Хью Лори - Шоу Фрая и Лори
Хью. (В камеру) Мы беседуем о том, что режет наш слух просто-напросто фальшью.
Стивен. Ну хорошо, хорошо, вы не будете против, если я предприму попытку дискретизации? Я этого терпеть не могу, но можно? Можно? Является ли наш язык функцией нашего британского цинизма, терпимости, сопротивления ложным эмоциям и так далее или же эти качества проистекают, безотносительно к сути дела — безотносительно — из самого языка? Это проблема курицы и яйца.
Хью. (В камеру) Мы беседуем о курицах и яйцах.
Стивен. Давайте начнем с яйца Леды: вот язык, грамматика, структура, — а вот высказывание. Послушайте, послушайте, существуют же шахматы и игра в шахматы. Отметьте разницу, отметьте, сделайте мне одолжение.
Хью. (В камеру) Теперь мы перешли к шахматам.
Стивен. Представьте себе клавиатуру рояля, восемьдесят восемь клавиш, всего восемьдесят восемь, и все же, все же, каждый день в одном только Дорсете на сотнях клавиатур создаются новые мотивы, мелодии, гармонии. Наш язык, деточка, наш язык — это сотни тысяч доступных нам слов, и одновременно, триллиарды возможных, допустимых новых идей, поэтому я могу произнести следующее предложение и питать уверенность, что в истории человеческого общения оно не прозвучало еще ни разу: «Официант, держите нос теледиктора ровнее, иначе дружественный латекс отправит мои штаны в отставку». Одно предложение, обычные слова, но они никогда еще не расставлялись в таком порядке. И все же, о, все же, каждый из нас влачит наши дни, говоря друг другу одно и то же, раз за изнуренным разом, и питается столь же клишеическими откликами на них: «Я люблю тебя», «не ходи туда», «какое ты имеешь право так говорить?», «заткнись», «есть хочу», «мне больно», «чего это ради?», «я не виноват», «помогите», «Марджори мертва». Понимаете? Вот мысль, которую безусловно можно подать к пятичасовому чаю со сливками дождливым воскресным вечером.
Хью смотрит в камеру, открывает рот, словно собираясь что-то сказать, но не находит — что. И говорит вместо камеры Стивену.
Хью. То есть, для вас язык — это нечто большее, чем простое средство общения?
Стивен. А, ну конечно, конечно, конечно. Язык это шлюха, любовница, жена, подруга по переписке, девица по вызовам, бесплатная увлажняющая салфетка с ароматом лимона или удобная освежающая подтирка. Язык — это дыхание Бога, роса на свежем яблоке, тихое ниспадание пыли в луче утреннего солнца, когда вы снимаете со старой книжной полки забытый томик эротического дневника; язык — это легкий запах мочи на боксерских трусах, скрип лестницы, это полузабытый день рождения детства, шипящая спичка, поднесенная к заиндевелому окну, теплое, влажное, доверчивое прикосновение протекающего подгузника, громада сгоревшего танка, испод гранитного валуна, мягкий пушок на верхней губе средиземноморской девочки, паутина на давно изношенных резиновых сапогах.
Хью. Ладно, спокойной ночи.
Стихотворение Стивена
Стивен стоит за столом, читая стихи.
Стивен.
«В ящик, кряковый найман,
Оградь утертые полоса,
Он тщетен и музен, как Саймон,
Хоть три его о древеса».
Изначально я написал стихотворение, из которого извлечена эта строфа, когда умерла моя дорогая жена Вражина. В 1978-м, узнав, что умер и рок-н-ролл, я написал его снова. А теперь я хотел бы, если вы соблаговолите мне это позволить, написать его еще раз. Спасибо.
Садится и пишет.
Груди подруги
Кухня фермерского дома. Декорации примерно те же, в каких телекомпания «Тайн-Тис» проводит ночные религиозные дискуссии. Хью погружен в чтение книги. Входит Стивен. Оба милы до омерзения.
Стивен. Кто сказал тебе, что ты наг?
Хью откладывает книгу и улыбается Стивену.
Хью. Прошу прощения?
Стивен. Я вот подумал: «кто сказал тебе, что ты наг?».
Хью. Я что-то не понял тебя, Арнольд.
Стивен. Ладно, тогда я объясню. Я размышлял о том месте в книге «Бытие», где Адам объясняет Богу, почему он и Ева скрылись.
Хью. А, ну да. Если я правильно помню эту историю, Адам говорит: «мы были наги и убоялись».
Стивен. Верно, Гленн. А Бог говорит…
Хью. «Кто сказал тебе, что ты наг?».
Стивен. (Словно в первый раз заметив камеру, обращается прямо к ней) У нас с Гленном только что состоялся разговор об одном месте в книге «Бытие», которое отчасти заинтересовало меня.
Хью. Увлекательный получился разговор, верно? А кстати, скажи-ка, какого размера груди твоей подруги?
Стивен. Что ж, давай попробуем прояснить эту проблему. Почему Бог счел нужным дать столь сложный ответ на то, что представляется, на первый взгляд, довольно простым вопросом?
Хью. Ну во многих отношениях он вовсе не так прост, как, скажем: «они очень большие или всего лишь довольно крупные?».
Стивен. Что ж, замечание тонкое. Однако, если и не такой простой, то, все же, простой относительно.
Хью. Вот именно, Арнольд, и уж точно проще чем: «сильно она возбуждает тебя в постели?».
Стивен. Нет. Я думаю, Бог спрашивал следующее: «Откуда ты узнал, Адам, о такой вещи, как „состояние наготы“? Как могла эта концепция значить для тебя хоть что-то, если ты не ел от дерева, с которого Я запретил тебе есть?».
Хью. Я-то уверен, что они у нее, в основном, большие. Здоровенная парочка висюлек, вот в чем я уверен.
Стивен. Давай, все-таки, по порядку, Гленн.
Хью. Ты прав. Давай по порядку. С какой начнем, с левой или с правой? Насколько огромной ты бы ее назвал?
Стивен. (Смеется) Ха-ха! Гленну трудно сосредоточиться на нашем исследовании Библии, потому что он слегка помешался на размерах грудей моей подруги.
Хью. (Тоже смеется) Арнольду трудно сосредоточиться на нашей маленькой дискуссии, посвященной размерам грудей его подруги, потому что он питает несколько избыточный интерес к анализу всякого рода библейских мест.
Стивен. Но вы не волнуйтесь, мы все это разложим по полочкам!!
Снова поворачиваются один к другому и говорят одновременно.
Хью. Скажем, лифчик у нее — сорок восьмого размера или все-таки больше?
Стивен. Знание добра и зла, вот что крылось в плодах того дерева, и когда Ева приняла плод от змея… и так далее.
Насилие
Стивен и Хью непонятно где.
Стивен. Насилие: мы уже касались этой темы в проводимых нами каждые две недели обзорах событий за предыдущие три дня, но, скажу вам со всей присущей мне смелостью, сегодня мы затронем ее снова и нисколько этого не стыдимся. Насилие — это явление не из тех, что приходят и уходят сами собой.
Хью. Хорошо сказано. Думаю, слова «Ответственное телевидение» характеризуют наш подход наилучшим образом.
Стивен. А что такое «Ответственное телевидение»? А вот что: мы в высшей степени озабочены тем, чтобы ничто из показанного нами не оказало дурного влияния на наших зрителей. Поэтому, когда я ударяю Хью, к примеру, вот так:
Ударяет Хью.
Стивен. Мы оба не должны забывать о том, как это может подействовать на нашего зрителя.
Хью. А должны думать о том, не начнет ли наиболее податливая, легко увлекающая часть нашей аудитории подражать поведению подобного рода.
Стивен. Так вот, в этой серии передач я, к настоящему моменту, бил Хью не менее пугающих семи раз. И не думайте, что мы не думали о том, как это бессмысленное, наводящее ужас насилие может повлиять на нашу молодежь. Мы как раз и думали — а вдруг она начнет его имитировать? Хью.
Хью. Что ж, интересный и неотвратимый вывод, к которому мы пришли, выглядит так: да. Потому что с того времени, как эта серия пошла в эфир, мне, когда я гулял по улицам, не менее двенадцати раз наносили побои совершенно незнакомые люди.
Стивен. То есть, все выглядит так, точно мы подталкивали их к имитации моей структуры насильственного поведения, потому они тебя и били?
Хью. Совершенно верно.
Стивен. Не является ли это тревожной тенденцией?
Хью. Тенденцией не является.
Стивен. То есть, не исключено, что Мильтоны Шульманы[8] нашего мира вовсе не так глупы, как это может показаться с первого, второго и тридцать четвертого взгляда. И мы волей-неволей обращаем Британию в страну насилия.
Хью. До ужаса на то похоже.
