Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Милорд, скажите мне… скажите мне: во храме
Прилично ли жрецам дрожать над барышами?
Ученый может ли стоять за лишний грош?

Так, сэр. Но видите: цель университета
Не деньги наживать, а лить потоки света;
Не может же идти его святая цель
С сбиранием грошей, pour ainsi dire, pêle-mêle[136].
Возможно ли, милорд, чтоб ваш высокий гений
Спустился до грошей казенных объявлений?
Ужели вы — пророк, оратор и мудрец —
На стойку променять готовы свой венец?
Скрижаль истории нам подает примеры…
                       (Со вздохом.)
Ах, сэр! Лишь в бедности рождаются Гомеры!

         (воодушевляясь)
Кореньями питался Цицерон!

                            А Диоген доволен бочкой был!
Так пусть все граждане, как стройный хор светил,
Все равноправные, свершают путь согласный…

                  (с ужасом)
Маркиз, опомнитесь! Вы — коммунист! Вы — красный!

              (оробев окончательно)
Я — красный?!. Я не то, милорд, имел в виду…

                (грозно)
И где набрались вы таких превратных мнений?..

              (скромно)
Я только, сэр… насчет казенных объявлений…
                      (Встает.)
Я друг порядка… но… я человек… я слаб…

                                      Но когда б
Для личной выгоды вы стали коммунистом,
Я не свистун, но вас — я оглушил бы свистом!
Но вы раскаялись, маркиз, я очень рад.

Ноябрь уж на дворе, милорд, и дело близко
К подписке…

                                               Я, собственно, подпиской
Не озабочен, сэр… «Times», «Siècle», «Débats» и «Presse»
Не от подписчиков имеют интерес.
Подписчик! Фи, милорд, как тривиально это!
Без них обходится хорошая газета.
И лучший журналист, по-моему, есть тот,
Кто не для чтения газету издает,
А больше для других, возвышенных, стремлений…

Но в данном случае, милорд, скажу вам смело:
До а́нглийских газет Россия не созрела.

                (зевая)
Маркиз, но как внушить присутственным местам,
Чтоб с объявленьями все обращались к вам?

                   (нетерпеливо)
Но я печатаю казенные…

           (торжественно)
                                               Закон
Вам запрещает их печатать.
(Берет со стола Св<од> зак<онов>, т. I.)
                                                Вот вам он!
(Читает.)

                     (падая в обморок)
Милорд! что слышу я? Дрожат во мне все нервы…

              (спокойно подает ему Свод законов)
Маркиз, вот вам статья: параграф двадцать первый.

                  (в бреду)
Как? Без подписчиков и без казенных мест?
                  (Хныкая.)
Милорд! подумайте, как мне тяжел мой крест.
               (Рыдает.)

                 (снисходительно)
Утешьтесь, о маркиз! При нынешнем прогрессе
Для стонов места нет в отечественной прессе.
Маркиз, вы — опытный, солидный журналист
(Хоть в отношении к подписке нигилист),—
В России, где цветут кунсткамеры, музеи,
Наук, искусств, ремесл различные затеи,
Где ценится талант и признается труд,—
И ваши доблести, маркиз, не пропадут!

Ты помнишь ли, читатель благосклонный,
Те дни, когда мы пели в унисон,
Когда Зарин и Охочекомонный
Еще тебя не погружали в сон,
Когда тебя не оскорблял Безрылов
И «Парусом», разорванным судьбой,
Ты связан был с судьбой славянофилов,
                 Ты помнишь ли, читатель добрый мой?

Ты помнишь ли период русской прессы,
Когда Катков на мнимой высоте
Из кололац[137] российские прогрессы
Выделывал в сердечной простоте,
Какие он отмачивал коленцы,
Как он ходил на Зотова войной
И как к нему стекались ополченцы,
                 Ты помнишь ли, читатель добрый мой?

Ты помнишь ли, какой был строгий тон дан
С Олимпа, где верховодил Катков,
Как им в Москве основан был Нью-Лондон
Недалеко от Пресненских прудов,
Как он сразил профессора Крылова,
Как он был горд своим Байбородой,
Все подвиги, все шалости Каткова
                 Ты помнишь ли, читатель добрый мой?

Ты помнишь ли, как он, попеременно,
То строг, как Зевс, то нежен, как Амур,
Нас забавлял своею несравненной
Полемикой с Евгениею Тур;
Как Николай Филиппыч был с ним дружен,
Как Соллогуб был жертвой дружбы той
И как Дюма был Павловым сконфужен,
                 Ты помнишь ли, читатель добрый мой?

Ты помнишь ли, как некогда в Пассаже
Сказали нам, что не созрели мы,
Ты помнишь ли, как все восстали, даже
Действительно незрелые умы.
И как потом, в варяго-русском деле,
Муж, вспоенный московскою водой,
Погодин сам сказал, что мы созрели…
                 Ты помнишь ли, читатель добрый мой?

Ты помнишь ли… Ах! помнить это надо!
Тогда еще Скарятин не решил,
Что общество российское есть стадо.
Прошли года. Корейша путь свершил;
Московского юродивого братцы
Пошли за ним дорогою прямой.
Нью-Лондон пал — и только кололацы
                 Остались нам, читатель добрый мой.