем же? — спросил Никодим с изумлением.
— Ах, такой умный шеловек и такой дурашок! Губами!
Никодим рассмеялся.
— Ну, тем лучше.
Он провел несколько раз губами по дрожащему веку.
— Все в порядке?
Ляля кивнула.
Тот глаз хороший, теперь другой.
— Как! И в другой тоже попало?
— Еще нет, но, может быть, потом. — И она снова подставила ему лицо. Дызма наклонился к ней, и они стали целоваться.
— Приятно?
— Да.
— Ну так ехать!
Одним прыжком Ляля очутилась в машине.
— Садиться! Садиться!
Автомобиль рванулся с места.
«Вот бес! — подумал Дызма. — Эти бабы готовы живьем слопать человека…»
Выехав из рощицы, они нагнали другую машину. Ляля крикнула что-то по-французски. Две молодые девушки весело ей ответили. Некоторое время оба автомобиля шли вровень, девушки и Дызма разглядывали друг друга. Обе были, по-видимому, хорошенькие; впрочем, об этом нельзя было сказать наверняка — шоферские очки закрывали чуть ли не пол-лица.
— Кто это? — спросил он у Ляли.
— Панна Икс и панна Игрек, — засмеялась та в ответ.
— Не понимаю.
— И не надо. Зашем все понимать? Увидите сами.
— Они тоже к вам?
— Ага!
— Так, значит, там будет много народу?
— О нет! Какой любопытный. Увидите. Говорила вам — сюрприз.
Дызма почувствовал досаду и насторожился. До этого он был уверен, что Конецпольская везет его в имение только потому, что она одна, без мужа: это, казалось бы, подтверждала история с ресницей. А теперь, оказывается, там будет кто-то еще…
И действительно, когда они свернули с шоссе на дорогу, окаймленную низко подстриженной живой изгородью, в конце дороги, у дома, Дызма заметил несколько автомобилей.
На террасе в плетеных креслах сидели дамы. Как только автомобиль остановился, все гурьбой сбежали с лестницы, приветствуя хозяйку дома, и с любопытством стали рассматривать Дызму. А тот, очутившись в таком многолюдном женском обществе, растерялся.
— Так вот он, сильный человек! — патетически воскликнула крашеная блондинка с подведенными глазами.
Дызма нахохлился и молча поклонился. Хозяйка извинилась перед гостями и побежала переодеваться. Дамы окружили Никодима.
— Пан Никодим, вы приверженец Западного Обряда? — деловым тоном осведомилась коренастая брюнетка.
Удивленный Дызма вопросительно глянул на нее.
— Не понимаю, что вы хотите сказать?
— Отвечайте смело, — успокоила его чахлая девица с мечтательными глазами, — здесь только посвященные.
«Дело дрянь, — подумал Дызма, — они надо мной смеются».
— Мы только не знаем, — заметила брюнетка, — принадлежите вы к белой или к черной церкви.
— Я католик, — заявил Дызма после минутного колебания.
Всеобщий смех ошарашил его еще больше. В душе он проклинал себя за то, что поддался уговорам и поехал.
— Ах, пан председатель, — воскликнула дама с крашеными волосами, — вы бесподобны! Неужели каждый сильный человек считает, что женщины неспособны на серьезный разговор о вещах высшего порядка?
— Вы скрытный человек.
— Вовсе нет, я только не понимаю, что вы имеете в виду.
— Ну хорошо, — смирилась брюнетка, — выскажите свое мнение, может ли панна Рена, — и она показала на бледную девушку, — может ли панна Рена быть хорошим проводником астральных флюидов?
Никодим посмотрел на панну Рену и пожал плечами.
— Откуда мне знать?
— Я понимаю, но все-таки?
— Если хорошо дорогу знает, то может.
Водворилось молчание. Дамы задумались.
— Вы имеете в виду эзотерическую дорогу? — спросила брюнетка.
— Да, — ответил наобум Никодим, решив тотчас по возвращения заглянуть в словарь, чтобы узнать, куда, собственно, ведет эта эзотерическая дорога.
Тем временем появился автомобиль с девушками, который они обогнали на шоссе.
Снова посыпались приветствия. Никодим выяснил, что старшую зовут Ивонной, младшую — Мариеттой, фамилия — Чарские. Обе тотчас пошли переодеваться.
— Славные девушки, — заметила крашеная дама. — Мне кажется, Мариетта была бы прекрасным медиумом. Ее утонченность в сочетании со спокойствием создают необычайно чувствительную амальгаму. Не правда ли, пан председатель?
— Конечно, почему бы нет.
— Проделайте, пожалуйста, с ней эксперимент, — продолжала крашеная дама свою атаку. — У меня такое впечатление, что ваша воля легко сломит спиральную реакцию самопознания. Императив внушения способен воздействовать даже на такие прослойки высших сил, о существовании которых до сих пор у самого субъекта или объекта — это уж как хотите — не было даже проявлений четвертой степени. Именно интуиция…
К счастью, вернулась Конецпольская, и Дызма отер со лба пот.
— Внимание, друзья мои! — воскликнула она, став в дверях. — Наш гость не любит, когда говорили на иностранных языках! Ах, ви здесь! Здравствуйте, здравствуйте.
Через минуту явился лакей и доложил, что завтрак подан.
К счастью для Дызмы, оживленная общая беседа избавила его от мучительных ответов. Он только издавал по временам неопределенное мычание. Говорили больше всего о моде, о планах на осень. И лишь деловитая брюнетка то и дело возвращалась к странным темам, которые показались сперва Дызме мистификацией. В конце концов он решил, что все это должно иметь какую-то связь с вертящимися столами.
В четыре кончили обедать. Дамы выпили много вина и коньяку, оживление почти граничило с фривольностью. На этом легкомысленном фоне Дызма по-прежнему сохранял достоинство и серьезность.
