Борис Мирский - Сатирическая история от Рюрика до Революции
Картины голые, которые от покойника папеньки в дому остались, поснимать велел и на чердак вынести.
Так выжил Алексей Алексеевич в добродетели сам и сына в добродетели выдержал.
Единственным органом печати, поникавшим в Обмановку, был «Гражданин» князя Мещерского. Хотя в юности своей и воспитанник катковского лицея, Алексей Алексеевич даже «Московских ведомостей» не признавал:
– Я дворянин-с и дворянского чтения хочу, а от них приказным пахнет-с.
– Но ведь Катков… – пробовали возразить ему другие, столь же охранительные «красные околыши».
– Катков умер-с.
– Но преемники…
– Какие же преемники-с? Не вижу-с. Земская ярыжка-с. А я дворянин.
И упорно держался «Гражданина». И весь дом читал «Гражданина». Читал и Ника-милуша, хотя злые языки говорили, и говорили правду, будто подговоренный мужичок с ближайшей железнодорожной станции носил ему потихоньку и «Русские ведомости». И – будто сидит, бывало, Ника, якобы «Гражданин» изучая, – ан под «Гражданином»-то у него «Русские ведомости». Нет папаши в комнате – он в «Русские ведомости» вопьется. Вошел папаша в комнату – он сейчас страничку перевернул и пошел наставляться от князя Мещерского, как надлежит драть кухаркина сына в три темпа. И получилось из такой Никиной двойной читанной бухгалтерии два невольных самообмана.
«Твердый дворянин из Ники будет!» – думал отец.
На станции же о нем говорили:
– А сынок-то не в папашу вышел. Свободомыслящий! Это ничего, что он тихоня. Не смотрите! Вот достанутся ему Большие Головотяпы, он себя покажет! От всех этих дворянских папашиных затей-рацей только щепочки полетят.
И отец и станция равно глубоко ошибались. Из всего, что было Нике темно и загадочно в жизни, всего темнее и загадочнее оставался вопрос:
– Что, собственно, я, Никандр Обманов, за человек, каковы суть мои намерения и убеждения?
От привычки урывками читать «Гражданина» не иначе как вперемежку с потаенными «Русскими ведомостями» в голове его образовалась совершенно фантастическая сумятица. Он совершенно потерял границу между дворянским охранительством и доктринерским либерализмом и с полною наивностью повторял иногда свирепые предики князя Мещерского, воображая, будто цитирует защиту земских учреждений в «Русских ведомостях», либо, наоборот, пробежав из-под листа «Гражданина» передовицу московской газеты, говорил какому-нибудь соседу:
– А здорово пишет в защиту всеобщего обучения грамоты князь Мещерский!
Смерть Алексея Алексеевича очень огорчила Нику. Он искренне любил отца, хотя еще искреннее боялся, И теперь, стоя над засыпанною могилою, – с угрызениями совести сознавал, что в этот торжественный и многозначительный миг, когда отходит в землю со старым барином старое поколение, чувства его весьма двоятся, и в уши его, как богатырю скандинавскому Фритьофу, поют две птицы, белая и черная…
«Жаль папеньку!» – звучал один голос.
«Зато теперь вольный казак!» – возражал другой.
«Кто-то нас теперь управит!»
«Можешь открыто на «Русские ведомости» подписаться, а «Гражданин» хоть ко всем чертям послать».
«Все мы им только и жили!»
«Теперь mademoiselle Жюли можно и колье подарить…»
«Что с Обмановкой станется?»
«Словно Обмановкою одной свет сошелся. Нет, брат, теперь ты в какие заграницы захотел, в такие и свистнул».
«Сирота ты, сирота горемычная!»
«Сам себе господин!»
Так бес и ангел боролись за направление чувств и мыслей нового собственника села Большие Головотяпы, Обмановки тож, и так как брал верх то один, то другой, полного же преферанса над соперником ни один не мог возыметь, то физиономия Ники несколько напоминала ту карикатурную рожицу, на которую справа взглянуть – она смеется, слева – плачет. Но что в конце концов слезный ангел Ники должен будет ретироваться и оставить поле сражения за веселым бесенком, в этом сомневаться было уже затруднительно.
Кесарево – кесаревичи (Аркадий Бухов)
I
Пройдет 100 или 200 лет заведений, и будущие гимназисты четвертого класса узнают о нашем перевороте приблизительно в таком виде:
…Как известно, в России был монархический способ правления. Многим очень не нравился этот легкий способ, но многим он нравился и даже приносил доход.
В 1905 году молчаливый и скрытный русский народ высказался по поводу династии на Дворцовой площади крылатой фразой, которую кротко повторяли и в провинции:
– Долой самодержавие!
Правительство, услышав эту фразу, стало стрелять пачками. У него вообще была старая привычка – стрелять в народ. Это был тоже способ правления, многим не нравившийся, а многим приносивший доход.
Для того чтобы успокоить общество и, так сказать, дружески ободрить его, были предприняты многочисленные аресты и обыски. Сначала арестовали одного, потом обыскивали других. Если находили что-нибудь противоправительственное – вешали. Если не находили, тоже вешали. Иногда заменяли бессрочной каторгой и, не слыша горячей благодарности, искренно негодовали:
– Удивительно сухой народ. Ничем его не тронешь.
Когда большинство населения с образовательным цензом было распределено в справедливой пропорции по провинциальным тюрьмам – оставшимся на местах предложили выбирать депутатов в Думу. Условия для выборов были предложены такие блестящие, что многие даже удивлялись, как быстро проходят в Думу бывшие становые пристава и сельские попы с землицей. Образовалось даже особое слово: думать, то есть проводить в Государственную Думу члена Союза русского народа.
Но как справедливо выразился поэт того времени: есть в русской природе усталая нежность, и в Думу проходили люди, головы которых очень ценились департаментом полиции. От 300 до 2000 рублей…
Тогда правительство, опять-таки из уважения и искренней любви к народу, разогнало первую Думу. Но – гони природу в дверь, она влетит в окно.
Дума засела в Выборге и выпустила воззвание, по поводу которого компетентные люди того времени сказали:
– По-видимому, очень важная бумага. Не нам судить.
Впрочем, судили они же. Кого на каторгу, кого в тюрьму.
Потом была вторая Дума, что не мешало собраться
впоследствии и третьей.
Впрочем, все это было до революции, при том строе, который теперь считается покойным, а о мертвых надо говорить, согласно пословице, мало и плохо.
II
Приблизительно в 1916 году, во время войны с Германией, система командования армией свелась к такому образцу. Генералы вырабатывали план и радовались возможности сделать пакость немцам. Немецкие генералы тоже вырабатывали планы и тоже старались сделать пакость.
Но тут же сразу сказывалась разница систем. Немецкие солдаты узнавали о своих планах за полчаса до их выполнения, а русские солдаты – за пять дней.
– Ваше благородие, – недоумевали солдаты, – а нам вот немцы из окопов говорили, что у нас в пятницу наступление будет.
– А я ничего не знаю. Нужно у генерала спросить.
Генерал тоже не знал. Спрашивали командующего армией.
– А вы откуда знаете? – удивлялся тот.
– Немцы сказали.
– Немцы? Ну, это другое дело, – вздыхал командующий, – у них источники верные.
И шел на другое заседание о срочных планах.
Русскому обществу это сильно не нравилось. Оно вообще плохо разбиралось в стратегии и без должного уважения относилось к немецкой осведомленности. Потом тогдашнему военному министру дали пенсию и ввели в придворный клуб, и общество успокоилось.
Война продолжалась. В тылу очень много смеялись, когда видели вагоны с кирпичом вместо снарядов и с Кувакой вместо войск, на фронте смеялись меньше. В глубоком тылу – еще меньше. У русских была историческая привычка, свойственная многим из европейских народов, становиться серьезным, когда нечего есть.
Совет министров, сговорившись с придворной партией, объявил всенародную свободу голодания. Всеобщего, прямого, равного и тайного.
Это была первая из свобод, которую русский народ принял с большой неохотой, хотя скоро пришлось пользоваться ею в довольно широких размерах.
III
Кто в это время правил Россией – современники точно узнать не могут, а официальных сведений по этому поводу не существовало.
Ходили слухи, что даже был государь, но у нас нет оснований верить этим слухам, потому что, например, назначением министров заведовал тобольский конокрад
Григорий Ефимович Распутин, младший знахарь тибетского далай-ламы Бадмаев и какая-то дама, очень популярная в немецком бюро военных сведений и известная в России под псевдонимом Вырубова. Благодаря энергичной работе этих лиц был приглашен городской сумасшедший г. Протопопов занять пост министра внутренних дел. Государственная дума очень тепло отнеслась к этому приглашению и даже перешла на «ты» с будущим министром, к которому в случае нужды обращались прямо:
– Послушай, ты, мерзавец…
