Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Общество было весьма либеральное;
Шли разговоры вполне современные,
Повар измыслил меню гениальное,
Вина за ужином были отменные.
Мы говорили о благе людей,
Кушая, впрочем, с большим аппетитом.
Много лилося высоких идей,
С хересом светлым и теплым лафитом.
Вот, заручившись бокалом клико,
Встал, улыбаясь, оратор кружка,
Бодро взглянул и, прищурясь слегка,
Будто мечтой уносясь далеко,
               Начал свой спич свысока.

               Мы уж не слушали спич…
Мы будто сделались немы и слепы.
Мало того: даже вкусная дичь —
Тетерева, дупеля и вальдшнепы
Будто порхнули и скрылись из глаз;
С ними порхнуло и самое блюдо…
               Так поразило всех нас
               Вдруг происшедшее чудо.

Кто она? Кто ее звал?
Расположилась как дома,
Пьет за бокалом бокал,
Будто со всеми знакома.
Бойко на всех нас глядит…
Просит у общества слова…
Тс… поднялась… говорит…

«Ну ее!» — молвил сурово,
Гневно махнувши рукой,
Некто, молчавший весь ужин,
Сдержанный, бледный и злой.
Он никому не был нужен;
Был он для всех нас тяжел,
Хоть говорил очень мало…
С ним мы боялись скандала,
Так что, когда он ушел,
Легче нам будто бы стало…

Впрочем, мы шикнули обществом всем
(Он уже был за дверями)
И обратились затем
К вновь появившейся даме.

               Дама собой недурна —
Круглые формы и нежное тело…
Полно! Да вновь ли явилась она?
Нет, эта дама весь вечер сидела.
Раньше ее мы видали сто раз;
Нынче ж, увлекшись общественной ломкою,
И не заметили милых нам глаз…
Нет! Положительно каждый из нас
Встретился с нею как с старой знакомкою.

Безукоризнен на даме наряд:
Вся в бриллиянтах; вся будто из света…
Внемлет и дремлет ласкающий взгляд;
Голос — как будто стрижи в нем звенят…
Дама хоть в музы годится для Фета.

Бог ее ведает, сколько ей лет,
Только, уж как ни рассматривай тщательно,
Вовсе морщин на лице ее нет;
Губы, и зубы, и весь туалет
Аранжированы слишком старательно.

Впрочем, чего же? Румяна, бела,
Как госпожа Одинцова опрятная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Самодовольствием дама цвела;
Дама, как следует дама была —
Дама во всех отношеньях приятная.

Общество наше совсем расцвело.
Самодовольно поднявши чело,
Как королева пред верным народом,
Дама поздравила нас с Новым годом.

«Я в Новый год, — говорила она,—
Слово сказать непременно должна.
               (Слушать мы стали внимательно.)
Праздник на улице нынче моей.
(И согласились мы внутренно с ней,
               Все, как один, бессознательно.)

Полной хозяйкой вхожу я в дома;
Я созвала вас сегодня сама;
               Утром, чуть свет, легионами,
Всюду, где только передняя есть,
Шубы висят и валяется „Весть“,
               Я поведу вас с поклонами.

Слово мое лучше всех ваших слов.
Много вы в жизни сплели мне венков;
               Вам укажу на соседа я.
(Дамы сосед был оратор-мудрец.)
Милый! Ты был мой усерднейший жрец,
               Сам своей роли не ведая.

Он собирался вам речь говорить,
Прежде всего бы он должен почтить
               Вашего доброго гения.
Я вам дороже всех жен и сестер.
(Лоб свой оратор при этом потер,
               Будто ища вдохновения.)

Верная спутница добрых людей,
Нянчу я вас на заре ваших дней,
               Тешу волшебными сказками;
Проблески разума в детях ловлю
И отвечаю „агу!“ и „гулю!“
               И усыпляю их ласками.

В юношах пылких, для битвы со злом
Смело готовых идти напролом,
               Кровь охлаждаю я видами
Близкой карьеры и дальних степей
Или волную гораздо сильней
               Минами, Бертами, Идами.

Смотришь: из мальчиков, преданных мне,
Мужи солидные выйдут вполне,
               С знаньем, с апломбом, с патентами;
Ну а мужей, и особенно жен,
Я утешаю с различных сторон —
               Бантами, кантами, лентами,

Шляпками, взятками… черт знает чем
Тешу, пока успокою совсем
               Старцев, покрытых сединами,
С тем чтоб согреть их холодную кровь
Фетом, балетом, паштетом и вновь
               Идами, Бертами, Минами.

Горе тому, кто ушел от меня!
В жизни не встретит спокойного дня,
               В муках не встретит участия!
Пью за здоровье адептов моих:
Весело вносит сегодня для них
               Новый год новое счастие.

Прочно их счастье, победа верна.
В битве, кипящей во все времена
               С кознями злыми бесовскими,
Чтоб защитить их надежным щитом,
Я обернусь „Петербургским листком“,
                „Ведомостями Московскими“.

Всё я сказала сегодня вполне,
Некуда дальше, и некогда мне,
               Но… (тут улыбка мелькнула злодейская,
В дряхлом лице вызвав бездну морщин)
Надо сказать мое имя и чин:
               Имя мне — „Пошлость житейская“».

Дрогнул от ужаса весь наш совет.
«Пошлость!» — мы вскрикнули. Дамы уж нет.

И до сих пор мы не знаем наверное:
Было ли это видение скверное

Или какой-нибудь святочный шут
Нас мистифировал десять минут;

Только мы с Пошлостью Новый год встретили,
Даже морщины ее чуть заметили,—

Так нас прельстила, в кокетстве привычная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Дама во всех отношеньях приличная,
Дама во всех отношеньях приятная.

Я выспался сегодня превосходно,
Мне так легко — и в голове моей,
Я чувствую, логично и свободно
Проходит строй рифмованных идей.
— Что ж? Пользуйтесь минутой вдохновенья.
Воспойте нам прогресс родной страны,
Горячие гражданские стремленья…
— Нет, господа, давайте есть блины.

— Мы шествуем путем преуспеванья,
Запечатлев успехом каждый шаг;
Рассеял свет победоносный знанья
Невежества и самодурства мрак.
Омаров уж осталось очень мало,
Аттилы уж нисколько не страшны.
Карайте их сатирой Ювенала!
— Нет, господа, давайте есть блины.

— Заметно уж смягчились наши нравы,
На честный смех нельзя уж нападать,
В свои права вступил рассудок здравый,
И в корне зло преследует печать.
Уж на нее утихли все нападки,
Враги ее бессильны и смешны…
Раскройте нам все наши недостатки.
— Нет, господа, давайте есть блины.

— Во всем прогресс! С его победным ходом
В понятиях везде переворот.
Свершается слияние с народом.
Что чувствует в такие дни народ!
В своих стихах восторженно-свободных
Вы, как поэт, изобразить должны
Избыток чувств и радостей народных.

— Нет, господа, давайте есть блины.
Нет, господа, любя страну родную,
Стремясь к тому, чтоб каждый в ней был сыт,
Я никого стихами не взволную
И портить вам не стану аппетит.
Мы круглый год и так себя морочим.
Уж если петь — так песни старины.
Давайте петь вино, любовь… а впрочем —
Нет, господа, давайте есть блины!